Глен Мид - Кровь фюрера
Фолькманн прилег на диван и задумался о человеке, оказавшемся во дворе монастыря. Он на своей машине мог следовать за ним по автобану, а потом ехать на некотором расстоянии по дороге на Вальдвег с выключенными фарами. Скорее всего, именно так и было.
Вытащив из «дипломата» кассету, он вставил ее в магнитофон. Он долго молча сидел на диване, куря сигарету, а потом надел наушники и нажал на кнопку воспроизведения записи.
Он слушал эту кассету уже раз пять-шесть, но все равно вслушивался в голоса в темноте, помня каждое слово, каждую смену интонации.
— Что с кораблем?
— Груз заберут из Генуи, как мы и договаривались.
— А итальянец?
— Его нужно будет устранить, но я хочу удостовериться, что груз не вызовет никаких подозрений. Лучше подождать, пока Бранденбург заработает. А потом мы разберемся с ним, как и с другими.
Пауза.
— Те, кто говорит о своей лояльности… Мы должны быть в них уверены.
— У меня есть подтверждение их надежности. К тому же их родословные безупречны.
— А турок?
— Тут я проблем не вижу.
— А эта девушка… вы абсолютно уверены, что мы можем на нее положиться?
— Она нас не подведет, я вас уверяю. — Еще пауза. — Изменений в списке имен нет?
— Их всех нужно убить.
Чувствуя, как тело становится тяжелым от усталости, он выключил магнитофон и снял наушники. Встав, он подошел к окну и выглянул во двор. Там никого не оказалось, на стоянке не было незнакомых машин. Он услышал, что девушка ворочается во сне, а потом опять стало тихо.
В гостиной было тепло, и он решил спать на диване, так как слишком устал и не хотел идти в спальню, будить девушку и разговаривать с ней сейчас. Он был совершенно сбит с толку.
Болела голова. Он лег. Закрыв глаза, он стал массировать виски и попытался ни о чем не думать, но голоса на кассете снова и снова звучали у него в голове. Что же это за груз? Кто такой этот итальянец? И турок? Кого нужно было убить? Людей из списка в записной книге Кессера?
И о какой девушке шла речь? Отец Эрики был офицером Лейбштандарта, как и Царкин, как и отец Кессера, а она была знакома с Винтером. Фолькманн покачал головой. Ему хотелось верить девушке, верить тому, что она говорит, но у него зародилось сомнение, и он не мог его игнорировать.
Лампа на кофейном столике была включена. Он, находясь на грани сна и яви, думал о фотографиях на стенах блокхауза в Дахау: белые тела, уложенные рядами под солнцем, большие темные глаза мертвой женщины, прижимавшей к груди мертвую девочку, и ухмылка на лице эсэсовца, глядящего на нее.
Он закрыл глаза, пытаясь стереть эти образы из памяти, но последней мыслью, мелькнувшей в его мозгу перед тем, как заснуть, была фраза с кассеты.
У него в голове словно что-то щелкнуло.
Это было так очевидно, что он удивился, почему это не пришло ему в голову раньше.
Он стряхнул с себя сонное оцепенение. Сердце бешено колотилось в груди, а мозг работал в полную силу. Кое-что он не догадался проверить, а ведь это было так очевидно! Он нервничал. Сразу же предпринять что-либо он не мог, надо было ждать утра, когда можно будет связаться с Берлином. Однако, возможно, на этот раз во тьме забрезжил свет.
Глава 43
Через три часа он проснулся, принял душ, побрился и поехал на работу. Девушка по-прежнему спала, и он оставил ей записку, что вернется к полудню.
Государственные учреждения в Германии, как правило, работают с восьми до четырех, так что ровно в восемь утра он позвонил в Берлинский центр документации. Он попросил позвать к телефону Максвелла, и когда тот взял трубку, выяснилось, что у него мягкий американский говор.
Фолькманн объяснил, что Тэд Биркен посоветовал ему связаться с Максвеллом лично, если потребуется какая-либо информация, хранящаяся в Центре. Максвелл слегка опешил, когда Фолькманн назвал ему целый список имен и затребовал всю необходимую информацию.
— Да что там у вас в DSE такое происходит, что вы все время эти имена проверяете, Фолькманн? К нам постоянно идут запросы из Страсбурга, не считая запроса, переданного через Биркена.
— Да, сейчас мы действительно работаем над этим, мистер Максвелл. Еще ничего наверняка не известно. Как вы думаете, вы сможете узнать то, о чем я вас прошу?
Максвелл вздохнул.
— Ну, думаю… ну, в общем-то да… Но это займет некоторое время.
— Сколько?
— День-два. Понимаете, у нас не хватает сотрудников. И скоро Рождество. Все делается медленнее. Вас не устроит, если мы сделаем это после праздников?
— Я понимаю, что я многого прошу, но это очень важно. Информация мне нужна сегодня. Как думаете, справитесь?
Максвелл опять вздохнул.
— Это зависит от того, повезет ли мне. Проверять придется очень много. Вы ведь ищете связь между всеми этими людьми, верно? Где все они находились в указанный период. Были ли у них дети, как их звали и когда они родились.
— Да, именно так.
Максвелл глубоко медленно вдохнул и выдохнул.
— Необходимо просмотреть огромное количество личных дел, чтобы найти то, что вам нужно. Вы это понимаете? А вы дали мне только имена. Ни дат рождения, ни званий.
— Да, я понимаю, мистер Максвелл, но, как я уже говорил, это очень важно.
Максвелл помедлил, а потом сказал:
— Хорошо, будем исходить из того, что есть. Посмотрим, что я смогу сделать. Не буду обещать, что проработаю их все.
Поблагодарив Максвелла, Фолькманн положил трубку, а потом решил позвонить еще и Ханне Рихтер, которая жила возле Николасзее.
Трубку взяла женщина, которая сказала, что фрау Рихтер нет дома и что вернется она позже. Фолькманн назвался, оставил свой номер телефона и попросил передать Ханне Рихтер свою просьбу позвонить ему.
Ее звонок раздался через час. Голос женщины был глубоким, звучал властно. Она сказала, что ее зовут Ханна Рихтер.
— А в чем, собственно, дело, герр Фолькманн?
Фолькманн сообщил, что работает в DSE, и объяснил, как он получил ее координаты, как узнал о том, что она работала на немецкое правительство во время судебных процессов над нацистами, будучи экспертом по нацистскому периоду. Фолькманн сказал, что работает над одним делом и ему нужна помощь. Спросил, не могла бы она взглянуть на фотографию молодой женщины, сделанную в 1931 году. Он также рассказал ей о нацистской повязке на рукаве мужчины на фотографии и спросил, не сможет ли она установить личность женщины или порекомендовать ему кого-то, кто мог бы помочь.
— Это официальный запрос?
— Да.
— Вы пытаетесь выследить кого-то из нацистов?
— Нет, фрау Рихтер. — Он объяснил, что не может вдаваться в подробности, но что ее помощь ему крайне необходима.
— Мы говорим о весьма отдаленном периоде времени, герр Фолькманн.
Он спросил, можно ли приехать к ней завтра, но женщина сказала, что это невозможно.
— Вы очень неудачно выбрали время, герр Фолькманн. Завтра утром я еду в Лейпциг к друзьям и не вернусь до конца праздников. Кроме того, я давно отошла от дел.
— Возможно, я чересчур настойчив, фрау Рихтер, но я мог бы прилететь в Берлин этим вечером.
— Это действительно настолько важно?
— Да, очень. И мне нужна ваша помощь.
— Вы не знаете, кем могла быть эта женщина?
— Вероятно, жена или подруга старшего офицера СС или одного из нацистских функционеров. Но это лишь моя догадка. Фотография была сделана в 1931 году.
На другом конце провода вздохнули.
— Герр Фолькманн, вам, вероятно, сказали, что я эксперт по нацистскому периоду. Но мои знания не настолько всеобъемлющи, чтобы содержать информацию о каждой подружке каждого нациста. Кроме того, вы говорите о событиях, происходивших за два года до того, как нацисты пришли к власти, вы ведь это понимаете?
— Я прекрасно все понимаю, фрау Рихтер, — продолжал настаивать Фолькманн, — но если бы вы могли хотя бы взглянуть на фотографию…
Женщина помолчала некоторое время, а потом обреченно вздохнула.
— Хорошо, герр Фолькманн. Давайте-ка я вам расскажу, как проехать к моему дому.
Фолькманн заказал билет до Берлина и обратно. Все билеты на самолеты, вылетающие из Франкфурта, были раскуплены, но было довольно много мест на шестичасовой рейс из Штудгарта, до которого был час езды. Около двух Фолькманну позвонил Максвелл.
Фолькманн внимательно выслушал то, что сообщил ему директор центра документации, делая пометки в своей записной книжке. Закончив, американец спросил у Фолькманна:
— Вы все еще там?
— Да, я здесь.
— Эта информация вам хоть как-то помогла?
Фолькманн улыбнулся.
— Думаю, можно и так сказать.
— А теперь не могли бы вы рассказать мне, в чем, собственно, дело? Или это секретная информация?
