Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
– Было бы лучше, если бы вы на простом и понятном английском языке заявили мне, что сомневаетесь в моих словах, – сказал сквайр, крепко сжимая и слегка приподнимая хлыст. – Вы крайне словоохотливы, и я никак не могу взять в толк, что вы имеете в виду.
– Прошу вас не выходить из себя, сэр. Я пообещал вам, что узнаю. Сами вы не видели, как эти люди вырубают ваш утесник, иначе непременно сказали бы об этом. Вполне естественно, что я могу сомневаться в правоте вашего информатора до тех пор, пока не наведу справки. Во всяком случае именно так я и намерен действовать, а если вы полагаете это оскорбительным, то мне очень жаль, но я все равно поступлю по-своему. Когда же я буду убежден в том, что вашей собственности был причинен вред, то приму меры, дабы избежать этого в будущем и, разумеется, от имени милорда выплачу вам компенсацию – она может составить целых полкроны. – Последние слова он произнес, понизив голос, словно бы разговаривая сам с собой, и на губах его заиграла легкая презрительная улыбка.
– Тише, милая, тише, – обратился к своей лошади сквайр, не отдавая себе отчета в том, что сам стал причиной ее беспокойства, беспрестанно натягивая вожжи. Кроме того, он, пожалуй, подсознательно адресовал собственную команду и самому себе.
Никто из них не видел Роджера Хэмли, который приближался к ним широким, размеренным шагом. Он увидел отца от дверей дома старого Сайласа и, поскольку бедняга еще спал, решил подойти к сквайру, чтобы поговорить. Молодой человек оказался уже достаточно близко, чтобы расслышать следующие слова.
– Я не знаю, кто вы такой, но мне доводилось знавать земельных агентов, которые были джентльменами, как и тех, кто таковыми не являлся. Так вот, вы принадлежите к последним, молодой человек, – заявил сквайр, – в этом нет сомнения. Мне следовало бы отстегать вас хлыстом за вашу неподобающую дерзость.
– Мистер Хэмли, – холодно отозвался мистер Престон, – прошу вас поумерить ваш пыл. Мне и вправду очень жаль видеть человека вашего возраста в таком гневе.
С этими словами он подал своего коня немного назад, но сделано это было из желания не дать раздраженному пожилому мужчине привести свою угрозу в исполнение и тем самым избежать измышлений и скандала, которые он мог за собой повлечь, нежели из страха за собственную безопасность. В эту самую минуту Роджер Хэмли оказался рядом с ними. Он слегка запыхался, и в глазах его бушевало темное пламя, но заговорил он достаточно спокойно:
– Мистер Престон, мне непонятен смысл ваших последних слов. Не забывайте, что мой отец – уважаемый джентльмен соответствующего возраста и положения, и он не привык получать советы относительно своего поведения от таких молодых людей, как вы.
– Я хотел, чтобы его рабочие держались подальше от моей земли, – сказал сквайр, обращаясь к сыну. Желание выглядеть достойно в глазах Роджера заставило его вести себя сдержаннее. Однако, несмотря на то что голос его прозвучал сейчас куда спокойнее, остальные признаки гнева были очевидны: побледневшее лицо, дрожащие руки и полыхавшая ярость в глазах. – Он отказался и подверг сомнению мои слова.
Мистер Престон развернулся к Роджеру, словно обращаясь с жалобой к Филиппу трезвому на Филиппа пьяного, и пустился в объяснения. Ледяной тон управляющего вряд ли можно было назвать оскорбительным, но его слова вызывали крайнее раздражение.
– Ваш отец неправильно меня понял, и в этом, пожалуй, нет ничего удивительного, – сказал мистер Престон, пытаясь выразительным взглядом дать понять Роджеру, что, по его мнению, сквайр был не в состоянии прислушаться к голосу разума. – Я и в мыслях не имел отказываться от того, чтобы поступить честно и по справедливости. Я всего лишь потребовал дополнительных доказательств причинения вреда, а ваш отец счел это оскорблением. – И он пожал плечами и приподнял брови в манере, которой научился во Франции.
– Как бы там ни было, сэр! Я едва ли могу смириться с вашими манерами и словами, обращенными к моему отцу, которые я прекрасно расслышал, когда подходил к вам. Они решительно противоречат тому почтению, которое вы обязаны выказывать человеку его возраста и положения. Что же до факта нарушения…
– Они вырывают утесник, Роджер, и очень скоро для дичи не останется укрытия и корма, – вставил сквайр.
Роджер наклонился к отцу, но продолжил с того места, на котором его прервали:
– Я сам займусь этим в более подходящее время и, если обнаружу, что таковое нарушение прав собственности или причинение вреда имело место быть, разумеется, буду ожидать, что вы положите этому конец. Пойдем, отец! Я намерен повидать старого Сайласа. Быть может, ты еще не знаешь, что он очень болен.
С помощью подобной уловки он надеялся увести отца, дабы избежать дальнейшей ссоры. Но его попытка не увенчалась успехом.
Спокойное и полное достоинства поведение Роджера привело мистера Престона в ярость, и он выпустил ему в спину отравленную стрелу, сделав вид, будто разговаривает с самим собой:
– Положение, скажите на милость! И что прикажете думать о положении мужчины, который начинает подобные работы, не просчитав их стоимости, а потом вынужден остановить их и уволить работников в самом начале зимы, лишив людей…
К этому моменту они были уже слишком далеко, чтобы расслышать остальное. Сквайр собрался было развернуть свою лошадь, но Роджер взял старую кобылу под уздцы и перевел ее через болотистое место, словно для того, чтобы она ощутила твердую почву под ногами, но на самом деле из желания предотвратить дальнейшую ссору. Хорошо, что лошадь знала его и была слишком стара, чтобы предпочесть повиновение протесту, потому как мистер Хэмли резко натянул поводья и разразился проклятиями:
– Черт возьми, Роджер! Я не ребенок, не нужно обращаться со мной подобным образом. Отпусти ее, говорю тебе!
Роджер отпустил поводья. Он чувствовал себя не очень уверенно, а потому не хотел, чтобы посторонние подумали, будто он оказывает давление на своего отца. И это молчаливое повиновение его нетерпеливому распоряжению успокоило сквайра куда быстрее, чем что-либо иное в данный момент.
– Я знаю, что лишил их заработка, но что еще мне оставалось делать? У меня больше не было денег для еженедельных выплат. Для меня это стало сильным ударом, как тебе известно. Он этого не знает, как и не знает никто другой, за исключением разве что твоей матери, которая понимала, как невыносимо больно и нестерпимо стыдно было для меня рассчитать их в самом начале зимы. Я не спал много ночей, думая об этом, и отдал им все, что у меня было, честное слово. У меня не было денег, чтобы заплатить им, но у меня были три яловые откормленные коровы, и я отдал им все мясо до последнего кусочка. А потом я позволил им отправиться в лес, собрать сушняк и упавшие деревья, и не возражал, когда они ломали старые ветки. А теперь этот негодяй – этот слуга – упрекает меня в том, что я оставил людей без заработка. Но я продолжу работы, клянусь, хотя бы только для того, чтобы досадить ему. Я еще покажу ему, кто я такой! Мое положение, надо же! Хэмли из Хэмли занимает более высокое положение, чем его господин. Я продолжу осушение, вот увидишь! В год я плачу от сотни до двух по одним только процентам по правительственному займу. Я найду деньги, даже если мне придется обратиться к евреям. Осборн подсказал мне выход, и этот наглец непременно заплатит за свои оскорбления. Я не стану мириться с этим! Ты не должен был меня останавливать, Роджер! Ах, как мне хотелось отстегать его!
Он вновь доводил себя до состояния беспомощной ярости, за которой его сын наблюдал с болью в душе. Но в следующую минуту маленький внучонок Сайласа, тот самый, который держал лошадь сквайра, пока он навещал больного старика, подбежал к ним, запыхавшись, и выкрикнул:
– Прошу вас, сэр, пожалуйста, сквайр, меня послала мамочка! Дедушка внезапно проснулся, и мамочка говорит, что он умирает. Она спрашивает, не могли бы вы прийти. Она говорит, что он примет это за благословение, пожалуйста!
И они отправились в маленький домик. Сквайр не проронил ни слова, но у него было такое чувство, будто неведомая сила вырвала его из самого центра урагана и перенесла в тихое и величественно-спокойное место.
Глава 31. Покорная кокетка
Было бы большой ошибкой полагать, будто ссора, случившаяся давеча у мистера Престона с Роджером Хэмли, никак не повлияет на отношения двух молодых людей. Они виделись крайне редко и при встрече обменивались короткими приветствиями. Сфера деятельности земельного агента не выходила за пределы Эшкомба, который располагался в шестнадцати или семнадцати милях от Хэмли. Мистер Престон был старше Роджера на несколько лет, и в то время, пока он находился вдалеке, Осборн и Роджер учились сначала в школе, а потом в колледже. Мистер Престон был готов невзлюбить всех представителей клана Хэмли по целому ряду совершенно необоснованных причин. Обе девушки, и Синтия, и Молли, отзывались о братьях с фамильярностью, подразумевающей близкое знакомство, и по случаю бала цветам Хэмли было отдано предпочтение перед теми, что прислал он. А еще мистер Престон, повинуясь инстинкту, проявлял поистине животную ревность и зависть в отношении всех молодых людей, пользующихся какой бы то ни было популярностью. Их «положение» в графстве – сколь бы бедны ни были Хэмли – все-таки было значительно выше его собственного; более того, он был агентом знатного лорда-вига, чьи политические интересы были диаметрально противоположны принципам старого сквайра-тори. Не то чтобы лорд Камнор придавал большое значение своим политическим интересам. Его семья получила собственность и титул от вигов во времена ганноверской династии[92], и потому, следуя традиции, он всегда был вигом, в молодости состоял членом клубов вигов, где проигрывал весьма значительные суммы азартным игрокам-вигам. Все это было вполне нормально и не противоречило одно другому. А вот если бы лорда Холлингфорда не удалось вернуть в графство в качестве представителя интересов партии вигов – как до этого его отца, после которого он сам и унаследовал титул, – то, скорее всего, лорд Камнор счел бы, что британской конституции грозит опасность, а патриотизм его предков подвергся неблагодарному игнорированию. Впрочем, за исключением выборов, партийная принадлежность к вигам или тори не имела для него особого значения. Он слишком долго прожил в Лондоне и обладал слишком общительной натурой, чтобы отказать кому бы то ни было, кто готов был смеяться его шуткам, в своем гостеприимстве, которое он предлагал всем и каждому, будь он вигом, тори или радикалом. Но в графстве, наместником которого он оставался, старинная партийная вражда сохранялась во всей своей красе, как особенность поведения и принадлежности к определенной группе, посредством которой людей оценивали по степени их умения завязывать и поддерживать социальные контакты, равно как и приносить пользу во время избирательной кампании. Если волею случая виг оказывался за обеденным столом тори – или наоборот, – то ему кусок не лез в горло, угощения оказывались несъедобными, а вина и прочие напитки удостаивались самой суровой критики, не доставляя ни малейшего наслаждения. Брачный союз двух молодых людей, принадлежащих к разным партиям, был делом столь же неслыханным и запретным, как и женитьба Ромео и Джульетты. Разумеется, мистер Престон не принадлежал к числу тех, кто готов был легко расстаться с подобными предрассудками. Во-первых, они служили ему неиссякаемым источником вдохновения, а во-вторых, давали ему возможность сполна использовать свой талант к интригам для той партии, сторонником которой он себя полагал. Более того, по его мнению, лояльность к нанимателю требовала от него необходимости «рассеивать врагов» последнего любыми доступными ему средствами. Он всегда ненавидел и презирал тори в целом, а после ссоры на болотистом пустыре перед окнами старого Сайласа возненавидел Хэмли и Роджера, в частности, причем особой и осознанной ненавистью. «Этот щеголь, – как он стал впоследствии неизменно величать Роджера, – еще заплатит за это», – сказал он себе в утешение после того, как отец и сын оставили его одного.
