Акмурат Аширов - Годы на привязи (сборник рассказов)
— Ты получишь то, что желаешь, и будешь мучиться от отсутствия желаний.
— А какое у тебя самое тайное желание? — спросил странник у Клыча.
— Нет у меня желаний! — Клыч покраснел.
— Так не бывает, человек без желаний — что мертвец!
— Ну, поступить в институт, иметь семью, свой дом!
— Это не самое тайное твое желание, не стыдись!
— А зачем вам? — спросил Клыч с вызовом.
— Не хочешь отвечать?
— Нет.
— Хорошо, тогда я скажу. Ты хочешь то, чего хотят все в твоем возрасте, а в этом нет ничего предосудительного.
— А вам какое дело до меня?!
— Ты горяч, неразумен, весь во власти своей природы. Я на тебя не сержусь. Но учись признаваться в том, что есть в твоей душе, хотя бы себе самому. Хочешь быть мужественным, а сам малодушничаешь!
— А ты? — спросил странник у Амана.
— Я мечтаю о кристально чистом, честном, святом, божественном человеке. Чтобы он всегда был рядом и, общаясь с ним, мы очищались.
— Ты мечтаешь о невозможном, — сказал нищий и повернулся, чтобы отойти.
— Подождите! Почему это невозможно?
— Нет, даже среди лучших, таких людей, кто хотя бы раз в жизни не согрешил. Люди могут вообразить себя совершенными и искренне в это поверить. О людях могут так думать, такая молва о них пойдет, но…
— Самое сокровенное твое желание, девочка? Наташа засмеялась:
— Наверное, выйти замуж, иметь дочку и сына.
— Иншалла, так оно и будет.
Хал-ага угрюмо сидел на земле. Странник подошел к нему. Взгляды стариков столкнулись. Во взгляде старика твердость, убежденность, что-то земное, реальное. Во взгляде странника — пустота, лукавство.
— Вот ты старик…
— Я тебя знаю! Нищий внезапно исчез.
— Это был Хизр, — возвестил Аман. — Каждому смертному он показывается раз в жизни. Нам повезло.
Хал-ага бормотал молитву. Клыч подошел к деду. Потом, бледный, отошел:
— Это — злой дух, он от черного каравана. То, что он предрек, никогда не сбудется. Дед узнал его. А злой дух теряет силу, когда его узнают и называют по имени.
Огромный купол в руинах — гнездовье птиц, обиталище змей и насекомых — стоял на караванном пути.
Логинов пошел смотреть мазар. Напуганные птицы вылетели из пробитых стен. Посредине лежала могильная плита с арабской вязью.
Литератор вышел, красные лучи заходящего солнца ударили в глаза. Подошел к очагу. В казане жарилось мясо.
Его первым пропустили к кувшину. Шумно умыв лицо и руки очень уж скудно текущей водой, Логинов попросил Клыча слить ему на шею:
— Не жалей!
Клыч полил. Утираясь, довольный, посвежевший Дмитрий заметил, что старик чем-то недоволен. Алик взял кувшин и слил обильно Аману:
— Мойся, брахман ты наш, черная твоя душа!
Старик спокойно встал, подошел к моющимся, взял кувшин двумя руками, одной — за ручку, другой — за горло, и тремя скупыми струйками умыл Алика.
— Хал-ага, воды же много, тут и колодец есть, — с досадой сказал Алик, принимая это за чудачество.
Караванбаши ничего не ответил, но под его тяжелым взглядом Алик запнулся. Старик наполнил на четверть свой кумган и пошел за бархан совершать омовение.
— Дело тут не в воде. Безводье научило беречь каждую каплю, — объяснил Аман.
— С какой стати мы должны придерживаться изживших себя традиций? — возмутился Алик.
— Дедушка считает, что воду в пустыне надо беречь, как и слова, — сказал Клыч. — Слова сказанные не умирают, они живут в пустыне вечно…
Сидели у костра, пили чай. Рядом чернел купол мазара. Небо было усеяно звездами.
— Хал-ага, чей это мазар?
Старик лежал на боку с пиалой чая и тихо задумч иво смотрел вдаль.
Клыч рассказывал:
— Жил на берегу многоводной реки садовник. Однажды ему нагадали, что он утонет. Садовник решил перехитрить смерть, уйти подальше от воды, в пески, и стал в пустыне пасти овец, забыв о своем страхе. Однажды в жаркий полдень искал он отару и заблудился. Кувшин на седле болтался пустой. Мучила нестерпимо жажда. И вдруг — о провидение! — увидел на такыре небольшую лужицу. Сошел с ишака и приник к ней ртом, да так и не смог поднять голову. Утонул.
— Психологически это можно объяснить. В тот миг вспомнилось ему предсказание, испугался и захлебнулся, — предположил Алик.
— Там, где он утонул, поставили купол, чтобы мазар напоминал путникам о божественном предопределении. Так гласит легенда.
— Да какое предопределение! — засмеялся Алик. — Все просто!
— Дедушка говорит, так оно, может, и есть, вам ученым людям виднее.
— Двумя силами управляемы и связаны все люди: божественным предопределением и человеческой деятельностью. Нельзя преуспеть, полагаясь только на одно предопределение, так же как и на одну человеческую деятельность: необходимо сочетание обоих, — процитировал откуда-то Аман.
Наташа веселилась, что-то рассказывала всем. Клыч прятал взгляд. Старику не нравилось, что она говорит свободно, не прикрыв рот. Логинов и Аман слушали ее внимательно. У Алика на лице была ирония.
— Пойду позагораю! — Наташа отошла чуть-чуть и, легко скинув платье, легла на песок.
Старик поперхнулся чаем, встал, подошел к ней, посохом подцепил платье и, отвернувшись, кинул ей. Алик, кивая на Хал-агу, хихикал.
— Гляжу на эти изумительные создания природы, созерцаю их и наполняюсь радостью, — сказал Аман. — Не понимаю этих кобелей вроде Алика. У них одно в голове. И это высшая цель! Природой обладать, женщиной обладать, всех и все покорять! Все портить и превращать в отхожее место. Скоты!
— А ты предпочитаешь слияние через созерцание? — язвительно ухмыльнулся Алик.
На краю такыра возвышалась гранитная скала. Под скалой белела гора костей и черепов.
— Я читал у кого-то, что на стыке вот таких гор и степей зарождаются новые этносы! — сказал Аман.
Над костьми и черепами парила огромная черная птица.
— Гриф! Ребята, гриф, мифическая птица! — закричал Алик.
Гриф дал круг над караваном и стал камнем падать на людей.
— Берегись! — вскрикнул кто-то.
Караванщики вжали головы в плечи. Но гриф уже воспарил в безоблачное небо и делал новый круг, чтобы снова обрушиться на караван.
— Сейчас зародится новый этнос! — заметил Алик.
— Но грифы же питаются падалью, я в учебнике читала! — воскликнула расстроенная Наташа.
— Значит, мы и есть падаль! Мы падаль! — крикнул Аман.
Эхо повторило его слова. Гриф приближался.
— Если не убьем, кому-то пробьет череп! — предупредил Алик.
Клыч вынул двустволку и прицелился в хищника.
— Остановись! Что ты делаешь! — закричал Логинов.
— Грифы редкая птица! — возмутился Аман.
— Хорошо бы, чтобы он полакомился твоим умным мозгом, может, от этого гриф станет благороднее! — издевался Алик.
— Ребята, мы же в ЛГУ проходили, как же так?! Огромный черный хищник снова пикировал.
— Машите над головой концом веревки! — подсказал Клыч.
Все отчаянно замахали, услышав трепет крыльев. Пронесло.
— Если убьем, самка будет мстить: вон она, на скале сидит!
— Ждет падали!
— Придется и ее прикончить!
— Давайте не убьем — попугаем выстрелом!
Один за другим раздались два выстрела. Но птицу это только раздразнило.
— Больше она не промахнется! Кому-то конец!
— Ну его! Давай, Клыч, прикончь!
Гриф упал камнем, но теперь уже до земли, и ударился о камень.
Самка поднялась с отчаянным клекотом.
— Не мы первыми напали! — оправдывался Клыч, заряжая ружье.
— Нам же читал сам профессор Шенкман! — недоумевала Наташа.
Самка еще долго кружила над ними.
Снова начались пески.
Неожиданно появилось, словно из-под земли, несколько солдат в ботинках и колониальных панамах и приказали дулами автоматов повернуть в сторону. Один из них сердито что-то кричал. Впереди пришел в движение большой холм и странным образом отъехал. Показался зев шахты со стальным сверкающим носом ракеты.
Караванщики никак не могли унять охватившую их дрожь.
— Да успокойтесь, ничего не случилось!
— А кто волнуется?
— Сейчас начнем ссориться из-за пустяка.
— Нашел пустяк!
— Старик прав. Нам действительно угрожает опасность.
— Что за суеверие! Взрослые люди, а верят в чепуху! — сплюнул Алик.
Клыч подошел к деду. Старик ему что-то сказал. Клыч вернулся:
— Дедушка предупреждает, если тот, на ком вина, не признается…
Алик:
— Вот ты сам и покайся!
— У меня совесть чиста!
— Может, ее надо подчистить? — съязвил Аман.
— Но я ничего плохого не делал!
— О чем вы спорите? — Наташа ничего не понимала.
— Успокойся, Наташа!
— Мало ли что! Чувство вины у каждого должно быть!
— А я говорю, ничего дурного не делал! — заорал уязвленный Клыч.
