Джорджо Манганелли - Эссе и романы
Обзор книги Джорджо Манганелли - Эссе и романы
Манганелли Джорджо
Эссе и 'романы'
Джорджо Манганелли
Эссе и "романы"
Перевод с итальянского НАТАЛИИ СТАВРОВСКОЙ
От переводчика
"...Мне вообще не слишком интересен роман как таковой, если понимать под этим пространное повествование о правдоподобных ситуациях или событиях; он даже вызывает у меня порой скорее отвращение, чем скуку, по-моему, сегодня этот жанр пришел в такой упадок, что о возрождении не может быть и речи и остается лишь очистить место от развалин; крах его, мне кажется, имеет вполне конкретную причину. Романисты - публика серьезная, и соответствующим образом они себя ведут Они убеждены, что в глубине повествования непременно должен быть сокрыт облагораживающий аромат какой-нибудь идеи, какого-то послания. (...)
Забывая, что литература- результат интриги, махинации, постепенно романист себя уверил, будто то, что пишет он, как-то связано с тем миром, в котором он живет, кропотливые литературоведы разъясняли ему, что роман - то зеркало, которое воспроизводит образ мира, то свидетельство о нем, то его истолкование; под действием таких инсинуаций недооценив свои возможности, писатель навязал себе губительную, отдающую идеологией задачу: не довольствуясь посланиями, стал претендовать еще и на мировоззрение. Испорченный серьезностью - своей и критиков,- он лишился светлой радости от лжи, безответственности, двоедушия, веселой наглости, которые я полагаю главными достоинствами тех, кто предается тому сплошному безобразию, что именуется "литературный труд". Убежденный, будто у него имеются идеи, будто именно в романе их и надо излагать, романист утратил искренний цинизм перво-наперво по отношению к себе. Он предпочитает мямлить истины, в то время как его задача- декламировать пленяющую благозвучием ложь, до уровня которой должен поднимать он эти истины..."
Это выдержка из выступления Джорджо Манганелли (1922-1990) на проходившем в 1965 году в Палермо семинаре по проблемам экспериментального романа. Участвовали в семинаре члены неоавангардистской "Группы 63", в которую помимо Манганелли - в ту пору автора статей по английской и американской литературе, переводчика и консультанта издательства "Гардзанти" - входили знаменитый Умберто Эко, снискавшие впоследствии известность своими поисками в области литературной формы Эдоардо Сангуинети, Нанни Балестрини, Анджело Гульельми, Альфредо Джулиани, Ренато Барилли, Элио Пальярани, Альберто Арбазино и другие. Все они сходились в том, что "пишут словами, а не чувствами", что писатели должны сместить акцент "с психологии на лингвистику".
Итак, литература- настоящая литература, как понимает ее Джорджо Манганелли,- это непременно "ложь", мистификация, игра ("писатель намекает на события, случившиеся парочку веков спустя, которые произойдут три поколения назад"). И хотя это легко оспорить, для Манганелли такой парадокс - несомненный двигатель его прозы Играет Манганелли образами, жанрами, сюжетами, мотивами, но основное содержание всякого литературного творения для него, как и для Ролана Барта,- "приключения языка". Тексты Манганелли как бы обладают свойством самопорождения благодаря широкому и хитроумному использованию риторических фигур (преобладает среди них оксюморон), реализации метафорических и метонимических потенций слов, обыгрыванию полисемии. "Манганелли - неиссякаемый на выдумки и неповторимый виртуоз итальянского языка. Мастерство его, изысканность его письма, филологическая эрудиция, живая, прихотливая ирония не позволяют состязаться с ним, разоружают вероятных оппонентов и даже делают излишними аплодисменты. Заранее известно: на любое наше прилагательное у него найдется более блистательное, на каждый образ- более причудливый, на всякое сравнениеболее чарующее, на какой угодно оборот - как минимум десяток более изящных, остроумных и приближенных к классическому образцу",- так отзываются о Манганелли известные писатели Карло Фруттеро и Франко Лучентини.
Некоторые из книг писателя - не что иное, как длиннейшие цепочки образов, перетекающих один в другой, в конечном счете - вариации на заданную тему. "Новый комментарий" (1969) - попытка доказательства непознаваемости жизни, в книге под названием "Любовь" (1981) автор размышляет, не является ли это слово одним из множества синонимов "ничто", а "Разговор о тени и гербе, или О читателе и о писателе, полагаемых безумцами" (1982) - "общая теория литературы" по Манганелли (на "тени" и "гербы" подразделяет автор все слова). По мнению критика Доменико Порцио, рецензировать "Разговор..." столь же невозможно, как написать рецензию на водопад, череду летящих облаков или пчелиный улей.
Есть у Манганелли сочинения другого рода - где он производит те или иные операции с сюжетами, отдельными мотивами. "Пиноккио: параллельная книга" (1977) - парафраза сказки, столь любимой Манганелли (Пиноккио со сменным носом - "на случаи, когда не лжет",- стоял на его письменном столе как талисман); вглядываясь "между строк и между слов", а на самом деле зачастую вскрывая глубинные структуры, писатель выявляет то, о чем Коллоди умолчал, "предпочтя написать о другом", реализует неосуществленные комбинаторные возможности использованных мотивов, доказывает, что, по сути дела, в этой сказке, как во всякой книге (что Манганелли демонстрирует и в ряде предисловий к литературной классике и в литературоведческих эссе), содержится "тысяча возможных романов". Книги широко известные он перечитывает так, словно совершает открытия на глазах у читателя и вместе с ним; он будто отодвигает камень, чтобы посмотреть: а что под ним? При этом "золотое правило параллелиста: все произвольно, все документировано".
В "Центурии: ста крошечных романах" (1979, премия Виареджо) Манганелли проделывает операцию, обратную осуществленной в "параллельной книге", втиснув в томик сто "романов" всех возможных типов (детективный, фантастический, психологический, любовный, исторический, структуралистский, католический и др.), сжав каждый до объема одной книжной страницы. "Это"гомеопатическая" книга,- замечает Д. Порцио,- с помощью ничтожных доз она дает читателю возможность устоять под натиском современной романистики, прививает ем/ иммунитет против сотни будущих бестселлеров". На сей раз вглядываться между строк, точней, "дописывать" "романы" предлагается читателю. Но это невозможно: ведь в настоящих романах значительное место занимают психологические характеристики героев, мотивировки их поступков, а Манганелли, давний враг психологизма, в "Центурии" в очередной раз демонстрирует полнейшее презрение к категории причинности... Мысли, поведение и перемены в настроении героев намеренно необъяснимы. Чаще речь идет о "человеке средних лет", чей облик от "романа" к "роману" заметно меняется; он то готовится к какой-то встрече, то, наоборот, ее не хочет, то упорно занимается каким-то делом... Есть среди героев также призраки, дракон, небесное тело, динозавр, фея, сны, бездна, крик...
Еще один вид иронической полемики Манганелли с современным литературным процессом представляет обыгрывающий моду на интертекстуальность "репортаж" "Из ада" (1985); по форме это - пародийный роман испытаний, вобравший в себя черты многих жанровых моделей и литературных форм. В первой его части автор нарочито нарушает всевозможные литературные каноны, обращает их в свою противоположность, пародирует классические образы. Так, герой-рассказчик превращается... в луну, город, толпу снабженных глазами ног - которые рассказывают о себе в первом лице единственного числа, что не слишком-то способствует обычному при чтении самоотождествлению читателя с "героем"... Не менее парадоксальна и вторая часть повествования: обрывки шаблонных, легко предсказуемых сюжетов образуют алогичное, абсурдное повествование с непредсказуемым развитием событий.
...И все же пишет Манганелли, безусловно, не одними лишь "словами", но и "чувствами". Яркое свидетельство тому - "Импровизации для пишущей машинки" (1989) - мозаичная картина итальянской жизни, составленная из газетных публикаций 70-80-х годов. Единственная книжка, которой автор - если он на сей раз говорил серьезно - дорожит, и, перечитывая ее, "хохочет".
Из книги "ИМПРОВИЗАЦИИ ДЛЯ ПИШУЩЕЙ МАШИНКИ"
Признаюсь: мне нимало не свойствен взгляд натуралиста. В этом смысле я - законченный продукт цивилизации, которая в животных видит пищу или же своих сообщников. Мне знакома лишь неврастеническая городская живность, я не посещаю зоопарков, где агония зверья способна радовать лишь горстку малолетних - в грядущем астронавтов или благодетелей рода человеческого. У меня с животными отношения корректные, но несколько прохладные. Скажу иной раз: "Кот, привет",- и совестно, что я назвал его на "ты"... Пес, живущий в городе,- интеллектуал: он в ладу со светофорами, дорогу переходит с полным знанием дела, уважает пешеходные дорожки. Безрассудно человеку преданный, он ступает осторожно, никогда не отдаляясь слишком от "хозяина". Я воспитан в убеждении, что псы кусаются; и хоть меня собака до сих пор ни разу не кусала и не ела, "другу", находящемуся в рабстве, я не доверяю. Его монашески смиренный взгляд побуждает меня быть настороже. Идеалом городского пса является, наверно, ресторанный гитарист, которых я не выношу, особенно слепых.
