Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
– Не стоит противопоставлять инстинкт профессиональному опыту, – бодро произнес мистер Гибсон.
Он спешился и, забросив поводья на руку, осмотрел язык Осборна и пощупал его пульс, задавая при этом многочисленные вопросы. В конце концов он заявил:
– Мы скоро поставим тебя на ноги, хотя мне и хотелось бы побеседовать с тобой наедине, в отсутствие этого благородного, но непослушного животного. Было бы славно, если бы ты прискакал к нам завтра на ленч, у нас будет и доктор Николс, который приедет взглянуть на старого Роу. Так что тебе представится прекрасная возможность выслушать мнение двух докторов вместо одного. А теперь ступай домой, для столь жаркого полдня ты прогулялся вполне достаточно. И прекращай хандрить, прислушиваясь к голосу своего некомпетентного шестого чувства.
– А что еще мне остается? – вопросил Осборн. – С отцом мы почти не общаемся, а бесконечно читать и писать невозможно, особенно если от этого занятия нет никакого толку. Признаюсь вам – только по секрету, имейте в виду, – что я пытался опубликовать некоторые из своих стихотворений. И теперь знаю: нет никого, кто лучше издателя способен лишить вас самомнения, если оно вам присуще. Ни одна живая душа не согласилась принять их даже в дар.
– Ого! Вот, значит, в чем дело, мастер Осборн! Я так и думал, что у твоей депрессии имеется причина психического толка. На твоем месте я бы не забивал себе голову подобными вещами, хотя прекрасно понимаю, что это легче сказать, чем сделать. Попытай счастья в прозе, если уж не получается удовлетворить издателей поэзией. Но в любом случае не стоит убиваться из-за пролитого молока[88]. Я не могу более задерживаться. Итак, приходи к нам завтра, как я уже говорил. Учитывая мудрость двух докторов и глупость трех женщин, мы наверняка сумеем немного развеселить тебя.
С этими словами мистер Гибсон вновь поднялся в седло и двинулся дальше крупной, подпрыгивающей рысью, известной всей округе под названием «докторская иноходь».
«Мне не нравится, как он выглядит, – сказал себе вечером мистер Гибсон, сидя над своим дневником и вспоминая события минувшего дня. – А тут еще его пульс. Но как часто мы все ошибаемся; ставлю десять против одного, что мой собственный тайный враг затаился ближе ко мне, чем его – к нему, даже принимая во внимание худший из возможных сценариев».
На следующее утро Осборн явился задолго до ленча, и никто не возразил против того, что он нанес визит слишком рано. Он чувствовал себя лучше и почти не проявлял признаков недомогания. Те же немногие, что оставались, быстро рассеялись после радушного приема, оказанного ему домашними мистера Гибсона. Молли и Синтия наперебой рассказывали ему о тех небольших событиях, что произошли за время его отсутствия, или же делились с ним своими умозаключениями по поводу незаконченных прожектов. Синтия то и дело порывалась беззаботно и игриво поинтересоваться у него, где он пропадал и чем занимался, но Молли, прекрасно знавшая правду, всякий раз вмешивалась, умело спасая его от болезненных уклончивых ответов, – причем они оказались бы куда болезненнее для нее, чем для него.
Речь миссис Гибсон была, как обычно, бессвязной и отрывочной, хвалебной и сентиментальной, тем не менее в целом она прозвучала очень мило и подействовала на него успокаивающе, хоть Осборн и улыбался про себя. Наконец к ним присоединились доктор Николс и мистер Гибсон. Они уже успели посовещаться относительно состояния здоровья Осборна, и время от времени старый опытный доктор окидывал молодого человека проницательным взглядом.
Затем последовал ленч, во время которого все были веселы и голодны, за исключением хозяйки, которая пыталась утолить свой дневной аппетит самым щадящим – то есть благовоспитанным – образом, решив (ошибочно), что доктор Николс – наиболее подходящий человек, дабы попрактиковаться на нем в изображении недомогания. Естественно, она рассчитывала на то, что он выкажет вежливое сочувствие ее недугам, которое каждый гость обязан выразить хозяйке, жалующейся на свое хрупкое здоровье. Но старый доктор был слишком умен, чтобы попасть в эту ловушку. Он то и дело предлагал ей попробовать самые грубые кушанья из поданных на стол и в конце концов заявил, что если она не может заставить себя съесть ни кусочка холодной говядины, то пусть отведает маринованного луку. При этом глаза его лукаво поблескивали, так что любому постороннему наблюдателю стало бы ясно, что он изволит шутить. Но поскольку мистер Гибсон, Синтия и Молли в этот момент спорили с Осборном по поводу высказанного им некоего литературного предпочтения, миссис Гибсон оказалась полностью во власти доктора Николса. После ленча она без сожаления покинула комнату, предоставив ее джентльменам, а впоследствии отзывалась о докторе Николсе не иначе, как «тот мужлан».
Вскоре Осборн поднялся наверх и, по своему обыкновению, заговорил о новых книгах и принялся расспрашивать девушек об их успехах в музицировании. Миссис Гибсон пришлось отлучиться, дабы нанести несколько визитов, и она оставила их троих одних. Спустя некоторое время они переместились в сад, где Осборн устроился в кресле, Молли принялась подвязывать гвоздики, а Синтия беззаботно и грациозно собирала цветы.
– Надеюсь, вы заметили разницу в наших занятиях, мистер Хэмли? Как вы сами видите, Молли посвящает себя полезным делам, а я – украшательству. А куда вы отнесете собственное времяпрепровождение? Полагаю, что вы могли бы помочь одной из нас, вместо того чтобы изображать из себя важного сеньора.
– Я даже не знаю, чем мог бы заняться, – ответил он, и в голосе его прозвучала горечь. – Я бы хотел оказаться полезным, но не представляю, как это сделать. Да и украшательство меня более не привлекает. Боюсь, вам придется предоставить меня самому себе. Кроме того, я несколько устал после того, как добрые доктора осматривали и мяли меня, забрасывая вопросами.
– Как, неужели вы хотите сказать, что они опять набросились на вас после ленча? – воскликнула Молли.
– Да, именно так. Пожалуй, они бы и дальше мучили меня, не войди столь кстати миссис Гибсон.
– А я думала, что мама уже давно ушла! – заметила Синтия, порхая между клумбами, когда до нее донеслись обрывки разговора.
– Она вошла в столовую минут пять тому. Она вам нужна? Я вижу, как она прямо сейчас пересекает холл. – И Осборн привстал в кресле.
– О нет, ничуть! – отозвалась Синтия. – Мама столь поспешно покинула нас, что я решила, будто она давно ушла. Ей нужно было выполнить какое-то поручение леди Камнор, и она рассчитывала перехватить экономку, которая всегда бывает в городе по четвергам.
– Семейство приедет в Тауэрз этой осенью?
– Полагаю, что да. Но в точности я не знаю, да и мне нет до этого дела. Они не слишком дружелюбно ко мне расположены, – продолжала Синтия, – и я отвечаю им взаимностью.
– Я бы сказал, что столь неожиданная дискриминация должна была заинтересовать вас и выставить их в несколько экстраординарном свете, – галантно заметил Осборн.
– Это комплимент? – притворившись, будто погрузилась в глубокое раздумье, шутливо поинтересовалась Синтия. – Если кто-то решит сделать мне комплимент, то пусть он будет коротким и ясным. Я становлюсь очень глупой, когда речь заходит о скрытых смыслах.
– В таком случае выражения «вы очень милы» или «у вас очаровательные манеры» – то, что вам нужно. А я, с вашего позволения, льщу себя мыслью о том, что заворачиваю свои засахаренные сливы очень аккуратно.
– В таком случае прошу вас записать их на бумаге, и тогда я на досуге произведу их подробный анализ.
– Нет! Это было бы чрезвычайно хлопотно. Я готов пойти вам навстречу и в следующий раз постараюсь выражаться ясно и недвусмысленно.
– О чем это вы говорите? – спросила Молли, опираясь на свою легкую лопату.
– О том, как лучше всего делать комплименты, – отозвалась Синтия, подхватывая с земли корзинку с цветами, но не собираясь прерывать беседу.
– Мне они не нравятся в любом виде, – заметила Молли. – Хотя, быть может, для меня они что кислый виноград[89].
– Ерунда! – сказал Осборн. – Хотите знать, что я слышал о вас на балу?
– Или мне позвать мистера Престона, – подхватила Синтия, – чтобы он опередил вас? Это будет все равно что повернуть кран – в мгновение ока тебя захлестнет поток льстивых речей. – При этих словах ее губка презрительно оттопырилась.
– В отношении тебя – очень может быть, – сказала Молли, – но только не меня.
– В отношении любой женщины. В его представлении это лучший способ понравиться. С твоего позволения, Молли, я могу устроить эксперимент, и ты сама сможешь судить, окажется он успешным или нет.
– Нет, прошу тебя, ни в коем случае! – всполошилась Молли. – Я его терпеть не могу!
– Почему же? – осведомился Осборн, в котором ее горячность породила слабое любопытство.
– О! Не знаю. Мне кажется, он просто не понимает, какие чувства могут испытывать другие люди.
