Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
– Рад сообщить, что моему отцу стало намного лучше и теперь основную часть времени он проводит в полях. У него в обычае гулять в одиночку, и я… мы полагаем, что будет лучше, если удастся настолько вернуть его к прежним привычкам, насколько это возможно.
– А когда вы возвращаетесь в Кембридж?
В ответе Роджера сквозила неуверенность:
– Пока не знаю. Как вам, быть может, известно, меня избрали членом совета колледжа. И мои планы на будущее остаются неопределенными. Я подумываю о том, чтобы в самом скором времени съездить в Лондон.
– Ах! Лондон – самое подходящее место для молодого человека, – заявила миссис Гибсон с такой убежденностью, словно давно размышляла над этим вопросом. – Не будь мы настолько заняты сегодня утром, я, пожалуй, не устояла бы перед соблазном сделать исключение из общего правила. Еще одно исключение, поскольку ваши ранние визиты вынудили нас пойти на и без того многочисленные уступки. Но, быть может, мы все же увидим вас перед отъездом?
– Всенепременно. Я обязательно еще зайду к вам, – ответил он и поднялся, чтобы уйти, все еще держа в руке растрепанные розы. Но потом, обращаясь к одной лишь Синтии, Роджер добавил: – В Лондоне я пробуду не более двух недель или около того. Не могу ли я что-либо для вас сделать? Или для вас? – И он слегка повернулся в сторону Молли.
– Нет, но все равно большое спасибо, – очень мило поблагодарила его Синтия, после чего, повинуясь внезапному порыву, высунулась из окна и сорвала для него несколько полураспустившихся роз. – Вы их заслужили, а этот жалкий букет лучше выбросить.
Глаза его засияли, а на щеках расцвел жаркий румянец. Он взял предложенные цветы, но первый букет выбрасывать не стал.
– Во всяком случае, я могу наведаться к вам после ленча, и тогда полдень и вечер станут самым восхитительным временем дня на месяц вперед. – Эти слова были адресованы Молли и Синтии, но в сердце своем он обращался лишь к последней.
Миссис Гибсон сделала вид, будто не расслышала того, что сказал Роджер, и вновь протянула ему свою вялую ручку.
– Полагаю, мы увидим вас после вашего возвращения. Прошу вас передать вашему брату, что мы очень ждем его в гости.
Когда он вышел из комнаты, сердце Молли переполняли нахлынувшие чувства. Она наблюдала за его лицом и прочла некоторые из охвативших Роджера эмоций: разочарование, оттого что они не согласились провести денек в Херст-Вуд, запоздалое осознание, что супруга мистера Гибсона, старого друга их семьи, полагает его присутствие нежелательным. Пожалуй, все это задело Молли куда сильнее, чем самого Роджера. Его просветлевший взгляд, когда Синтия подарила ему несколько бутонов, означал прилив восхищения куда более очевидного, нежели боль, которая скрывалась за его предыдущей серьезностью и растерянностью.
– Не могу понять, отчего он вечно является в столь неурочный час, – недовольно произнесла миссис Гибсон едва ли не раньше, чем Роджер успел выйти из комнаты. – А вот Осборн – совсем другое дело; с ним мы по-настоящему близки: он пришел и стал нашим другом в то самое время, пока его туповатый братец сушил мозги над математикой в Кембридже. Член совета Тринити, скажите на милость! Как бы мне хотелось, чтобы он остался там и более не наведывался сюда, полагая, что если я пригласила Осборна присоединиться к нам, то мне все равно, который из братьев откликнется на мой зов.
– Короче говоря, одному позволительно украсть лошадь, а другому даже нельзя заглянуть через забор, – заявила Синтия, обиженно надув губы.
– Поскольку их друзья относятся к обоим братьям совершенно одинаково, а они очень дружны между собой, то нет ничего удивительного в том, что Роджер полагает, что и ему будет оказан теплый прием там, куда Осборну позволено приходить в любое время дня и ночи, – с негодованием подхватила Молли. – Роджер «сушит мозги»! Роджер – тупица! Как вы можете так говорить?
– Очень хорошо, дорогие мои! Когда я была молода, то девушкам вашего возраста не подобало возмущаться, когда на часы, в которые они должны были принимать визиты молодых людей, накладывалось небольшое ограничение. И при этом они наверняка пришли бы к выводу, что у их родителей имеются веские причины не одобрять визиты определенных джентльменов, пусть даже они с гордостью и удовольствием принимали других членов той же самой фамилии.
– Но ведь именно об этом и я говорила, мама, – сказала Синтия, глядя на мать с выражением невинной растерянности на лице. – Одному позволительно…
– Помолчи, дитя мое! Все поговорки вульгарны, а уж эта, на мой взгляд, самая вульгарная из всех. Ты уже нахваталась грубости и неотесанности у Роджера Хэмли, Синтия!
– Мама! – вспылила Синтия. – Ты можешь оскорблять меня, но Роджер Хэмли был очень добр ко мне, пока мне нездоровилось, и я не потерплю, чтобы ты унижала его достоинство. Если он груб и неотесан, тогда и я не стану возражать против того, чтобы быть грубой и неотесанной, потому что, как мне представляется, это означает доброту и приятность, а также подношение красивых цветов и презентов.
При этих словах глаза Молли наполнились слезами. Она готова была расцеловать Синтию за ее горячую поддержку, но, боясь выдать обуревавшие ее эмоции и «устроить сцену», как миссис Гибсон называла любые проявления теплых чувств, она поспешно отложила в сторону книгу, взбежала наверх в свою комнату и заперла за собой дверь, чтобы перевести дух. Когда получасом позже Молли вернулась в гостиную, на лице ее были заметны следы слез. Спокойно и сдержанно она прошла прямиком к своему месту, где все еще сидела обиженная и недовольная Синтия, невидящим взглядом уставившись в окно. А миссис Гибсон тем временем громко и увлеченно считала вслух стежки.
Глава 29. Партизанская война
За месяцы, прошедшие после смерти миссис Хэмли, Молли много раз задумывалась о тайне, обладательницей которой стала против своей воли в библиотеке Холла в последний день своего пребывания там. Ее неопытному уму представлялось настолько чуждым и неслыханным, что мужчина может быть женат, но при этом не жить со своей женой, что сын может вступить в священный брачный союз, не испросив согласия у своего отца и не получив признания в качестве мужа женщины, известной или неизвестной тем, с кем он поддерживает ежедневные контакты, что иногда ей казалось, будто те десять минут откровения были всего лишь сном. И Роджер, и Осборн с тех пор никогда больше не заговаривали на эту тему, храня полное и абсолютное молчание. Ни единый взгляд или заминка не выдавали и намека на нее. Создавалось впечатление, будто этой тайне не было места в их жизни. Во время следующей встречи с Молли мысли их были заняты печальным событием и его последствиями – недавней смертью матери, а позже они и вовсе встречались с ней очень редко, с большими перерывами между встречами. Иногда она думала, что братья уже и не помнят, как она узнала их главный секрет. Молли часто ловила себя на том, что и сама забыла о нем, хотя он постоянно присутствовал в ее подсознании, позволяя ей проникнуть в подлинную природу чувств Осборна к Синтии. Как бы там ни было, она ни разу ни на мгновение не заподозрила, что его ласковое и нежное обхождение с Синтией означает еще что-либо, помимо дружеской вежливости. Возможно, это было странно, но в последнее время Молли стало казаться, будто Осборн относится к ней так же, как в свое время Роджер; младшего Хэмли она считала кем-то вроде брата и для себя, и для Синтии, коим мог стать любой молодой человек, с которым они не были знакомы с самого детства и не состояли в родстве. Она решила, что после смерти матери манеры Осборна, как и характер, значительно улучшились. Он избавился от своего сарказма, привередливости и капризности, тщеславия и самоуверенности. Сейчас она была склонна полагать, что вся эта манерность речи или поведения была попыткой скрыть собственную застенчивость или ранимость натуры, а заодно и уберечь свое настоящее «я» от любопытных глаз.
Быть может, замашки Осборна и его манера изъясняться остались бы теми же самыми, окажись он среди новых людей, но Молли видела его лишь в привычном окружении, где он был хорошо знаком со всеми. Тем не менее он действительно изменился, причем в лучшую сторону, хотя, пожалуй, и не настолько, как в то готова была поверить Молли. Подобное преувеличение с ее стороны вполне естественно объяснялось тем, что Осборн, заметив искреннее преклонение Роджера перед Синтией, отошел в сторону, дабы не мешать брату. В таких случаях он переключал свое внимание на Молли и заводил с ней разговор, дабы не становиться между Роджером и Синтией. Пожалуй, можно даже сказать, что Осборн предпочитал Молли, поскольку с нею ему необязательно было поддерживать светскую болтовню, если он был не в настроении, и они пребывали в тех счастливых отношениях, когда молчание вполне допустимо и когда не надо прилагать усилий, чтобы преодолеть собственное расположение духа. Иногда даже случалось, что Осборн, как в былые времена, становился саркастичным и привередливым, приводя Роджера в изрядное раздражение тем, что уверял, будто Молли красивее Синтии.
