Роже Гар - Семья Тибо (Том 2)
Мелькнула надежда: найти Жака, рассказать ему все, вызвать его сюда! Не быть больше одному!
Он снова взялся за письмо: 1-бис, площадь Пантеона... Жаликур...
Быстрый взгляд на стенные часы, еще взгляд в свою записную книжку.
"Чудесно. Нынче вечером еще три визита. Один в четыре тридцать на улицу Сакс, этот пропустить нельзя, случай неотложный. Затем подозрение на скарлатину, улица д'Артуа: случай тоже очень серьезный, но о точном времени визита не договаривались. Третий - больная поправляется, можно повременить Он поднялся. - Первым делом на улицу Сакс. А оттуда сразу же к Жаликуру".
В пять часов Антуан был уже на площади Пантеона. Старинный особняк. Лифта нет. (Хотя ему так не терпелось, что он все равно не воспользовался бы лифтом.) Он стал подыматься по лестнице, перескакивая через три ступеньки.
- Господина де Жаликура нет дома... Сегодня среда. У него с пяти до шести лекция в Эколь Нормаль...
"Спокойно, спокойно, - твердил себе Антуан, спускаясь с лестницы. Времени как раз хватит, чтобы пойти поглядеть, скарлатина это или нет".
Когда пробило пять, он выскочил из такси у подъезда Эколь Нормаль.
Ему припомнилось, как после исчезновения брата он ходил сюда к директору; и еще тот летний, далекий уже, день, когда он вместе с Жаком и Даниэлем ждал в этом мрачном здании результатов вступительных экзаменов.
- Лекция еще не кончилась. Подымитесь на второй этаж, подождите на площадке. Увидите, когда будут выходить учащиеся.
Ни на минуту не стихавший сквозняк со свистом проносился под сводами, на лестнице, в коридорах. Электрические лампочки, скупо развешанные на солидном расстоянии друг от друга, горели тускло, как старинные кенкеты. Все кругом - и плиты пола, и арки, и хлопающие двери, и монументальная темная, сбитая каблуками лестница, и жирные от грязи стены, обклеенные рваными объявлениями, которыми играл ветер, - вся эта помпезность, тишина и мерзость запустения приводили на ум провинциальное, уже упраздненное аббатство.
Прошло несколько минут, Антуан ждал не шевелясь. Вдруг рядом раздались шаркающие шаги: это оказался какой-то косматый неопрятный студент, он брел понурясь, раскачивая в руке бутылку вина. Проходя мимо Антуана, он кинул на него пристальный взгляд и скрылся.
Снова тишина. И вдруг гул: двери аудитории распахнулись, оттуда с гудением, напоминавшим шум парламентского сборища, выкатывались группами студенты. Они хохотали, перекликались, обгоняли друг друга и потом, толкаясь, рассыпались по ледяным коридорам.
Антуан насторожился. (Ясно, профессор выйдет последним.) Когда улей, по-видимому, опустел, он подошел к дверям. В глубине аудитории, обшитой деревянными панелями, уставленной гипсовыми бюстами и скудно освещенной, какой-то седовласый человек стоял, согнувшись над столом, и рассеянно перекладывал бумаги. Это мог быть только г-н де Жаликур.
Видимо, он считал, что в аудитории он один. Услышав шаги Антуана, он выпрямился и чуть скривил губы. Профессор был высокого роста, и, когда он оглянулся на стук двери, чтобы разглядеть вошедшего, ему пришлось резко повернуть голову, так как видел он только одним глазом, прикрытым моноклем, толстым, как линза. Разглядев посетителя, он сошел с кафедры и любезным жестом пригласил его приблизиться.
Антуан приготовился к встрече со стариком профессором. И удивился, увидев перед собой джентльмена в светлом костюме, - казалось, он сошел не с кафедры, а с верхового коня.
Антуан представился.
- ...Сын Оскара Тибо, вашего коллеги по Академии... Брат Жака Тибо, которому вы вчера отправили письмо... - И так как Жаликур, вскинув брови, учтиво, но высокомерно промолчал, Антуан спросил напрямик: - Что вам известно о Жаке, сударь? Где он?
Кожа на лбу Жаликура нервно заходила, он нахмурился.
- Сейчас я вам все объясню, - продолжал Антуан. - Я взял на себя смелость распечатать письмо. Мой брат пропал.
- То есть как пропал?
- Пропал три года назад!
Жаликур резко вытянул шею. Близорукий и пронизывающий глаз, прикрытый моноклем, приблизился почти вплотную к Антуану. Он почувствовал на щеке дыхание профессора.
- Да, да, три года назад, - повторил Антуан. - Без всяких объяснений. И не подавал признаков жизни - ни слова ни нашему отцу, ни мне. Никому. Только вам, сударь. Словом, вы понимаете, я примчался... Мы даже не знали, жив он или нет!
- Жив. Конечно, жив, раз он напечатал свой рассказ!
- Когда? Где?
Жаликур ничего не ответил. Его острый, чисто выбритый подбородок с сильным угибом посередине угрожающе вынырнул из-за высоких уголков крахмального воротничка. Тонкие пальцы теребили кончики висячих усов, длинных, шелковистых, белоснежных. Наконец он уклончиво пробормотал:
- В конце концов, я тоже ничего не знаю. Рассказ не подписан фамилией "Тибо"; просто я подумал, что таков его псевдоним.
- Какой псевдоним? - пробормотал Антуан. Чувство странного разочарования пронзило его.
Жаликур, по-прежнему зорко следивший за Антуаном, растрогался и уточнил:
- И все же, сударь, думаю, что я не ошибся...
Держался он по-прежнему настороже. Не то что он так уж опасался ответственности, просто ему от природы претила любая нескромность, вызывала ужас одна мысль влезать в чью-то частную жизнь. Антуан понял, что необходимо сломать недоверие собеседника, и пояснил:
- Дело еще осложняется тем, что вот уже год, как наш отец безнадежно болен. Недуг прогрессирует. Еще несколько недель - и конец. Нас с Жаком у него только двое. Теперь вы понимаете, почему я распечатал ваше письмо? Если Жак жив, если я смогу его увидеть, рассказать ему все, он вернется, я его знаю!
Жаликур на мгновение задумался. Лицо его нервически подергивалось. Потом он широким жестом протянул Антуану руку.
- Это другое дело, - проговорил он. - От души хотелось бы вам помочь. Он нерешительно обвел глазами аудиторию, - Здесь беседовать просто невозможно. Не угодно ли вам проводить меня до дому, и мы заглянем ко мне?
Они вместе быстрым шагом молча вышли из опустевшего здания, где по-прежнему гулял ветер.
Когда они очутились на мирной улице Ульм, Жаликур заговорил более дружественным тоном.
- Очень бы хотелось быть вам полезным. Псевдоним показался мне довольно прозрачным: "Джек Боти". Разве нет? К тому же я узнал почерк, я как-то уже получил письмо от вашего брата... Я сообщу вам все, что знаю, хотя знаю не так уж много. Но сначала объясните мне... Почему он ушел?
- Почему? Я и сам не мог обнаружить ни одной веской причины. Брат натура страстная, беспокойная, скажу - даже мечтатель. Все его поступки в той или иной мере способны сбить с толку. Кажется, знаешь его как свои пять пальцев, а он завтра совсем иной, чем был вчера; и так постоянно. Надо вам сказать, сударь, что в четырнадцать лет Жак уже бежал из дома: в один прекрасный день удрал и прихватил с собой приятеля, мы нашли их через три дня на пути в Тулон. В медицине - а я медик - такая патологическая страсть к бегству уже давно описана и классифицирована. На худой конец первое бегство Жака можно было считать проявлением такой патологии. Но теперешнее его исчезновение, длящееся целых три года... И, однако, мы ничего не обнаружили, ничто в жизни Жака не могло объяснить его уход: казалось, он вполне счастлив, спокойно проводил вместе с нами каникулы, блестяще выдержал экзамены в Эколь Нормаль и в начале ноября должен был приступить к занятиям. Одно ясно, бегство не было задумано заранее, потому что он не взял с собой никаких вещей, ушел почти без денег и захватил только бумаги. И ни с одним из друзей не поделился своими планами. Зато послал ректору письмо, извещавшее о том, что учиться он не будет, я сам это письмо видел, оно датировано тем же числом, когда он ушел из дома... Как раз тогда я уезжал на два дня, и во время моего отсутствия Жак исчез.
- Но... Ваш брат, если не ошибаюсь, вообще колебался, поступать ли ему в Эколь Нормаль или не поступать?
- Вы так думаете?
Жаликур не поддержал разговора, и Антуан не стал настаивать.
Всякий раз, как он вспоминал эти трагические дни, его охватывало волнение. Тогдашняя поездка, о которой он только что упомянул, была путешествием в Гавр: Рашель, "Романия", боль разлуки. А в тот день, когда Антуан еле живой вернулся в Париж, все в доме было вверх ногами: накануне ушел брат, отец бушевал, упрямился, известил полицию, вопил: "Он покончит с собой!" - однако ничего больше выудить из него не удавалось. Семейная драма срослась с драмой любовной. Впрочем, теперь Антуан должен был признать, что эта встряска оказалась для него спасительной. Упорное стремление найти след беглеца прогнало иное наваждение. В госпитале работы было по горло, и все свободное время Антуан бегал по канцеляриям префектуры, в морг, в частные агентства. Приходилось со всем справляться одному: с болезненной, все усложняющей тревогой отца, с отчаянием Жиз, дошедшей до такого состояния, что он опасался за ее здоровье, с визитами друзей, с ежедневной почтой, расспросами агентов, брошенных во всех направлениях, даже за границу, и то и дело подававших ложные надежды. А в результате эта жизнь на износ в тот момент спасла самого Антуана. И когда после долгих месяцев напрасных трудов пришлось отказаться от розысков, оказалось, что он уже привык жить без Рашели.
