Белькампо - Избранное
И еще одно. Каким бы необычным ни казался нашим предкам облик тех людей, которых они встречали в своих путешествиях по самым дальним уголкам Земли, все же яванские красавицы, гибкие индианки и негритянки могли внушить им любовь и привязанность. Было бы опрометчиво рассчитывать на нечто подобное в будущих межпланетных путешествиях. Сколь бы захватывающим и поучительным ни оказалось духовное общение с обитателями других галактик, никогда дитя Земли не загорится любовной страстью к существу с другой планеты. Обратное, конечно, также исключено. Что касается чувственной стороны жизни, она назначена нам лишь на Земле. Подумайте, разве привычное выражение «земные радости» не наполняется теперь иным, глубоким и возвышенным смыслом?
МУРАВЕЙ-ТРУДЯГАПоявление в доме новой служанки сравнимо лишь со взрывом бомбы на вражеском складе: взрывной волной вещи сбрасывает с мест, люди теряют голову. Если же обратиться к научным сравнениям, как не вспомнить переливание крови, перед которым никто в спешке не позаботился о совместимости групп крови. Новые клетки — то бишь служанка — извне проникают в чуждую, отторгающую их среду. Продолжая наши медицинские сравнения, заметим, что родственные связи новой служанки (не может же она быть круглой сиротой) мы воспринимаем столь же настороженно и вместе с тем осознавая их неизбежность, как, должно быть, больной воспринимает донора.
Ничего этого не было и в помине, когда в дом Варнеров пришла Хемке. Она очаровала всех с первого взгляда. Существо такой неземной чистоты еще не ступало на порог этого дома. Почти детским, ангельским выражением она напоминала Грейс Келли в 17 минуту, когда режиссер велел ей думать о чем-нибудь возвышенном. Только Хемке казалась еще наивнее, еще неискушеннее. Несмотря на то что была замужем, Хемке причесывалась на девичий манер, повязывая волосы бантом. Одевалась она с той же безыскусной простотой, которая отличала крестьян еще до Великой французской революции. Присутствие этой девушки придавало дому особый шик в глазах гостей. А ведь притом она оказалась воплощением скромности, ее сковывала прямо-таки болезненная застенчивость. Нечего было и думать, чтобы заговорить с ней запросто, в небрежном тоне.
Если к ней обращались с вопросом, она затихала, словно советуясь с каким-то внутренним «я», и лишь после этого отвечала. Но это никого не раздражало, а даже, наоборот, самым естественным образом создавало милую нашему сердцу дистанцию между прислугой и хозяевами.
Мало сказать, что Варнеры были довольны ее сноровкой. Они находились в непрерывном изумлении. Та нескончаемая домашняя работа, для которой, собственно, и наняли Хемке, делалась ею совершенно незаметно. Она даже стеснялась, если ее невзначай заставали за работой. Вытирая пыль, она как бы скользила по комнате, быстрыми, ласковыми движениями касаясь мебели именно там, где лежала пыль. Как разительно отличалась она от суетливого племени своих товарок, которые умудряются в один миг превратить уютную дотоле комнату в рабочий цех, а весь дом в нежилое помещение!
Работа горела у Хемке в руках, хоть это было и не сразу заметно. Частенько она поражала госпожу Варнер своим неожиданным «готово, мадам» в ту минуту, когда, по расчетам хозяйки, у Хемке было еще по горло дел в доме.
Оставалось только предположить, что, едва Хемке оказывалась в полном одиночестве, она принималась за работу с утроенной энергией и тут же застывала на месте, как только кто-нибудь входил в комнату. Домочадцы терялись в догадках, потому что застать Хемке за выполнением домашних дел еще никому не удавалось. В поведении Хемке было что-то загадочное. Так иные животные ведут себя несвойственным образом, когда чувствуют, что за ними наблюдают. Не однажды в ответ на свой вопрос: «Как это тебе удается, Хемке?» — хозяйка слышала неизменное: «Такая уж у меня привычка, мадам». И ни у кого не хватало духу спросить, где она приобрела эту привычку. Несмотря на то что Хемке была замужней женщиной и даже матерью годовалого ребенка, ей удалось сохранить девически воздушный облик, делавший ее неприступной.
Хемке обладала если не чувством прекрасного, то по крайней мере умением ценить красоту природы. Ее нередко заставали погруженной в созерцание птиц или цветов. Случалось, она с интересом листала оказавшуюся под рукой книгу по искусству. Она любила принести в дом букетик скромных полевых цветов.
К людям, на которых она работала, у нее было свое отношение, и, надо признать, оно выходило за рамки обычной почтительности, которую можно ожидать от прислуги. Она первая бросалась на помощь, если кому-то становилось плохо, чутьем угадывала, когда нужно пожелать удачи или поздравить с радостным событием. Приходил ли в семью праздник, обрушивалась ли беда, Хемке переживала вместе со всеми. Так было и в тот день, когда после визита контролера, который снимал показания счетчика, из кармана хозяйкиного пальто, висевшего на вешалке, пропал кошелёк. Госпожа Варнер не могла вспомнить, сколько там было денег. Кажется, одна ассигнация в двадцать пять гульденов и немного мелочи. Варнеры вообще отличались небрежностью, а их дом был веселым и безалаберным.
— Может быть, кошелек где-нибудь валяется? — предположила Хемке в разгар всеобщего замешательства. Варнеры были подавлены не столько пропажей денег, сколько сознанием того, что государственный служащий оказался квартирным вором. Бедняжка перевернула весь дом, в поисках кошелька обшарила все закутки, перевернула ящики в шкафах. Все было напрасно.
Спустя неделю торжествующая Хемке принесла вырезанную из газеты заметку о том, что некий контролер пойман с поличным на месте очередной кражи. Наверняка тот самый. Получил по заслугам, радовалась она.
В общем, Хемке никак нельзя было назвать обычной прислугой. Часто хорошенькие молодые девушки пользуются особым расположением главы семейства. Хемке — небывалый случай — была одинаково любима всеми. Ее приветливость согревала каждого, и в присущем ей очаровании не проскальзывало ни капли кокетства, откровенно рассчитанного на представителей сильного пола. Впрочем, господин Варнер вряд ли потерпел бы вольности со стороны прислуги, да еще в собственном доме. От этого одни неприятности.
Вскоре еще одно событие нарушило семейный покой. В один из дней в комнате старшей дочери работал плотник. Платяной шкаф был собран, но копилка девочки бесследно исчезла. Пусть там не было больших денег. Дело вовсе не в этом. Для девочки копилка значила гораздо больше, чем номинальная ценность собранных за несколько месяцев серебряных монет. Домашние не догадывались, что девочка берегла свое сокровище на случай тяжелых времен, когда обесценится все, кроме золота и серебра. Тогда, надеялась девочка, ее сбережения спасут семью от голода. Вот почему горе ее было безутешно. Но ничего не поделаешь, и с этой потерей пришлось примириться. А через день-другой, чтобы утешить девочку, Хемке подарила ей серебряный гульден, положивший начало новой копилке.
После этого в доме начали твориться чудеса. Госпожу Варнер постоянно преследовало ощущение, что она клала в сумку больше денег, чем потом оказывалось. Запасы в ее кладовке не могли быть столь скудными, как обнаруживалось в конце концов. Она прекрасно помнила, что спички, стиральный порошок, мыло, сахар, мука закупались в больших количествах. Катастрофически таяло число тарелок, чашек, столовых приборов и особенно серебряных чайных ложечек. По возвращении из летнего отпуска, на время которого Хемке были оставлены ключи, чтобы ухаживать за цветами, госпожа Варнер с ужасом поняла, что ее галлюцинации возобновляются с новой силой. Теперь они распространились на постельные принадлежности. Перед ее мысленным взором возникали кипы простынь, наволочек, горы нижнего белья и ночных сорочек, не так давно заполнявшие шкафы. Правда, кое-что из старого и детских мелочей перепадало Хемке (девушка так радовалась каждому подарку!), но не могло же все белье уйти на подарки.
Обстановка в семье накалялась. То и дело отовсюду слышалось:
— Кажется, я оставляла здесь десять гульденов.
— Куда запропастилась моя красная шаль? Ведь только что была здесь!
Словно невидимая река разлилась по дому, сметая и унося своим течением все, что попадалось на ее пути. Новые покупки тоже больше не делались, все равно они со временем тихо исчезали.
В конце концов подозрение пало на Хемке. Читатель, наверно, раскусил ее еще раньше, но и то лишь потому, что не испытал на себе силу ее обаяния. Раз кто-то из детей заметил, что Хемке роется в одном из хозяйкиных ящиков, где ей совершенно нечего было делать. Если бы не прямые улики, никто не отважился бы на столь тяжкое обвинение.
На семейном совете решено было не подавать виду, но глаз с нее не спускать, и скоро подозрение перешло в уверенность. Хемке крала все без разбору: и то, что плохо лежало, и то, что было старательно припрятано.
