Митчел Уилсон - Встреча на далеком меридиане
- Вам, наверно, не понять, как все это с нами было. Почему я не должен работать? Вы же работаете, а ведь сознаете вы это или нет, но вы тоже полны ненависти, хотя и другого рода. И эта ненависть так сильна, что почти парализует вас. Я свою ненависть направил на нечто определенное. Я ненавидел зло, те конкретные дела, которые творились у нас в стране, и людей, которые их совершали. Я ненавидел зло, которое так меня страшило. Для человека с чистой совестью так унизительно все время чего-то бояться! Но вы должны понять, что наряду со злом было много хорошего. И хорошее не делалось хуже оттого, что рядом существовало плохое, так же как и плохое не становилось лучше от соседства с хорошим. Быть верным самому себе - вот в чем нельзя было идти на уступки. Часто и в мое нутро заползал червь страха. Изо дня в день я ждал, что меня могут арестовать. Я не был уверен, что дело, которое начато утром, не придется прервать к вечеру. Засыпая, я всегда мог ожидать, что ночью меня поднимут с постели.
- Как же вы могли так жить?
- А как живете вы там, у себя? Я жил потому, что в душе был уверен: настанет время, когда все это кончится. Что бы я себе ни говорил, какая бы ярость во мне ни бушевала, эта уверенность пропитывала все мое существо, как кислород пропитывает землю, по которой мы ходим. И я оказался прав. Она вернулась, и пусть мы прожили с ней только год, все же у нас был хоть этот год. И если того большого, что было у нас с нею, уже не может быть у меня ни с какой другой женщиной, что ж, пусть будет меньшее. Ненамного меньше, - упрямо добавил он. - Но точно такого же быть не может и не должно.
Раздался телефонный звонок, и Гончаров вскочил из-за стола.
- Слава богу! - воскликнул он по-русски. - Наконец-то!
Телефон находился в передней, поэтому до Ника доносилась лишь некая скороговорка. Через несколько минут Гончаров стукнул трубкой о рычажок и вошел в комнату, нахмуренный и мрачный.
- Коган не приехал, прислал кого-то вместо себя. Они не узнают, что с ним, пока не доберутся до станции, то есть до завтрашнего утра. Но, может, дорога займет и больше. В горах сильный буран.
- А если он не в состоянии работать?
Гончаров бросил на него острый взгляд.
- Тогда придется ехать кому-нибудь другому.
- Кому же?
- Кому? - сухо повторил Гончаров. - Мне, разумеется. Само собой, продолжал он, тщательно выбирая слова, - это значит, что мы будем вынуждены отказаться от наших планов. Или же я тут договорюсь о том, чтобы вы продолжали работу в мое отсутствие, если вы все еще намерены остаться.
Ник умышленно промолчал, затягивая паузу: мысль о том, что его опять хотят отстранить, привела его в холодное бешенство. Он выждал, пока Гончаров не взглянул на него.
- Я остаюсь, - сказал Ник.
- Как вам угодно.
- И я хотел бы поехать с вами.
- В горы? Это невозможно.
- Вы обещали показать мне станцию. За этим я и приехал.
Гончаров развел руками, как бы желая сказать, что настаивать бесполезно.
- Ведь вы обещали, - бесстрастно сказал Ник, решив не сдаваться. - Это для меня очень важно. В вас чувствуется та уверенность, которую я уже утратил. А мне она необходима.
- Уверенность? - Гончаров окинул его злым, но недоверчивым взглядом. Вы в своем уме? У меня вот-вот полетит к чертям вся моя трехлетняя работа, а вы толкуете о какой-то уверенности.
- Да. Потому что, как бы ни сложились обстоятельства, вы не отступитесь и вас не остановишь.
Гончаров раздраженно махнул рукой.
- Вы не сможете работать в тамошних условиях, - сказал он. Предупреждаю - обстановка там далеко не комфортабельная.
- Да кто гонится за комфортом, черт возьми? То, чего я ищу, в миллион раз важнее, и вы это знаете!
Лицо Гончарова чуть смягчилось, но через секунду опять стало суровым.
- Я поговорю о вас, - сказал он, но тон его не обещал ничего, кроме отсрочки отказа. - Завтра поезжайте в Дубну, посмотрите циклотрон и лаборатории. Это я могу устроить без особого труда - два-три телефонных звонка и все. До Дубны всего восемьдесят миль на машине; там будут рады повидаться с вами и поговорить. Давайте денек отдохнем друг от друга. А когда вернетесь, я уже получу ответ насчет вас.
- Тот ответ, который вы мне в свое время обещали?
- Я вам ничего не обещал. Но вы должны помнить, - сказал он с внезапным гневом, который, видимо, подавлял в себе много дней, - должны помнить если вы поедете, то поедете работать. И ни за чем больше. Только работать.
- Что же там может быть, кроме работы?
- Валя, - резко сказал Гончаров.
- По-моему, нам сейчас не стоит говорить о Вале.
- Нет, стоит, - твердо сказал Гончаров. - Я _должен_ говорить о ней. Она молодая девушка, вот в чем дело. У нее нет опыта, который мог бы подсказать ей, как вести себя с таким человеком, как вы. Это не мое дело, но вместе с тем все-таки мое. Я за нее в ответе. Послушайте! - вдруг вспыхнул он, и в голосе его слышалось: "я люблю ее, люблю", но произнес он совсем другие слова: - Эта девушка еще нигде не бывала, ничего не видела. Вы объездили полмира. Для вас сейчас, кроме вашей работы, ничто не имеет особого значения. Разумеется, очень приятно проводить время в обществе красивой девушки, но ведь вам все равно, видитесь вы с ней или нет. А для нее это значит очень много. Она впечатлительна, ее надо оберегать. Она... - Он оборвал себя и устало потер рукою лицо. - Ах, да к черту! - сказал он по-русски. - Простите, я погорячился. Но, видите ли, я обязан все замечать... - Он положил руку ему на плечо. - Слушайте, друг мой, вы должны меня извинить. Я немного расстроен; мне еще надо звонить в несколько мест. Завтра утром за вами заедет институтская машина и отвезет вас в Дубну. Постарайтесь выехать в семь тридцать, самое позднее - в восемь. К вашему возвращению, как я уже сказал, будет получен ответ. - Тон его совершенно изменился и стал приветливым. - И еще вот что: могу сказать вам, что у нас есть физики, своими глазами видевшие атомный взрыв, и это не вселило в них отчаяния. Нисколько!
Ник покачал головой.
- У меня на родине тоже есть такие физики, - сказал он. - Но я знаю только, какое впечатление это произвело на меня и каково сознавать, что ты помогал этому делу. Что касается Вали, то я решительно отказываюсь говорить о ней и моем отношении ко всему этому и могу сказать только одно, Митя: я хочу поехать в горы, чтобы работать вместе с вами. Работать, вот и все!
- Ладно, Ник, - спокойно ответил Гончаров. - А я могу сказать, что постараюсь... И я действительно постараюсь!
Сидя на кровати, Ник снял галстук и начал расстегивать рубашку, как вдруг зазвонил телефон. Он взял трубку, продолжая расстегивать пуговицы, он был уверен, что звонит Гончаров насчет завтрашней поездки в Дубну, - и, когда в трубке послышался мучительно знакомый теплый голос, он не сразу узнал его и только через несколько мгновений, вздрогнув от неожиданности, понял, кто это.
- Анни? - не веря себе, спросил он.
- Ну конечно! - засмеялась она, немного смущенная тем, что он ее не узнал. - Я прилетела в Москву сегодня около девяти вечера и с тех пор звоню тебе каждые полчаса. Ник, нам необходимо поговорить до твоего отъезда! Прошу тебя!
Все эти долгие недели, пока ее не было, он, не желая в том признаваться даже самому себе, носил в душе горькую обиду, но потом постепенно смирился; теперь же, когда Анни снова была здесь, хоть и не рядом, вся его злость вспыхнула с прежней силой.
- Прошу тебя, Ник, - повторила она. - Когда ты уезжаешь?
- Уезжаю? Куда? - спросил он, не сразу поняв, о чем она: ведь с тех пор, пока она уехала с Хэншелом, столько всего произошло. Когда он сообразил, что она имеет в виду, ему захотелось грубо выругать ее, но он сказал только: - Сейчас я жду, разрешат ли мне лететь на Кавказ и поработать там.
Невозможно было не заметить отчужденности в его голосе. Он сам это почувствовал, но другим тоном говорить с Анни не мог, а притворяться не было смысла. Ему нечего сказать ей, не в чем оправдываться. Он решил не вступать в объяснения, но не успел подумать об этом, как тотчас же какие-то затаенные чувства взяли в нем верх и у него стремительно вырвались негодующие слова:
- Почему ты мне не писала? Почему не позвонила? За все время от тебя ни слова! Ни единого слова!
- Ник, дорогой, пожалуйста, поверь мне, я чуть не сошла с ума, стараясь прийти к какому-то решению, - тихим покаянным голосом отвечала она на его атаку. - Ах, не сердись на меня, Ник! Пожалуйста! Я писала тебе письма и сразу же их рвала. Я заказывала разговор с тобой и отменяла прежде, чем меня успевали соединить. Но что бы я ни собиралась сказать, мне нужно было сказать тебе это лично, до твоего отъезда, поэтому я и вернулась. Если сейчас для тебя не очень поздно, может, ты приедешь ко мне?..
Месяц назад он помчался бы к ней даже за час до рассвета, но теперь злость встала стеной между ним и его готовностью откликнуться на ее зов. Он был в таком смятении, что не мог выговорить ни слова.
- ...или у тебя на утро назначено какое-нибудь дело? - продолжала Анни, чтобы нарушить молчание, которое, впрочем, было неполным, потому что в трубке переговаривались отдаленные голоса, проникшие из соседних линий городской телефонной сети. Их неясное бормотанье покрывал тоненький голос, который, казалось, принадлежал человечку ростом в дюйм. Он, как игрушка, пищал по-русски: "Ты мне не говори! Я знаю, что я ей сказал! Я знаю, что я ей сказал!"
