Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного
Она теперь уже встала во всей своей прежней цветущей красе и божественном величии и, улыбаясь как довольное дитя, стала тщательно приводить в порядок свое платье. Я замер от удивления и следил за ней. Она подошла к бандитскому гробу и начала рассматривать его содержимое: кружева, серебряные и золотые браслеты, древние украшения; она брала их аккуратно в руки, будто пыталась мысленно подсчитать их стоимость. Драгоценные камни, вставленные в колье, браслеты и прочие женские украшения она надевала на руки одно за другим, пока ее шея и запястья не оказались унизаны и буквально не засветились бесчисленными дорогими камнями всех цветов. Я поразился ее странному поведению, но все еще не разгадал его значения. Я отошел от лестницы и тихонько приблизился к ней. Хрясь! Что это было? Странный тихий грохот, будто далекое землетрясение, последовал за резким треском; я остановился, чтобы прислушаться. Яростный порыв ветра обрушился на склеп с диким воем, словно какой-то злобный дьявол, и сильный сквозняк из верхних ворот загасил две свечи.
Моя жена, полностью поглощенная сокровищами Кармело Нери, очевидно, ничего не видела и не слышала. Внезапно ее вновь одолел приступ смеха – хихикающего безрадостного смеха, который мог бы вырваться из горла старухи. Его звук заморозил кровь в моих венах – это был смех сумасшедшей! Серьезным громким голосом я воззвал к ней:
«Нина! Нина!»
Она повернулась ко мне, все еще улыбаясь, ее глаза блестели, лицо возвратило прежний цвет, и когда она стояла в затухающем свете в своих дорогих одеждах, ниспадающих вниз, и вся обвешанная разноцветными сияющими драгоценностями, то выглядела неестественно, дико прекрасной. Она кивнула полуизящно, полунадменно и не ответила мне. Подталкиваемый внезапной жалостью я снова позвал:
«Нина!»
Она опять рассмеялась тем же кошмарным смехом.
«Да-да! Я красавица, я великолепна! – бормотала она. – А ты, мой Гуидо? Ты меня любишь?»
Затем, подняв руку, будто привлекая внимание, она закричала:
«Слушай!» – и начала петь чисто, хоть и негромко:
«Ti saluto, Rosignuolo!
Nel tuo duolo – ti saluto!
Sei l’amante della rosa
Che morendo si fa sposa!»
Когда старая знакомая мелодия отражалась эхом от мрачных стен склепа, моя горькая злость на нее практически прошла, и с горячностью южного темперамента истинное сострадание заполнило мою душу. Она более не являлась прежней женщиной, которая меня обманула и предала, она обрела беспомощную и пугливую невинность сумасшедшей, а в таком состоянии я не смог бы тронуть и волоса на ее голове. Я поспешил к ней, приняв решение вывести ее наружу, поскольку не мог оставить ее в таком виде даже после всего случившегося, но когда я приблизился, она отскочила от меня прочь и с яростным топаньем ногами приказала мне жестом отойти назад, в то время как ее нахмуренные брови выразили мрачный хмурый взгляд.
«Кто вы такой? – вскричала она повелительным тоном. – Вы мертвы, мертвы! Как вы посмели выйти из своей могилы?»
И она в ярости уставилась на меня, а затем вдруг сжала кулаки, словно в экстазе, и, будто обращаясь к какому-то невидимому существу рядом с ней, она сказала тихим довольным тоном:
«Он умер, Гуидо! Вы разве не счастливы? – она замолчала, очевидно, в ожидании некого ответа, поскольку начала оглядываться вокруг с удивлением и продолжила: – Вы мне не отвечаете, вы боитесь? Отчего вы так строги и бледны? Вы только что возвратились из Рима? Что вам наговорили? Что я обманщица? О нет, нет! Я все еще вас люблю! Ах, забыла! Вы ведь тоже мертвы, Гуидо! Теперь припоминаю, вы уже не сможете мне навредить – я свободна и вполне счастлива!»
С улыбкой, она продолжила свою песню:
«Ti saluto, Sol di Maggio
Col two raggio ti saluto!
Sei l’Apollo del passato
Sei l’amore incoronato!»
Снова, снова! Этот блуждающий вой и треск над головой. Что же это могло быть?
«Коронованная любовь! – напевала Нина судорожно, поскольку она опять погрузила свои украшенные драгоценными камнями руки в гроб с сокровищами. – Да-да! Что, умирая, становится твоей женой! Что, умирая, становится твоей женой! Ах!»
Последняя фраза выразила ее удовольствие: она обнаружила какую-то безделушку, которая ее очаровала, – это было старое зеркало в рамке из жемчуга. Обладание этим предметом, казалось, наполняло ее невыразимой радостью, и она, очевидно, не сознавала даже, где находится, поскольку с полным безразличием уселась на перевернутый гроб, в котором когда-то лежало мое живое тело. Все еще тихонько напевая про себя, она любовно рассматривала собственное отражение и перебирала пальцами украшения на руках, поправляя их снова и снова, а свободной рукой она подняла зеркало повыше к горящим свечам, которые освещали эту странную картину. Чудной и жуткий вид она представляла в тот момент, глядя с такой томной нежностью на портрет собственной красоты в окружении гниющих гробов, которые молча свидетельствовали о том, как невелика цена этой красоты, поигрывая камнями, – этими глупыми пустяками жизни – и все это в обители скелетов, пароль для входа в которую – смерть! Рассуждая таким образом, я смотрел на нее, как можно смотреть на мертвое тело: уже без ненависти, а лишь мрачно.
Возмездие свершилось! Я не мог продолжать вести войну с наивно улыбающимся сумасшедшим существом, у которого вырвали всю дьявольскую хитрость и изобретательность и которая по этой причине стала уже другой женщиной. Ее потеря разума стала компенсацией за мою потерянную любовь. Я решил еще раз попробовать привлечь ее внимание. И уже открыл рот, чтобы заговорить, но, прежде чем слова обрели форму, тот чудной блуждающий шум снова резанул мой слух, и на этот раз он сопровождался низкой вибрацией, которая прокатилась над головой, как пушечный залп. Раньше, чем я разгадал его значение; прежде, чем успел сделать хоть один шаг к моей жене, которая все еще сидела на перевернутом гробе, улыбаясь себе в зеркале; до того, как я вымолвил хоть одно слово или сдвинулся на дюйм, – чудовищный грохот прокатился по склепу, за которым последовал целый шквал острых камней, пыли и раскрошившихся костей! Я в молчаливом ужасе отступил назад, инстинктивно закрыв глаза, а когда открыл их вновь, то вокруг была лишь тьма и полная тишина! Лишь ветер выл на поверхности отчаяннее, чем когда-либо; сильный порыв пронесся через подземелье, неся с собой засохшие листья и швыряя их мне в лицо, и я слышал, как ветви деревьев шумно скрипели под натиском ярости шторма. Но тише! Мне послышался слабый стон. Дрожа до самых кончиков пальцев, оглушенный неописуемым ужасом, я рыскал в кармане в поисках спичек – и я их нашел. Затем, немалым усилием совладав со своими трясущимися руками, я высек свет. Пламя было таким тусклым, что поначалу я ничего не видел. Я громко позвал:
«Нина!»
Ответа не было.
Одна из потухших свечей лежала около меня, я поджег ее трясущимися руками и поднял выше – и тут у меня вырвался крик безмерного ужаса! О, Господь непреклонной справедливости, несомненно, Твоя месть превзошла величием мою! Гигантский каменный блок, сдвинутый неистовым ветром, свалился с крыши склепа, рухнув четко на то самое место, где сидела она минутой ранее с такой чудесной улыбкой! Расплющенная весом огромного камня, вдавленная в осколки моего собственного гроба, она лежала там, где я не видел уже ничего, кроме одной только торчавшей белой руки, – той руки, на которой насмешливо поблескивало обручальное кольцо! И когда я еще смотрел туда, эта рука неестественно подрагивала, ударяясь о землю, а потом затихла! Это было ужасно. До сих пор я вижу во сне эту дергающуюся белую руку с бриллиантами, иронически сверкающими на ней. Она умоляет, она зовет, она угрожает и молит! И когда придет мое время умирать, она поманит меня в могилу! И еще там виднелся кусок ее шикарного платья, мои глаза остановились на нем, и я заметил медленно вытекавшую из-под камня кровь, которая пропитывала ткань; этот камень был настолько тяжел, что ни один человек, вероятно, не сдвинул бы его ни на дюйм, и именно он запечатал ее жуткую могилу! Господь Всемогущий! Как же быстро вытекал темно-красный поток жизни, пятная снежную белизну кружева ее одежд мрачным темным цветом! Сильно шатаясь, как пьяный человек, наполовину обезумевший от боли, я приблизился и коснулся той маленькой белой руки, которая лежала, вытянувшись на земле; я склонился и почти уже коснулся ее губами, но в это время некое странное отвращение поднялось в моей душе и запретило это сделать!
В оцепенении от скорби и ужаса я нашел распятие монаха Чиприано, которое упало на пол, сомкнул еще теплые кончики пальцев вокруг него и оставил его так; неестественное, мрачное спокойствие охладило волнение моих напряженных нервов.
«Это все, что я могу для тебя сделать, – проговорил я бессознательно. – Да простит тебя Христос, потому что я не смогу!»
