Джуд Морган - Тень скорби
А потом недоумевает, зачем она это сказала.
Папа приглашает их — трех — выпить чаю у него в кабинете. Отсутствие тетушки пульсирует болью, как рана на месте вырванного зуба.
— Я не уверен, мои дорогие, согласны ли вы и будете ли рады пожать плоды своих наблюдений, но я полагаю, что необходимо снова позвать к Брэнуэллу мистера Уилхауса. Знаю, они с Брэнуэллом не ладили, и, честно говоря, он не мистер Эндрю, которого нам так недостает. Но, тем не менее, он врач. А я чувствую необходимость в совете врача. Скажите со всей искренностью, что чувствуете вы.
— Для начала нужно будет добиться согласия Брэнуэлла на такой визит. Иначе он вообще не подпустит к себе мистера Уилхауса, — говорит Шарлотта. — А сделать это будет нелегко. Он такой несдержанный и раздражительный.
— Да, это так… В последнее время здоровье Брэнуэлла кажется настолько подорванным его… его привычками, — осторожно произносит папа, — что я сомневаюсь в его способности оказать сопротивление, так сказать. Если бы я настаивал…
— Но, папа, что, по-твоему, может сделать доктор? — спрашивает Эмили. — Прекратить его пьянство?
От прямолинейности Эмили, кажется, задрожал чайный сервиз. Папа поморщился.
— Хороший доктор может помочь найти решение этой проблемы… вероятно. Но меня беспокоит вред, который Брэнуэлл наносит своему здоровью этими пристрастиями. Совсем недавно, ночью, меня насторожило его дыхание. На мой взгляд, это не просто одышка, вызванная интоксикацией, и не акцентированное дыхание, которое принято связывать с delirium tremens.
Теперь Шарлотта встревожена: когда папа начинает объясняться многосложными словами, это означает, что ему на самом деле не по себе.
— Есть еще… слабость от настойки опия, — тихо предлагает версию Энн. — Она могла оказать свое вредоносное влияние. Но в любом случае, папа, давайте пошлем за доктором. А вдруг это станет для Брэнуэлла толчком, поможет ему изменить образ жизни.
— Кто-то должен поднять этот вопрос. — Папины очки мерцают, останавливаясь на Шарлотте. — Возможно, тебе удастся убедить его, моя дорогая. Вы всегда были ближе всего друг к другу.
Сердце Шарлотты начинает глухо колотиться. Почему ей так хочется возразить? Почему слова отца звучат для нее как обвинение?
— Я попытаюсь, — бормочет она. — Он у себя?
— Насколько мне известно, его нет дома, — говорит папа и тут же спешно добавляет: — От меня он денег не получал. Он знает, что в понедельник может получить шиллинг, но раньше — ничего. Джона Брауна я тоже попросил ничего ему не давать. Что до публичных домов…
Они позволяют тишине осесть. Едва ли Брэнуэлла там ждет успех, ибо совсем недавно из гостиницы в Галифаксе поступили угрозы подать в суд. Папа уплатил долг, и жизнь пошла своим привычным нелепым чередом; лишь временами Шарлотта позволяла себе улыбнуться при мысли, что этот дом когда-то рассматривался в качестве школы сестер Бронте для юных леди.
Значит, она подождет. Проходит немного времени, и она слышит, как открывается входная дверь. Шарлотта спускается в прихожую и обнаруживает Брэнуэлла. Он стоит, вцепившись в стол, как будто находится на палубе попавшего в шторм корабля. На миг тревога уступает место рефлексу утомленной скуки: ах, он снова пьян.
Но как? Нет никакого запаха.
— Представляешь, Шарлотта, — хрипло говорит Брэнуэлл. — Ходил гулять. По-настоящему. Совсем выдохся. Билли Браун увидел меня и под руку провел до дома. — Он улыбается, и от усилия его бросает в дрожь, а взгляд становится невыносимым. — Последствия сидячего образа жизни…
Все тщательно заученные фразы отброшены в сторону.
— Брэнуэлл, ты должен показаться доктору.
— Неужели? Зачем?
— Чтобы… чтобы он тебе помог.
— О, мне не нужно никаких докторов, Шарлотта. Они еще никому не помогли. Два сорта людей: доктора и священники… — Шатаясь, он отходит от стола, ударяет кулаком в дверь кабинета и кричит: — Доктора и проклятые лицемеры священники еще никому не помогли!
Он жадно втягивает в себя воздух и, хрипя, направляется к лестнице, начинает взбираться наверх.
Шарлотта идет следом, берет его под руку. Брэнуэлл смотрит на нее сверху вниз.
— Нет. Нет, не сейчас.
Он высвобождает руку и тащится вперед самостоятельно.
Папа, спустя короткое время, открывает дверь кабинета с выражением удивленной невинности.
— Ну что, моя дорогая? Ты говорила с Брэнуэллом по этому поводу?
— Он сказал «нет», папа. Но он… он не в себе.
— Верно подмечено, — энергично произносит папа, и в его голосе звучит нотка бодрости. — Не в себе. Поэтому нужно просто это сделать. Утром я пошлю за доктором Уилхаусом.
Утро. Все сходится одно к одному. После завтрака Шарлотта поднимается к себе и видит в коридоре Тэбби, которая стоит, просунув голову в комнату Брэнуэлла.
— Я хочу узнать, изволите ли вы подняться с кровати до полудня? Марта хочет поменять простыни.
Ответный голос Брэнуэлла звучит слабо и как-то необычно музыкально:
— Изволю ли я, Тэбби… теперь это уже не вопрос моей воли. И Марте не захочется менять эти простыни, поверь.
Поворачиваясь и замечая Шарлотту, Тэбби качает головой и ворчит:
— Эх, его опять стошнило в постели, провалиться мне на этом месте.
Шарлотта обходит старушку и заглядывает в комнату. Как узнать, что на этот раз все иначе? Как узнать, когда перестает болеть голова?
Брэнуэлл сидит на постели. Его кожа белая — чистого, негативного белого цвета, цвета ночных мотыльков и слепых червей, которые никогда не видят солнца. Он с интересом рассматривает огромное пятно крови, которое покрывает половину его подушки.
— Прямо как карта, смотри. Как карта конфедерации Стеклянного города, которую я нарисовал. Помнишь?
— Да, я помню. — Голос Шарлотты вырывается из легких с хрипом, как будто она годами не разговаривала. — Ах, Брэнуэлл… — Раздается стук в дверь. — Это, наверное, доктор Уилхаус.
— Да неужто? — Он обводит сестру взглядом, полным грустной расчетливости. — О, я бы сбежал, если бы смог. Но попытка встать на ноги сегодня утром меня не слишком обнадежила. — Он откидывается на раскрашенную кровью подушку. — Да и бежать-то некуда.
Шарлотта ждет в столовой вместе с остальными, пока доктор Уилхаус — энергичный, напоминающий быка, довольно говорливый — проводит осмотр. Пациент производит некоторый шум, до слуха родни доносится даже пара бранных словечек. Эмили, сощурившись, одними губами произносит:
— Тем лучше для него.
Энн качает головой. Папа устремляет отсутствующий взгляд в форзац своей Библии.
Доктор Уилхаус появляется на пороге.
— Сударь, леди, я произвел тщательный осмотр…
Папа подскакивает.
— Подозреваю, дорогой сударь, что мой сын не был образцовым пациентом, но он уже некоторое время не в себе. Не стану скрывать от вас излишеств, к которым он склонен. Вы, конечно, не могли не заметить этого в прошлом… И боюсь, что вы нашли его здоровье весьма подорванным в результате этих привычек.
Доктор Уилхаус прокашливается. Сегодня он меньше обычного похож на быка.
— Безусловно, мистер Бронте ослабил свое здоровье этими… излишествами. Но его теперешнее состояние… Сударь, леди, думаю, вы бы хотели откровенного ответа. Разрушенное телосложение пациента и состояние его легких указывает на чахотку, в поздней стадии и быстро прогрессирующую. С прискорбием должен сообщить вам, что мистер Бронте умирает.
— Что ж, был один намек, — говорит Брэнуэлл. — В последнее время я не разглагольствовал на тему прекращения всего этого. Наверное, осознавал, что это… — грудь Брэнуэлла с дрожью поднимается, пока он одолевает последнее слово, — избыточно.
— Мы не знали, — говорит Шарлотта, сидя у постели брата. — Мы не могли определить…
— Насколько далеко это зашло, да? Я тоже. Тяжело уловить. — Он с нежностью смотрит на свою белую руку на стеганом покрывале, как будто там спит маленький домашний зверек. — Момент, когда перестаешь жить и начинаешь умирать.
Последнее донкихотское усилие подняться и одеться заброшено. Крови становится больше. Голос Брэнуэлла делается удивительно густым, как будто у него в горле растет мех. Они по очереди дежурят у его кровати. Он образцовый пациент. Он… в общем, он гораздо больше похож на себя.
Папа молится у его кровати, подолгу и пылко. Он молится об искреннем покаянии, о прощении многочисленных грехов сына, о милости и милосердии. Шарлотта, приходя на смену папе, видит, что Брэнуэлл выглядит слегка встревоженным и в то же время смущенным, как будто слышит, что кто-то декламирует собственные дурные стихи. Когда папа уходит, он доверительно притягивает Шарлотту поближе к своей подушке и шепчет:
— Знаешь, я стараюсь примириться с этим. Но послушай, как все будет по-настоящему. Как мне это представляется? Я думаю, что это идет по кругу. Задумайся: дни сменяются ночами, пробуждения — сном, а сама земля вертится. Я думаю, что жизнь может быть своего рода петлей. Ты догадываешься, что это означает? Я снова буду ребенком. — Он скрипуче усмехается. Его дыхание странным образом сделалось ароматным. — Я буду маленьким Бэнни. И это вовсе не плохо. Я тогда был лучше. Задача быть взрослым мужчиной как раз и выбивает меня из колеи.
