Джойс Кэри - Радость и страх
У Табиты мелькает мысль: "Наверно, я не туда заехала, здесь же никого нет". И это убожество, и тишина, и спокойные лужи на разбитой асфальтовой дорожке вселяют в нее внезапный ужас. Она кричит: "Стойте, стойте!" - и, еще на ходу выбираясь из такси, чуть не падает на колени.
Опасения ее переросли в уверенность. Она бежит по дорожке, машинально стараясь не забрызгать туфли, а в мозгу стучит: "Я так и знала, что случится несчастье. И тогда еще знала, когда удалось спасти "Масоны".
Но вдруг в том домике, что справа, отворяется дверь. На крыльце появился маленький мальчик в грязном пальтишке и недоверчиво воззрился на незнакомого человека.
Табита бросается к нему, целует, чуть не плача от облегчения. Хоть мальчик-то цел! Она говорит дрожащим голосом, от которого ребенок испуганно сжался: - Джеки, ты меня не узнал? Да нет, что я, - и смеется, чем наводит на него еще больше страха. Секунда - и он уже ревет во весь голос.
Слышится строгий окрик Нэнси, и вот она сама выходит на порог, вытирая руки о холщовый передник. Точь-в-точь прачка, которую оторвали от корыта. И весь ее вид под стать. Перед изумленной Табитой стоит невысокая толстая женщина, курносая, с красным, распаренным лицом и прилипшими ко лбу сальными прядками растрепавшихся темных волос.
Нэнси, вскрикнув от удивления, обнимает Табиту. - Бабушка, вот хорошо-то! Но надо же тебе было приехать в такой день, у меня стирка. Ты бы хоть предупредила.
Табита входит в дом и видит: груды немытых тарелок и сковородок, под потолком сушится белье, а в соседней комнатушке - стол, накрытый мятой скатертью в пятнах от чая и подливки.
- Красиво, верно? - улыбается Нэнси в ответ на выражение ее лица. - Но, понимаешь, работницу не найти, даже если б были деньги.
- Ты потолстела. Неужели...
- Да, к несчастью. Бедный Джо рвет и мечет. Похоже, стоит мне на него посмотреть - и готово, жди ребеночка.
- Да как же ты не подумала? Как ты со всем этим справишься?
- Не знаю. - Она поводит полными плечами не сокрушенно, скорее равнодушно. - Здесь мы, наверно, долго не продержимся. - И вдруг ахает: О господи, Джо идет. Я думала, он хотя бы до завтрака не явится.
В окно видно, что с того конца поля по грязи пробирается кто-то маленький в резиновых сапогах. Каждое его движение выдает досаду, озлобленность.
Табита торопливо спрашивает: - Ты счастлива?
- Да как сказать, терзаться-то некогда.
- Ты сама говорила, что ему нужна только служанка.
- Бедный Джо, а у него оказалась жена.
- "Бедный Джо, бедный Джо", - сердится Табита. - Чем уж он такой бедный? - Но, несмотря на возмущение, понижает голос, услышав, что Паркин снаружи стучит сапогами в стену.
Нэнси бежит к нему, помогает стянуть сапоги. Он входит в кухню в продранных носках и застывает на месте, уставившись на Табиту. Ее поражает его худоба, глубокие морщины на длинном узком лице, но главное - этот взгляд, и злой и неуверенный, взгляд беглого преступника, человека без родины.
Наконец он заговорил, нарочито громко: - Вы, миссис Бонсер? А я и не знал, что мне предстоит удостоиться такой чести.
Глаза Нэнси умоляют ее сдержаться, проявить снисхождение, но Табита и не спешит раскрыть рот. Она боится новых сюрпризов. Чует опасность.
И начинает оправдываться, лгать. Объясняет, что ехала мимо и увидела вывеску их компании.
- Компания! - с отвращением тянет Паркин. - Хороша компания, без единого самолета. Нэн, куда ты девала мой плащ? Просил ведь, не трогай ты мои вещи.
Табита спешит вмешаться: - Но я слышала, что правительство...
- Правительство не дает нам ни винта, ни гайки, вот и платим по контрактам за неустойку сто фунтов в неделю. А что с нами миндальничать, кто мы такие? Всего-то четыре голоса на выборах, очень мы правительству нужны. А слева покупать - кусается... Под столом его нет, Нэн. Я это вижу даже незрячим глазом.
Нэнси вылезает из-под стола и шарит в углу. - И в том углу нет, говорит Паркин и вдруг, поддев ногой кастрюльку, стоявшую на полу, швыряет ее об стену. Нэнси оглядывается. - Ой, моя кастрюлька для молока, не разбей ее, ради бога. Джеки в нее играл.
- Так зачем она оказалась на полу? - Он нервно вскидывает голову. Почему ты никогда ничего не убираешь на место?
- Места-то нет, Джо.
- Чему ты смеешься?
Он делает шаг в ее сторону, и обеим женщинам кажется, что сейчас он ее ударит. Табита испуганно ахнула. Он услышал и, отвернувшись от Нэнси, волком глядит на Табиту. - Прошу прощенья, миссис Бонсер. Мне эти семейные сцены противны не меньше, чем вам.
Обе женщины молчат. Нэнси, тяжело дыша, беспомощно оглядывает комнату, словно молится о том, чтобы плащ упал с потолка. В дом вваливается Лу Скотт. - Как насчет закусить, Нэнси? Только поскорее, мне нужно съездить в деревню.
- Это на тебе чей плащ, не Джо?
Скотт снимает плащ, смотрит на воротник: - И правда. А мой Джо, значит, оставил в кабаке. Слушай-ка, Джо, как же поступить с этим письмом из Центральной?
Они заводят разговор о делах компании. Ярость Паркина как рукой сняло, даже лицо изменилось; только в том, как дрожит рука, когда он зажигает трубку, сказывается взвинченность. Скотт, осадив его по поводу плаща, тоже успокоился. Они терпимы друг к другу или, может быть, просто сознают, как больно способны друг друга уязвить. Паркин - сорвиголова, а Скотт большой, упрямый, презирающий вульгарную осторожность. Он эгоист мягкий, но последовательный.
Табита и Нэнси накрывают на стол, и Табита, спрашивая, где взять вилки, тарелки, говорит шепотом, как служанка. Но это не от смирения, не от страха, просто она чувствует, что такие сцены наносят непоправимый вред семейным отношениям, на которых только и держится их жизнь.
Не смирение, а презрение и гнев владеют Табитой, пока она со стаканами в руках на цыпочках ходит мимо надменных властителей этого дома или движением бровей указывает Нэнси, что та оставила кувшин на буфете. Она укротитель, окруженный глупыми хищниками, каждую минуту готовыми растерзать его, но презирающий самую их свирепость. Задев рукавом круглую красную руку Нэнси, еще влажную от стирки, она взглядом сообщает внучке, что прекрасно понимает ее незавидное положение, и в ответ встречает особенное движение глаз - снизу и вкось, которое у Нэнси равносильно подмигиванию.
Но Табита не усматривает в этой ситуации ничего смешного. Веселость Нэнси раздражает ее. "Нынешние молодые женщины ничего не уважают, в том числе и себя, вот мужчины и ведут себя с ними по-хамски".
Пришел Макгенри с газетой и рассказал что-то о конференции с союзниками. Мужчины сидят и спорят. Паркин ругает новое правительство, Скотт мягко возражает, что оно новое и еще ничего не знает, надо дать ему сориентироваться.
- Да, чтобы знало, через какую дверь убираться.
И Макгенри, любуясь собеседником, который за словом в карман не лезет, возражает, смеясь: - Беда твоя в том, Джо, что у тебя нет философской основы. Во всякой централизации красной нитью проходит тот принцип...
- Слишком уж красный, черт побери.
- И все же, Джо, национализация... - Скотт встает и озирается по сторонам. Нэнси вкладывает ему в руку трубку, и он задумчиво разжигает ее. Остальные, не переставая спорить, тоже закуривают и усаживаются поудобнее. Нэнси и Табита, убрав со стола, удаляются мыть посуду в чуланчик за кухней, где можно хотя бы поговорить без помехи.
- Что же теперь будет? - спрашивает Табита. - Что вы намерены предпринять?
- Ну, одна возможность еще есть. Не так чтобы очень верная, но Джо только за нее и цепляется.
- Да? За что же это Джо цепляется?
- Возможно, нам удастся влиться в Центральную компанию воздушных сообщений. По-настоящему-то, мне кажется, им нужен только Мак, он великий специалист по моторам. Его уже многие пытались залучить. Но он не хочет нас бросать, он очень лояльный.
- Центральная? Значит, вы уедете в Лондон?
- Контора у них в Лондоне, а Джо они могли бы взять только в контору. Он, конечно, ни в какую, но, если мы действительно обанкротимся, придется ему брать, что дают.
- И Филлис, кажется, живет в Лондоне?
- Об этом я уже думала, но тут есть загвоздка посерьезнее, чем Филлис. Мы должны передать им наши самолеты и еще внести кое-что наличными. И кроме того, квартира. Квартира очень хорошая, около Кенсингтонского сада, но оттого, что хорошая, и стоит недешево. В общем, сумма получается внушительная.
- А твои деньги?
Нэнси передергивает плечами. - Не хватит. Там их вообще-то осталось всего ничего. - И прежде чем Табита успевает сказать: "Значит, они пропали даром, я же тебе говорила!", Нэнси вдруг поднимает голову от посуды и добавляет: - Но пойми, бабушка, нельзя же бросить в беде человека, которому так не повезло в жизни.
И после этих слов две полярные точки зрения, порознь казавшиеся всего лишь двумя отдельными отчаяниями, сливаются в нечто единое, до того огромное и мрачное, что Табита, увидев его, ощутив его черную тень, ничего другого уже не видит и не ощущает. Наступает долгое молчание. Нэнси моет посуду.
