Мигель де Сервантес - Дон Кихот. Часть 2
– Не делайте этого, господин губернатор, – вскричал доктор Ресио. – Я дам вашей милости напиток против падений и ушибов, который сейчас же вернет вам прежнее здоровье и силу. Что же касается пищи, так обещаю вашей милости исправиться и давать вам есть вволю всего, что вам будет угодно.
– Слишком поздно ты пищишь,[196] – ответил Санчо, – Я так же останусь, как сделаюсь турком. Ни, ни! Опять то же самое – слуга покорный! Ей Богу, у меня столько же охоты удержать это губернаторство или взять на себя другое, хотя бы мне преподнесли его между двумя блюдами, как без крыльев полететь на небо. Я из семьи Панса, которые все чертовски упрямы, и раз они сказали нет, нет и будет, наперекор всему свету.[197] Я оставляю в этой конюшне муравьиные крылья, поднявшие меня на воздух, чтоб меня заклевали птицы.[198] Спустимся снова на землю, чтоб ходить по ней твердой ногой; и если мы не будем носить башмаков из стеганого сафьяна, у нас будут все-таки лапти.[199] Всяк сверчок знай свой шесток и по одежке протягивай ножки, и дайте мне проехать, потому что становится поздно.
Тут вмешался мажордом. – Господин губернатор, – сказал он, – мы бы охотно дали вашей милости уехать, хотя нам и очень горько лишиться вас, потому что ваш ум и ваши чисто христианские поступки заставляют нас жалеть о вас. Но всем известно, что всякий губернатор обязан резидировать, прежде чем покинет место, которым управлял. Ваша милость должны дать отчет о десяти днях своего губернаторства, а потом можете с Богом ехать.
– Никто, – ответил Санчо, – не может требовать у меня отчета, если герцог, мой господин, не прикажет этого. Я съезжу к нему и дам ему отчет обо всем до кончика ногтей. К тому же, когда я ухожу из этого губернаторства голый, так не нужно лучших доказательств, что я управлял, как ангел.
– Ей-Богу, великий Санчо прав, – вскричал доктор Ресио, – и я того мнения, что нам следует пустить его уехать, потому что герцог будет очень рад видеть его.
Остальные согласились с этими словами и дали ему уехать, предварительно предложив проводить его и снабдить его всем, что ему угодно для личного его наслаждения и для удобств путешествия. Санчо ответил, что возьмет только немного овса для Серого и пол сыра с половиной хлеба для себя, и что так как дорога не дальняя, то ему не нужно ни более обильной, ни лучшей провизии. Все перецеловали его и он перецеловал всех со слезами на глазах, оставив их пораженными как всем, что он говорил, так и его твердым и скромным решением.
Глава LIV
Трактующая о делах, касающихся этой истории, а не о чем-либо ином
Герцог и герцогиня решились дать ход вызову, который Дон-Кихот сделал их вассалу по выше рассказанному поводу; а так как молодой человек удрал во Фландрию, чтоб не сделаться зятем доньи Родригес, то они и придумали заменить его лакеем, гасконцем, но имени Тозилос, предупредив его заранее обо всем, что он должен будет делать. Через два дня герцог сказал Дон-Кихоту, что по истечении еще четырех дней его противник явится на место поединка вполне вооруженный и докажет, что девушка лжет в половину или даже во всю свою бороду, если она будет продолжит настаивать, будто он обещал на ней жениться. Дон-Кихот с чрезвычайным удовольствием выслушал это известие и, обещая себе выказать чудеса в этом деле, считал за большое счастье, что представляется такой случай показать его светлейшим хозяевам, до чего простирается доблесть его страшной руки. Поэтому он ждал, исполненный радости и восторга, конца этих четырех дней, которые, при его нетерпеливом ожидании казались ему четырьмястами столетий. Но дадим и им пройти, как давали проходить многому другому, и вернемся в общество Санчо, который, полувеселый, полупечальный, ехал на своем осле к своему господину, свидеться с которым ему было приятнее, чем быть губернатором всех островов в мире.
Случилось так, что не успел он далеко отъехать от острова, которым правил, – потому что никогда он не пытался проверить, управлял ли он островом, городом, местечком или деревней, – как увидал на дороге, по которой ехал, шесть странников с посохами, принадлежавших к тем чужестранцам, которые пением просят милостыню. Поравнявшись с ним, странники эти выстроились в два ряда и запели на своем жаргоне, что-то такое, чего Санчо не мог понять. Он только расслышал ясно произнесенное слово милостыня и из этого заключил, что они пением просят милостыню; а так как он был, по словам Сила Гамеда, очень милостив, то и вынул из своей котомки половину хлеба и пол сыра, которыми запасся, и отдал все это им, объяснив им знаками, что у него больше ничего нет для них. Чужестранцы очень охотно приняли подаяние и закричали: «Guelt, Guelt![200]»
– Не понимаю, добрые люди, чего вы у меня просите, – ответил Санчо. Тогда один из них вынул из-за пазухи кошелек и показал Санчо, чтобы дать ему понять, что они просят денег. Но Санчо, приставив большой палец к горлу и вытянув остальные пальцы, дал им понять, что у него в кармане нет ничего, затем, пришпорив осла, он поехал дальше. Но когда он проезжал мимо них, один из чужестранцев, пристально взглянув на него, бросился вперед, обнял его за талию и громко закричал на чистом кастильском наречии: «Караул! Возможно ли, чтоб я держал в своих объятиях моего дорогого друга, моего доброго соседа Санчо Панса? Да, это он безо всякого сомнения, потому что я не сплю и не пьян. Санчо очень удивился, слыша, что незнакомый странник называет его по имени и так обнимает его. Он долго молча глядел на него, но все-таки признать не мог. Странник, видя его затруднение, сказал: «Как! Возможно ли, брат Санчо Панса, чтоб ты не узнал своего соседа Рикоте мориска, лавочника из твоей деревни?» Тут Санчо, внимательнее взглянув на него, начал узнавать его черты и, наконец, совсем признал. Не сходя с осла, он обнял его и сказал: – Какой же черт узнал бы тебя, Рикоте в этом маскарадном платье, которое ты надел? Скажи мне, кто тебя так разрядил, и как ты решаешься являться в Испанию, где, если тебя узнают, тебе плохо придется?
– Если ты меня не узнал, Санчо, – возразил странник, – так я уверен, что никто меня не узнает в этом наряде, но оставим дорогу и войдем вон в тот лесок, который там виднеется и в котором мои товарищи хотят сделать привал и пообедать. Ты пообедаешь там с ними, потому что они славные ребята, а я пока расскажу тебе, что со мной было со времени моего отъезда из нашей деревни, во исполнение приказа его величества, который грозил, как ты знаешь, такими строгостями несчастным остаткам моего народа.[201]
Санчо согласился; Рикоте поговорил со своими спутниками, и они все направились к видневшемуся вдали лесу, удалившись таким образом от большой дороги. В лесу они сбросили свои котомки, сняли плащи и остались в полукафтаньях. Все они были молоды и красивы, кроме Рикоте, который был уже пожилой человек. Все были с сумами, и притом хорошо наполненными, по крайней мере, вещами возбуждающими, которые вызывают жажду на две мили в окружности. Они растянулись на земле и, сделав скатерть из трав, разложили на ней хлеб, соль, ножи, орехи, куски сыру и окорока, которые хотя и не поддавались зубам, но годились для сосания. Они положили еще на стол черное кушанье, которое называли cabial и которое делается из рыбьих яичек,[202] великих понудителей к посещениям бутылки. Не было недостатка и в маслинах, правда, сухих и без всяких приправ, но вкусных и годных для времяпрепровождения.
Но с наибольшим блеском выдавались среди пышных принадлежностей этого пира шесть мехов с винами, ибо каждый из странников достал из котомки своей мех, даже добрый Рикоте, превратившийся из мориска в немца, принес свой мех, который мог бы толщиной поспорить с остальными пятью. Они принялись есть с большим аппетитом, но медленно, смакуя каждый кусок, который отрезали и набирали на кончик ножа от того или другого блюда. Вслед затем, они все подняли в воздух мехи, и, прижавшись губами к горлышкам и устремив глаза на небо, так что можно было подумать, что они прицеливаются, и, раскачивая из стороны в сторону головы, точно для того, чтобы показать, какое удовольствие они испытывают при этом деле, они порядочно долго переливали внутренности козьих кож в свои желудки. Санчо глядел на все это и нисколько не огорчался. Напротив, – во исполнение хорошо знакомой ему поговорки: С волками жить, по-волчьи выть – он попросил у Рикоте мех и в свою очередь прицелился, не менее других наслаждаясь. Четыре раза компания ласкала мехи, в пятый же раз это оказалось уже невозможным, потому что мехи стали плоски и сухи, как тростник, что вызвало на лица гримасы вместо царившего до того веселья. Время от времени кто-нибудь из странников пожимал правую руку Санчо и говорил: «Espagnoli y Tudesqui, tuto uno bon compagno». А Санчо отвечал: «Bon compagno, jura Di». Потом он разражался хохотом, который продолжался с добрый час, и совсем и не вспоминал о том, что с ним случилось во время губернаторства; потому что на то время, когда ешь и пьешь, не распространяются заботы. Наконец, истощение вина было началом сна, овладевшего всеми, и они попадали сонные на самый стол и на скатерть. Только Рикоте и Санчо не спали, потому что они меньше пили, чем ели. Они отошли несколько в сторону, уселись у подошвы бука, оставив всех странников погруженными в тихий сон, и Рикоте, не уклоняясь ни на шаг в свой морискский язык, рассказал ему на чистом кастильском наречии следующее:
