Иван Лазутин - Суд идет
Но вот, наконец, вышел белобрысый долговязый парень в солдатской форме и выкликнул его фамилию. Струмилин вошел в комнату, которая была местом свидания, и замер почти на самом пороге. «Неужели это она?!» — мелькнуло у него в голове. Там, у стены напротив, стояла женщина в полосатом байковом халате, который висел на ней мешковато. Бесцветные пепельные губы, бледно-желтые провалы щек и над всем этим — глаза. Большие, испуганные и удивленные, они смотрели из голубоватотемных провалов и словно спрашивали: «Что вам нужно?! Кто вы такой?»
Струмилин поборол минутную растерянность и подошел к Лиле.
— Лиля? Как ты сюда попала?
Горькая улыбка свела губы Лили.
— Как видишь… За хорошие дела сюда не попадают.
— Лиля, я спрашиваю серьезно, — с дрожью в голосе произнес Струмилин.
Лиля потупила взор и недрогнувшим голосом спокойно ответила:
— За кражу.
— Что?!
— За соучастие в хищении государственного имущества.
— Я этому никогда не поверю! Все, что угодно, только не это… Я же знаю тебя, Лиля!
Надзиратель указал Струмилину и Лиле места за столом. Как и полагается по тюремной инструкции, они сели друг против друга. Рядом со Струмилиным сидела пожилая женщина, а напротив ее за столом горбился рыжий веснушчатый парень. Это, очевидно, был сын женщины, она была тоже рыжая. Судя по тому, с каким аппетитом парень уплетал кусок ливерной колбасы, можно было думать, что тюрьма не пошатнула его аппетит. А пожилая женщина смотрела на сына и исходила тихими беззвучными слезами.
За тем же длинным дубовым столом друг против друга сидели, как видно, муж и жена. Им было лет по тридцати. Жена была беременная, с утомленным посеревшим лицом, на котором лежали коричневые предродовые пятна. Горемычно поджав тонкие губы и подперев указательным пальцем щеку, беременная женщина в чем-то тихо укоряла мужа, который сидел молча и, низко опустив голову, хмуро смотрел в одну точку.
Струмилин никого не замечал в этой мрачной квадратной комнате с толстыми холодными стенами и окном, затянутым железной решеткой. Он видел только Лилю, ее большие глаза с покрасневшими от слез и бессонницы веками. Ему хотелось пожалеть ее, утешить. Но как?.. Что он мог сказать ей в утешение?
— Ну, ты хоть расскажи подробно… В чем тебя обвиняют? Может быть, я в чем-нибудь помогу? У меня есть кое-какие сбережения, мы можем внести, если получилась растрата. Наконец можно взять деньги в кассе взаимопомощи… — Струмилин тянулся через стол к Лиле, а та сидела равнодушная к его словам и, казалось, думала о чем-то совсем постороннем, совершенно не относящемся к ее горькой участи и желанию Струмилина помочь ей.
— Что ты молчишь, Лиля? Ты не рада, что я пришел к тебе? Ведь ты же знаешь, что я… Я люблю тебя. — Последние слова он выдавил из себя с мучительной болью. — Вот я и пришел.
Горячая рука Лили опустилась на широкую прохладную ладонь Струмилина. Так просидели они с минуту. Потом Лиля, как от удара в спину, припала к нему на руку и зарыдала. Горькие слезы обиды и боли струились по ее щекам и скатывались на рукав кожаного пальто Струмилина, оставляя за собой темные влажные следы.
— Лиля!.. Лиля!.. — только и мог произнести Струмилин.
Никогда не было в его сердце столько любви и нежности к ней, как в эту минуту. И чем больше он уговаривал ее, умоляя, чтоб она успокоилась, тем неудержимее и сильнее спазмы рыданий распирали грудь Лили, и она с каждой минутой слабела физически. Зная общечеловеческую особенность, что от жалости плачущие еще острее переживают свое горе, Струмилин попытался отвлечь Лилю. Чтобы остановить ее слезы, он решил солгать.
— Что-то Танюшка заболела…
Приступ рыданий, как морской вал, набежавший на песчаный берег, внезапно откатился назад и, захлебнувшись, потонул где-то там, в глубине большого, необъятного горя. Только легкие всхлипывания затихающим эхом продолжали порывисто поднимать и опускать плечи Лили.
— Что с ней?
— Третий день температурит, наверное, простудилась.
— Что говорят врачи?
— Подозревают воспаление легких.
Лиля взяла руку Струмилина в свои тонкие пальцы и поднесла ее к лицу. Теперь она всхлипывала, как девочка, которую ни за что на целый час поставили в угол и только сейчас разобрались, что она не виновата.
— Береги Таню…
Только сейчас Струмилин почувствовал, что от Лили сильно пахло табаком.
— Ты много куришь, Лиля.
— Да, много… Очень много. Я одно время хотела умереть, вот и решила, что это наступит от курения. — Лиля снова тихо заплакала. Но теперь только слезы струились по щекам, а рыдания были совсем беззвучные.
Струмилин чувствовал, как у него сохнет во рту.
— Ну, хватит, прошу тебя, хватит… Расскажи толком, в чем тебя обвиняют? Может быть, я найму хорошего адвоката. У моего друга есть один приятель, известный в Москве адвокат. Я с ним немедленно встречусь, но для этого мне нужно знать, в чем тебя обвиняют.
Лиля сбивчиво, не глядя на Струмилина, рассказала о том, за что она попала в Таганскую тюрьму. Когда она закончила свой печальный рассказ, то подняла на него полные слез глаза и спросила:
— Ты-то мне веришь, что я не виновата?
По знаку надзирателя Струмилин убрал со стола руки и, выпрямившись, злобно произнес:
— Мерзавцы!.. Они втянули тебя в эту грязь с какой-то целью… Они оклеветали тебя. Но неужели нет выхода?! Неужели клевета сильнее правды? Неужели там, в прокуратуре, сидят не люди, а каменные столбы?..
— Там сидят люди. Но иногда и людям бывает трудно разобраться, где ложь, а где правда. Ведь все трое — Ануров, Фридман и Шарапов — на очной ставке как сговорились. Все дали показания, что они делились со мной незаконной выручкой.
— Ну, а ты? Как ты не плюнула им в глаза?! — Губы Струмилина вздрагивали, он нервничал.
Лиля горько и устало улыбнулась.
— К сожалению, плевки и пощечины законом не предусматриваются как показатель невиновности. Все это эмоции… Тут нужен хороший адвокат, который мог бы на какой-нибудь мелочи поймать эту тройку.
— Но зачем, зачем они тебя втянули в эту грязь? Разве им легче стало от этого?
Лиля задумалась, потом тихо ответила:
— Я думаю, что они рассчитывали на деда. Известный хирург, депутат Верховного Совета… Спасая меня, он облегчит и их участь. Других соображений у меня нет.
Некоторое время Струмилин сидел со скрещенными на коленях руками и молчал. Потом он заговорил:
— Ты не падай духом! Я дойду до этого адвоката! Он поймет все, он все распутает. А ты… Ты только держи себя в руках… Береги себя. Обещаешь?
Лиля молчала, склонив набок голову.
— Ты хотя бы поменьше курила.
— Для кого и для чего мне нужно беречь себя? — Вопрос этот прозвучал как горькая ирония.
— Лиля, — тихо, почти шепотом ответил Струмилин, — ты нужна мне. Ты понимаешь — мне нужна. Тебе этого мало?
— Ты меня пожалеть пришел?
— Нет.
— А зачем же?
— Чтобы сказать тебе, что сердцем я всегда с тобой. Тебе этого не понять сейчас, но когда-нибудь ты это поймешь. Сейчас я уже не могу бороться с собой! — Струмилин вздохнул. — Да и потом не к чему. Судьба сделала все для того, чтобы соединить нас навсегда.
— А если меня осудят и дадут лет пять лагерного заключения!
— Этого не может быть!..
— А если?
— Этого не может быть! Я дойду до самого верховного прокурора! Наконец, я напишу письмо в ЦК! Ведь должны же они разобраться, где правда, где клевета!
В эту минуту к ним подошел долговязый солдат и, как заведенная машина, механически выкрикнул:
— Граждане, свидание закончилось, прошу освободить помещение! — И тут же, даже не подождав, пока посетители встанут со скамеек, тем же басовитым голосом повторил еще громче: — Граждане, свидание окончилось! Прошу освободить помещение!
Струмилин встал из-за стола, распрощался с Лилей и, с порога окинув взглядом ее обезображенную грубым халатом фигуру, вышел из комнаты. Следом за ним выходили другие посетители.
«Адвокат! Только хороший адвокат может спасти ее», — думал он и незаметно для себя все больше и больше прибавлял шагу, точно его медлительность может дурно отразиться на судьбе Лили.
В сопровождении конвоира Лиля вернулась в свою камеру и положила сверточек на нары. Сразу же к ней подошла Райка Шмырева. Осипшим от водки голосом она спросила:
— Чего-то тебе притаранили?
Лиля развернула пакет. В нем был кусок сыра, пачка масла, копченая колбаса, конфеты и два ее любимых бисквитных пирожных.
Райка поймала Лилин взгляд, откашливаясь, произнесла:
— Опять курево не принесли. Что они у тебя, жмоты, боятся пачку «Беломора» положить? — С этими словами Райка протянула Лиле пачку папирос. — Бери. Мне сегодня пару подкинули. Сейчас будешь хавать?
