Аксель Мунте - Легенда о Сан-Микеле
Снова пришла весна. Ею полон весь воздух. Дрок цветет, мирт набирает почки, виноградные лозы пускают ростки. Цветы повсюду! Розы и жимолость обвивают стволы кипарисов и колонны галереи. Крокусы, дикие гиацинты, фиалки, орхидеи и цикламены распускаются в душистой траве. Ковер колокольчиков и ярко голубого воробейника, такого же голубого, как Голубой Грот, одевает голые скалы. Ящерицы гоняются друг за другом в плюще. Черепахи весело ползают и поют - а вы, наверное, и не знали, что черепахи умеют петь? Мангуст совсем забыл об отдыхе. Маленькая сова хлопает крыльями и словно намерена слетать в римскую Кампанью, навестить старого друга. Барбаросса, большой мареммский пес, куда-то скрылся, и даже дряхлый Таппио, наверное, не отказался бы от небольшой экскурсии в Лапландию. Билли разгуливает под смоковницей, в его глазах вспыхивают лукавые огоньки, и больше всего он похож на фланера, который ищет приключений. Джованнина болтает у садовой ограды со своим загорелым возлюбленным, но тут нет ничего плохого - в день Сант Антонио они обвенчаются. Священная гора над Сан-Микеле полна птиц, которые торопятся на родину строить гнезда и выводить птенцов. Какая для меня радость, что они могут здесь спокойно отдохнуть! Вчера я поднял маленького жаворонка, настолько уставшего от длинного перелета, что он даже не сделал попытки улететь, а тихо сидел на моей ладони, как будто понимая, что это рука друга, а может быть, и земляка. Я спросил, не споет ли он мне перед тем, как улететь, - его песню я люблю больше всех остальных птичьих песен, но он ответил, что ему некогда; он спешит домой, в Швецию, чтобы возвестить весну. Уже более недели в моем саду раздается флейта самца иволги. Недавно я увидел его невесту - она пряталась в лавровом кусте. А сегодня обнаружил их гнездо - чудо птичьей архитектуры. В розмарине у часовни все время слышится шелест крыльев и звонкий щебет. Я делаю вид, будто ничего не замечаю, но я уверен, что там идет бурный флирт. Какая это может быть птица? Вчера вечером тайна открылась, ибо когда я ложился спать, соловей запел под моим окном серенаду Шуберта:
Leise flehen meine Lieder
Durch die Nacht zu dir
In den stillen Hain hernieder
Liebchen, komm zu m ir [100].
"Какой красавицей стала Пепинелла, - подумал я, засыпая, - наверное, и Пепинелла..."
В СТАРОЙ БАШНЕ
На этом обрывается повесть о Сан-Микеле, как раз тогда, когда она, наконец, началась - бессмысленный фрагмент! Она завершается шелестом крыльев и птичьим щебетом в весеннем воздухе. Ах! Если бы и бессмысленная история моей жизни так же завершилась пением птиц под моим окном и бездонно синим небом! Не знаю почему, но последние дни я все время думаю о смерти. Сад еще полон цветов, летают пчелы и бабочки, ящерицы греются на солнце, земля по-прежнему бурлит жизнью. Вчера я слышал, как под моим окном весело распевал запоздавший реполов. Так почему же я думаю о смерти? Бог по своему милосердию сделал Смерть невидимой для человеческих глаз. Мы знаем, что она тут, что она следует за нами по пятам, как тень, и никогда нас не покидает. И все же мы ее не видим и забываем про нее. А самое странное то, что, приближаясь к могиле, мы думаем о смерти все меньше. Поистине только бог мог сотворить такое чудо!
Старики редко говорят о смерти, их смутный взор устремлен только в прошлое или на настоящее. Постепенно, по мере того как угасает память, даже прошлое блекнет, и они живут лишь в настоящем. Вот почему старики вовсе не так несчастны, как думает молодежь, - при условии, конечно, что их не терзают телесные недуги. Мы знаем, что мы умрем, - в сущности, только это мы и знаем о своем будущем. Все остальное лишь догадки, которые в большинстве случаев не оправдываются. Как дети в дремучем лесу, мы бредем по жизни наугад, в счастливом неведении, что с нами будет на следующий день, какие невзгоды должны мы будем переносить и какие нам встретятся приключения перед самым главным из приключений - перед смертью. Время от времени в недоумении мы робко вопрошаем судьбу, но ответа не получаем, так как звезды слишком далеки. Чем скорее мы поймем, что нашу судьбу решаем мы сами, а не звезды, тем будет лучше для нас. Счастье мы можем обрести лишь в самих себе, и напрасно ждать его от других - счастья слишком мало, чтобы им делиться. Горе мы должны переносить в одиночестве - нечестно перелагать его на другого, будь то мужчина или женщина. Каждый из нас должен сам сражаться в своих битвах и держаться до последних сил - ведь мы прирожденные бойцы. Каждого из нас в конце ждет мир - почетный даже для побежденного, если он делал все, что мог.
Мой бой проигран навсегда. Я изгнан из Сан-Микеле - творения всей моей жизни. Я строил его своими руками, камень за камнем, в поте лица, - я на коленях строил святилище солнцу, чтобы искать там света и мудрости у лучезарного бога, которому я поклонялся всю жизнь. Много раз мои глаза жгло, как огнем, но я не внял этому предупреждению, не захотел поверить, что не достоин жить там, что мое место в тени. Точно лошади, которые возвращаются в горящую конюшню, чтобы погибнуть в пламени, я каждое лето возвращался к ослепительному свету Сан-Микеле. Берегись света! Берегись света!
Наконец я смирился со своей судьбой. Я слишком стар, чтобы бороться с богами. Я укрылся в старой башне, моем последнем оплоте. Данте еще был жив в те годы, когда монахи начали строить башню Материта - полумонастырь, полукрепость, несокрушимую, как скала, на которой она стоит. Как часто с тех пор, как я поселился здесь, в ее стенах раздаются его горькие слова: "Nessun maggior dolore che ricordarsi del tempo felice nella miseria" [101]. Но прав ли он, флорентийский провидец? Правда ли, что нет большей боли, чем в горестные дни вспоминать об утраченном счастье? Я, во всяком случае, с ним не согласен. Не с болью, а с радостью мои мысли возвращаются к Сан-Микеле, где я провел счастливейшие годы моей жизни. Однако сам я стараюсь не бывать там - мне кажется, будто я вторгаюсь в святилище невозвратного прошлого, того времени, когда мир был молод и солнце было моим другом.
Хорошо бродить в мягком полусвете под оливковыми деревьями Материты. Хорошо сидеть и мечтать в старой башне. Ничего другого мне теперь не остается. Башня обращена на запад, туда, где заходит солнце. Скоро оно опустится в море, потом наступят сумерки, потом придет ночь.
Этот день был прекрасен!
Последний золотой луч заглянул в готическое окно старой башни, коснулся старинного молитвенника и серебряного распятия XIII века на стене, скользнул по грациозным статуэткам из Танагры, по хрупким венецианским бокалам на столе, по греческому барельефу с нимфами и вакханками, танцующими под звуки флейты Пана, и озарил бледный лик святого Франциска, моего любимого умбрийского святого, написанного на золотом фоне рядом со святой Кларой, держащей в руке лилии. Вот золотой ореол одел спокойные черты флорентийской мадонны, вот выступила из мрака суровая мраморная богиня Артемида Лафрийская с быстрой стрелой Смерти в колчане. Вот сверкающий солнечный диск вновь увенчал изувеченную главу Эхнатона, царственного мечтателя с берегов Нила, сына солнца. За ним стоял Озирис, судья человеческой души, Гор с головой сокола, таинственная Изида и ее сестра Нефтида, а у их ног притаился могильный страж Анубис.
Свет погас, приближалась ночь.
Бог дня, податель света, не можешь ли ты еще хоть немного побыть со мною? Ночь так длинна для мыслей, которые не смеют мечтать об утренней заре. Ночь так темна для глаз, которые не могут видеть звезд! Неужели ты не хочешь уделить мне еще несколько секунд твоей сияющей вечности, чтобы я мог с любовью взирать на прекрасный мир, на любимое море, на плывущие облака, на горделивые горы, на шумящие потоки, на милые деревья, на цветы в траве, на птиц и зверей, моих братьев и сестер в лесу и поле? Оставь мне хоть два-три полевых цветка в моей руке, чтобы радовать мое сердце, хотя бы несколько звезд на небе, чтобы они указывали мне путь!
Если мне больше не суждено видеть черты людей, быть может, ты даруешь мне милость и позволишь иногда на миг увидеть лицо ребенка, преданные глаза собаки? Я глядел на лица людей так долго, я хорошо их знаю, и они меня уже ничему не научат. К тому же они однообразны, если сравнить их с тем, что мне было дано прочесть в таинственном лике Матери Природы. Благостная старая мать, чья морщинистая рука отогнала столько черных мыслей от моего воспаленного лба, не оставляй меня одного во мраке! Я боюсь мрака! Побудь еще немного со мной и расскажи одну-две из твоих чудесных сказок, готовя твоего беспокойного ребенка ко сну вечной ночи!
Светоч мира! Увы, божество и молитвы смертных не достигают твоих небес. Как же может подобный мне червь надеяться на твое милосердие, жестокий, беспощадный солнечный бог, если ты покинул на произвол судьбы даже великого фараона Эхнатона, чей бессмертный "Гимн Солнцу" прозвучал над Нилом за пятьсот лет до того, как раздалась песнь Гомера:
Восходишь - и все оживает,
Заходишь - и все умирает.
