Отто Вальтер - Немой. Фотограф Турель
Странно устроен человек. Даже это мое замечание, это проявление заботы о его здоровье, судя по всему, усилило гнев виноторговца. Смысл его словоизвержения был вот в чем: он якобы ясно видел в зеркальце, что, как только он проехал мимо, я быстро нагнулся, поднял камень и бросил ему вслед, — камень величиной с кулак! — он снова и снова выкрикивал это. «Пойдемте со мной, вы, хулиган, посмотрите, что вы наделали! Вмятина на багажнике величиной с кулак! Полиция!»
Я сожалею лишь о том, что у меня не было свидетелей. Я бы, не колеблясь, передал грубияна в руки властей. Однако мы находились за сотни метров от ближайшего населенного пункта, вверху южного склона Юры, а тем, кто изредка проезжал мимо, не было до нас никакого дела. Так что мне оставалось одно: вежливо, но решительно попросить виноторговца больше меня не задерживать. Он дышал на меня винным перегаром. Я принял воинственную позу, что было мне нетрудно, ведь я был на голову выше его. Не исключено, что я похлопал его по плечу, чтобы успокоить. Он отпрянул. «Он меня еще и избивает! — закричал он неожиданным визгливым голосом (искусная, хотя и бессмысленная подтасовка фактов). — Избивает! — кричал он. — Бандит! Хулиган!» А расстояние между нами было уже двадцать метров! «Оставьте меня в покое», — сказал я ему. С меня было достаточно. Медленно, не оборачиваясь, пошел я вниз по шоссе. Неужели он думал, что ему удастся втравить в скандал мирного путника? Он, видно, надеялся, что своими провокациями выведет из себя даже и мирного путника, и тогда ему легче будет приписать мне вину и за вмятину на багажнике. Обычные штучки виноторговцев! Его счастье, что перед поворотом у леса по моему сигналу остановился самосвал с углем и взял меня. Мы проехали мимо моего приятеля из Валлиса. И хотя было не понять, что он там кричит, я видел, как на его багрово-красном лице энергично двигались губы и как он размахивал в воздухе кулаками. Я ограничился кивком.
Лесная дорога шла в гору, мы перевалили через Шасраль, около пяти мы уже были в Сент-Имье, водитель сказал, что он проедет через Прунтрут. Мы находились на главном шоссе, пересекающем Юру. И тут я опять подумал о виноторговце. С него станется оклеветать меня перед властями, и тогда уж не миновать мне встречи с полицией. Чтобы избавить себя от возможных неприятностей, я решил сойти на перекрестке перед Ле-Рёссий. Так я и сделал. Теперь я понимаю, что это было ошибкой. Смеркалось. Я поблагодарил водителя, и когда он снова пустился в путь по шоссе, ведущему в Сеньлежье, я поднял с земли чемодан и пешком одолел три километра, отделявшие меня от Трамлана, что, как я уже говорил, было ошибкой.
Пожалуй, мне стоит упомянуть еще вот о чем: в Невшателе мне было неплохо, я снял комнату на Рю Жакоб и мог спокойно осматривать город. Я изучал его, если так можно выразиться, с целью выяснить, смогу ли я здесь начать новую жизнь. Через полтора месяца мне стало ясно, что город для этого не годится. Правда, некоторые улицы с первого взгляда нравились мне, но при ближайшем рассмотрении они оказывались слишком оживленными, слишком шумными, к тому же квартиры были слишком дороги, и, главное, тут я не нашел бы того, о чем я мечтаю: солидного дома в стороне от изнурительной лихорадки торговых кварталов, дом, в котором высококвалифицированный фотограф-специалист, сохраняя полную независимость, мог бы открыть фотоателье для избранных.
Я вел переговоры с маклерами. По утрам я ходил в контору по аренде недвижимости. Часами я бродил по тем улицам, в которых можно было бы снять помещение под ателье, незаметно вымерял шагами расстояние от двери того или иного дома до ближайшей стоянки автомашин, иногда я несколько дней подряд подсчитывал, сколько машин проезжает за час по улице, сравнивал результаты и приходил в конце концов все к тому же выводу: движение чересчур большое. Эта моя деятельность, это мое тайное планирование, незаметное изучение конкретных объектов, необходимое для подготовки к новой жизни, было, однако, как, впрочем, и следовало ожидать, превратно истолковано. К моему несчастью, на одной из узких улиц торговой части города, на Фобур Сент-Франсуа, находился фотомагазин того человека, которому я продал сразу же по приезде все свои аппараты вместе с сумкой, кстати всего-навсего за восемьсот семьдесят франков, — уж я пошел на такую прямо-таки непростительную уступку своему коллеге. За этим человеком — фамилия его была Морон — я часто мог наблюдать, стоя на углу улицы напротив его магазина. Я это делал, если у меня не было других занятий, без какой-либо особой цели, просто так, чтобы убить время. Пешеходы и машины не мешали мне смотреть на застекленную дверь магазина на другой стороне улицы, и нередко я видел, как Морон подходил к этой двери и с выражением крайнего любопытства смотрел в мою сторону. Разумеется, взгляд его лягушачьих глаз не мог прогнать меня с моего поста. Я оставался на месте или в крайнем случае делал двадцать шагов по улице, чтобы дать ему время уйти в глубь магазина, но потом всякий раз возвращался. Чаще всего он больше не стоял у двери, и я снова занимал свой пост.
Однажды, возвратясь на свое место, я увидел его лицо за дверью; взглянув на меня, он возмущенно задернул занавеску. Не спеша я пересек улицу. Перед магазином я остановился. Осмотрел витрину. Конечно, мне сразу же бросился в глаза мой старый «тиссофлекс». Так вот где он теперь! И — надо же! — триста девяносто пять франков. Я вошел в магазин, отдернул занавеску. Господин Морон стоял у кассы. Он был один. Я заметил, что он слегка побледнел. У него и вправду были лягушачьи глаза.
— Что вам угодно? — Его голос дрожал. Я притворился, будто вижу его впервые.
— Я хочу купить свой «тиссофлекс», — сказал я спокойно, указав кивком головы на витрину.
Выпучив свои глазки, он неуверенно обошел прилавок.
— Вот, вот, — сказал я.
Он взял аппарат с витрины.
— Ладно, — сказал я, — значит, триста девяносто пять. — Я положил деньги, взял аппарат и вышел из магазина. От такого человека, как он, можно было вполне ожидать какой-нибудь грубой выходки. Поэтому я ушел, чтобы больше не возвращаться и не вспоминать о нем. Кстати, это было в день моего отъезда из Невшателя.
Я не предполагал тогда, что скоро мне снова придется услышать о нем, об этом господине Мороне. Я услышал о нем в Трамлане, к моему немалому удивлению, от моего друга Альберта. В Трамлан, этот небольшой, довольно грязный городок за Шасралем, известный своим часовым заводом, я пришел пешком. Уже смеркалось и было прохладно, когда я вошел в город; я устал нести чемодан и был голоден, я шел в свете уличных фонарей и никак не мог найти гостиницы, поэтому я зашел в первую попавшуюся харчевню. Зал был полупустой. Я поставил чемодан под вешалку, повесил куртку, и когда примерно через полчаса я начал хлебать мой суп, оба мои соседа по столу пожелали мне приятного аппетита. Как и я, они были швейцарские немцы, родом из Восточной Швейцарии. Мы заговорили о здоровом, как я слыхал, чистом от пыли воздухе Трамланского района, и, когда я откинулся на спинку стула, чтобы отхлебнуть пива, мой взгляд упал на перегородку из матового стекла, отделяющую зал от комнаты хозяев; если встать, то можно было, наверно, заглянуть из этой комнаты в зал. Над перегородкой маячило чье-то лицо. Глаза как у куницы.
— Я узнал тебя по твоему мизерскому, — сказал Альберт. Он улыбнулся, покачал головой. — Турель, — сказал он, — откуда ты здесь взялся?
Его голова исчезла. Сквозь матовое стекло я увидел, что он идет сюда.
— Говоря откровенно, — сказал он, усевшись напротив меня, — я ждал тебя.
Я ничего не понимал.
— На твоем месте, — продолжал он, — я бы тоже пробирался сюда.
Он коротко рассмеялся своим беззвучным смехом. Я все еще сохранял спокойствие.
Вполне возможно, конечно, что я, увидев дорожный указатель с названием Трамлан, на секунду вспомнил об Альберте, ведь, кажется, он был отсюда родом. Вполне возможно, что в Лисе он к слову упомянул, что собирается в Трамлан, к своей сестре, хозяйке харчевни «Фонтан пива», доставшейся ей от родителей. Но неужели я потащился бы сюда только ради него?
— Что значит «на твоем месте»? — спросил я.
Почти не поворачивая головы, он на секунду задержал взгляд на моих соседях по столику, наклонился ко мне и сказал:
— У тебя не такое уж большое преимущество во времени.
— Говори же наконец по-человечески! — сказал я, теряя терпение. Я говорил громко, но мой голос, как видно, перекрывался воем пластинок, гомоном посетителей, шипением кофеварок. Альберт смотрел на меня не отрываясь.
— Я был сегодня в Невшателе, — сказал он. И, помолчав, добавил: — Зачем тебе это понадобилось?
При всем желании я не мог понять, о чем идет речь. И тут наконец он открыл мне глаза. Мне еще и сегодня кровь бросается в голову, когда я об этом вспоминаю. Приблизив ко мне лицо, он быстро заговорил:
