Аксель Мунте - Легенда о Сан-Микеле
Обзор книги Аксель Мунте - Легенда о Сан-Микеле
Мунте Аксель
Легенда о Сан-Микеле
Аксель Мунте
Легенда о Сан-Микеле
Перевод с английского Т.Аксаковой
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие автора
Глава I. Юность
Глава II. Латинский квартал
Глава II. Авеню Вилье
Глава IV. Модный врач
Глава V. Пациенты
Глава VI. Шато-РамоГлава VII. Лапландия
Глава VIII. Неаполь
Глава IX. Снова в Париже
Глава X. Der Leichenbegleiter
Глава XI. Мадам Рекэн
Глава XII. Великан
Глава XIII. Мамзель Агата
Глава XIV. Виконт Морис
Глава XV. Джон
Глава XVI. Поездка в Швецию
Глава XVII. Врачи
Глава XVIII. Сальпетриер
Глава XIX. Гипноз
Глава XX. Бессонница
Глава XXI. Чудо Сайт Антонио
Глава XXII. Площадь Испании
Глава XXIII. Еще врачи
Глава XXIV. "Гранд-отель"
Глава XXV. "Сестрицы бедняков"
Глава XXVI. Мисс Холл
Глава XXVII. Лето
Глава XXVIII. Птичье убежище
Глава XXIX. Младенец Христос
Глава XXX. Праздник Сант Антонио
Глава XXXI. Регата
Глава XXXII. Начало конца
В старой башне
--------------------------------------------------------------
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
Критики как будто не знают, к какому жанру следует отнести "Легенду о Сан-Микеле", да и не удивительно. Одни называли ее "автобиографией", другие - "воспоминаниями врача". Насколько я могу судить, это ни то и ни другое. Ведь история моей жизни вряд ли заняла бы пятьсот страниц, даже если бы я не опустил наиболее печальных и значительных ее глав. Могу только сказать, что я вовсе не хотел писать книгу о самом себе - наоборот, я постоянно старался избавиться от этой смутной фигуры. Если же книга все-таки оказалась автобиографией, то (судя по ее успеху) приходится признать, что, желая написать книгу о самом себе, следует думать о ком-нибудь другом. Нужно только тихо сидеть в кресле и слепым глазом всматриваться в прошедшую жизнь. А еще лучше - лечь в траву и ни о чем не думать, только слушать. Вскоре далекий рев мира совсем заглохнет, лес и поле наполнятся птичьим пением, и к тебе придут доверчивые звери поведать о своих радостях и горестях на понятном тебе языке, а когда наступает полная тишина, можно расслышать шепот неодушевленных предметов вокруг.
Название же "Воспоминания врача", которое дают этой книге критики, кажется мне еще менее уместным. Такой чванный подзаголовок никак не вяжется с ее буйной простотой, бесцеремонной откровенностью и прежде всего с ее прозрачностью. Конечно, врач, как и всякий другой человек, имеет право посмеяться над собой, когда у него тяжело на сердце, может он посмеиваться и над своими коллегами, если он готов принять на себя все последствия. Но он не имеет права смеяться над своими пациентами. Еще хуже, когда он льет над ними слезы: плаксивый врач - плохой врач. Старый доктор вообще должен хорошо поразмыслить, прежде чем садиться писать мемуары. Будет лучше, если он никому не откроет того, что он видел и что он узнал о Жизни и Смерти. Лучше не писать мемуаров, оставив мертвым их покой, а живым их иллюзии.
Кто-то назвал "Легенду о Сан-Микеле" повестью о Смерти. Может быть, это и так, ибо Смерть постоянно присутствует в моих мыслях. "Non nasce in me pensier che non vi sia dentro scolpita in Morie" [1], - сказал Микеланджело в письмах к Вазари. Я так долго боролся с моей мрачной сотрудницей и всегда терпел поражение и видел, как она, одного за другим, поражала всех, кого я пытался спасти. И некоторых из них я видел перед собой, когда писал эту книгу, - вновь видел, как они жили, как страдали, как умирали. Ничего другого я не мог для них сделать. Это были простые люди - над пх могилами не стоят мраморные памятники и многие из них были забыты еще задолго до смерти. Теперь им хорошо.
Старая Мария Почтальонша, которая тридцать лет носила мне письма, пересчитывая босыми ногами семьсот семьдесят семь финикийских ступеней, разносит теперь почту на небе, где добрый Пакьяле мирно курит свою трубку и смотрит на бескрайнее море, как некогда глядел на него с галереи Сан-Микеле, и где мой друг Арканджело Фуско, подметальщик в квартале Монпарнас, сметает звездную пыль с золотого пола. Под великолепными колоннадами из ляпис-лазури прогуливается маленький мосье Альфонс, старейший обитатель приюта "сестриц бедняков", в новом сюртуке питтсбургского миллионера, и торжественно приподымает свои любимый цилиндр перед каждым встречным святым, как он это некогда делал перед моими знакомыми, когда катался по Корсо в моей коляске.
Джон, маленький голубоглазый мальчик, который никогда не смеялся, теперь весело играет с другими счастливыми детьми в бывшей детской Бамбино. Он наконец научился улыбаться. Комната полна цветов, птицы с песнями влетают в открытые окна и вылетают из них. Иногда в комнату заглядывает Мадонна, чтобы убедиться, что дети ни в чем не нуждаются. Мать Джона, которая так нежно ухаживала за ним на авеню Вилье, еще здесь, с нами. Я недавно ее видел. Бедная Флопетт, проститутка, выглядит на десять лет моложе, чем тогда, в ночном кафе на бульваре; скромное белое платье очень идет ей - она служит второй горничной у Марии Магдалины.
В тихом уголке Елисейских полей находится собачье кладбище. Все мои друзья там. Их тела еще лежат под кипарисами у старой башни, там, где я их похоронил, но их верные сердца были взяты на небо. Святой Рох, добродушный покровитель собак, оберегает это кладбище, а верная мисс Холл часто приходит туда. Даже шалопай Билли, пьяница павиан, который поджег гроб каноника дона Джачинто, был допущен, хотя и на испытательный срок, в последний ряд обезьяньего кладбища по соседству, но сначала святой Петр, который решил, что от Билли пахнет виски и принял было его за человека, подверг его самому тщательному осмотру. А дон Джачинто, самый богатый священник Капри, который ни разу не дал ни единого сольди бедному человеку, все еще жарится в своем гробу; бывшему же мяснику, который ослеплял перепелов раскаленной иглой, Сатана собственноручно выколол глаза, так как не мог стерпеть подобного посягательства на свои права.
Какой-то критик заметил, что "Легенда о Сан-Микеле" может обеспечить авторов романтических рассказов сюжетами на всю жизнь. Если это так, они могут пользоваться этим материалом сколько их душе угодно. Мне он больше ни к чему. Всю жизнь я усердно писал рецепты и после этих литературных усилий уже не стану на закате своих дней писать рассказы. Жаль, что я не подумал об этом прежде - тогда бы я не был в том положении, в котором нахожусь теперь. Наверное, гораздо покойнее, сидя в кресле, писать романтические рассказы, чем трудиться всю жизнь, собирая для них материал, легче описывать болезни и смерть, чем бороться с ними, и приятнее придумывать страшные сюжеты, чем испытывать их на себе. Но почему бы этим профессиональным писателям самим не заняться сбором материала? Они так редко это делают! Романисты, постоянно увлекающие своих читателей в трущобы, сами редко туда заглядывают. Специалистов по болезням и смерти редко можно заманить в больницу, где они только что прикончили свою героиню. Поэты и философы, которые в звучных стихах и в прозе воспевают Смерть Освободительницу, нередко бледнеют при одном упоминании их возлюбленной подруги. Это старая история. Леопарди, величайший поэт современной Италии, который с мальчишеских лет в чудесных стихах призывал смерть, первым в жалком страхе бежал из холерного Неаполя. Даже великий Монтень, чьих спокойных размышлений о смерти достаточно, чтобы сделать его бессмертным, улепетнул, как заяц, едва в Бордо появилась чума. Угрюмый Шопенгауэр, величайший философ нового времени, сделавший краеугольным камнем своего учения отрицание жизни, обрывал разговор, если его собеседник касался темы смерти. По-моему, наиболее кровавые книги о войне писались мирными обывателями, жившими там, куда не долетали снаряды самых дальнобойных немецких орудий. Авторы, которые навязывают читателю изображение всяческих оргий, на деле предпочитают блюсти законы нравственности. Мне известно лишь одно исключение из этого правила - Ги де Мопассан, и я видел, как он от этого умер.
Я знаю, что некоторые эпизоды этой книги развертываются в нечетко определяемой пограничной области, между реальным и нереальным, в опасной "ничьей земле" между действительностью и фантазией, где терпели крушение многие мемуаристы и где даже сам Гете в своей "Dichtung und Wahrheit" [2] нередко сбивался с пути. Я изо всех сил пытался с помощью давно известных приемов придать хотя бы некоторым из этих эпизодов вид романтических рассказов. В конце-то концов, это вопрос формы. Если мне это удалось, я буду очень рад - мне ничего не нужно, кроме того, чтобы мне не верили. Все и так достаточно скверно и печально. Видит бог, мне и без того приходится отвечать за очень многое. Впрочем, я считаю это комплиментом, ибо величайший автор романтических рассказов - сама Жизнь. Но всегда ли Жизнь правдива?
Жизнь остается такой, какой была всегда: равнодушной к событиям, безразличной к людским радостям и печалям, безмолвной и загадочной, как сфинкс. Но сцена, на которой разыгрывается эта бесконечная трагедия, постоянно меняется во избежание однообразия. Мир, в котором мы жили вчера, не тот мир, в котором мы живем сегодня. Он неуклонно движется в бесконечности навстречу своей судьбе, как и мы сами. Человек не может дважды искупаться в одной и той же реке, сказал Гераклит. Некоторые из нас ползают на коленях, другие ездят верхом или в автомобиле, третьи обгоняют почтовых голубей на аэропланах. К чему спешить? Все мы неизбежно достигнем конца пути!
