Фэй Уэлдон - Подруги
Минетта прикрывается Минни, как ревностные католики святыми-заступниками.
Минни, узнай, что твой папа будет на завтрак. Минни, спроси у него, мы куда-нибудь сходим сегодня?
После рождения Доли Минетта была куда крепче и веселее. И Эдгар был неожиданно добр и покладист. (Минетта потеряла работу; это было немыслимо трудно — работать, воспитывать шестилетнюю Минни, ожидая второго ребенка — Минетта забеременела по глупой случайности, забыв о таблетке, — и заниматься хозяйством: бегать по магазинам, следить за порядком, не говоря уж о стирке. Они не покупали стиральной машины: вся эта домашняя техника, считал Эдгар — и, разумеется, справедливо, — дорого стоит, от нее много шума и значительно меньше толку — она в общем-то не экономит труд. Что-то лишнее, чем-то приходилось пожертвовать, и в жертву принесли службу Минетты — надо сказать, в самое время, ибо она была уже на грани безумия. В музее дела идут превосходно, а эти гроши, что приносит она, увеличивают налог, который взимают с Эдгара. Так утверждал он. Минетта пыталась ему втолковать, что налоги взимают раздельно, но он и слушать ее не хотел.) И все же после родов, полулежа в постели и держа его за руку, Минетта вдруг ощутила себя такой непривычно счастливой, свободной и безработной — да, он прав, работа действительно изнуряет ее, и, что хуже всего, это бессмысленная, наносящая обществу вред работа среди пустых и ничтожных приспособленцев, — что пошутила, слушая горькие вопли младенца: «Надо назвать ее О Семи Скорбях. Девой О Семи Скорбях. Это будет в самую точку. Что в имени, то и в натуре». О неразумная Минетта! Через неделю он принес свидетельство о рождении: Дола. Долорес. Скорбная доля…
— О господи! — заорал он. — Женщина, ты в своем уме? Ты сама пожелала Долорес. Разве не ты сказала — Семь Скорбей? Я поймал тебя на слове. Я только исполнил твое желание.
— Я этого не говорила, — прорыдала она, обессилев от слабости, от его крика, от внезапного исчезновения доброты и терпения.
— Мне что, обеспечить свидетелей? — Эдгар был вне себя от бешенства.
Спустя год она забеременела опять. И сделала аборт. Третий ребенок был ей не под силу. Эдгар считал, что не под силу, хотя не сказал ни слова, и бремя решения легло целиком на нее. Но он был прав, конечно же, прав. Действительно не под силу.
Минетта уладила все формальности, сама заказала машину и поехала в лечебницу; а наутро вернулась домой — на такси. Эдгар заплатил половину.
Эдгар, Минетта, Минни и Доля. Вполне достаточно.
Минетта начала ходить к психотерапевту. Раз в неделю. Так велел Эдгар: с ней стало невозможно жить. Несколько раз она сожгла весь обед. «Ты просто изводишь меня», — возмутился он и стал стряпать сам, не считаясь со вкусами и привычками всех остальных. Он знал лучше. Минетта, Минни и Доля быстро освоились с переменами. В конце концов, он готовил прекрасно — надо лишь приучить себя к чесноку, абсолютно во всем, начиная с яиц и кончая рыбой.
Минетта снова пошла работать. Глупо было бы ждать, что Эдгар станет платить за врача, к тому же расходы на электричество и газ выросли вдвое, несмотря на «ручной» метод домашнего хозяйства, так что заработок Минетты пришелся весьма кстати. Теперь все домашние счета оплачивала она, а недавно ей прибавили жалованье. Минетта возглавила группу из двадцати человек. Она умела легко и свободно ладить со всеми — клиентами, администрацией, оформителями, редакторами, секретаршами и ассистентами. В сравнении с Эдгаром и домом все было легко и просто. Только что ж тут особенного? Эдгар — вот реальная жизнь. А агентства — тут он, разумеется, прав — иллюзии, детские игры. Зажмурив глаза, щелкнул пальцами, оп-ля! — и готово: вообразил себя кем угодно. (Конечно, если у тебя хватит на это ветра в голове.) Ну а служащих можно переставлять и менять, как кукол в кукольном домике. Так что Эдгара нисколько не поразили успехи Минетты. Что ж тут особенного. А вот свет за собой она всегда забывает выключить, зато включает на полную мощность все батареи и возмутительно мерзнет от малейшего сквозняка.
Даже сегодня, в эту душную ночь, когда ртутный столбик по-прежнему держится у отметки восемьдесят по Фаренгейту и молнии вспарывают горизонт, она трясется от холода.
— Как можно мерзнуть в такую жару? — недоумевает Эдгар. Он покупает у Минни земельный участок. Обе карты «выходи из тюрьмы» у него, и банк ошибся в его пользу на 200 фунтов. Минни тоже преуспевает, торгуя с отцом на равных. Минетта опять в тюрьме.
— Как темно на дворе, — бормочет она.
— Конечно, — отзывается он. — Здесь же не город. Ты ведь скучаешь по городу?
Обвинение, не констатация факта.
Дом стоит на склоне холма: болото вверху, болото внизу, болото вторгается на тропинку, бегущую от вершины к подножию. Все окна распахнуты настежь, заходи кто желает, дом с его обитателями во власти Неведомого: все тайные силы, что стремятся с холма в долину, проносятся сквозь него. Так думает Минетта. Как она смеет так говорить? Она, горожанка, заслоняет Эдгару свет его ожиданий, она не дает ему чувствовать, впитывать от земли первозданные силы!
У Эдгара дар: под его пальцами все растет словно в сказке. Видели помидоры, выставленные у него в витрине, на Музейной улице? Потрясающе!
— Может, лучше закрыть окна? — говорит она.
— Зачем? — спрашивает он. — Минни, скажи, ты хочешь закрыть окна?
Та равнодушно пожимает плечами, чересчур раздосадованная своей промашкой (она прозевала принадлежащий отцу отель на Нортамберленд-авеню), чтобы интересоваться такой чепухой. В Минни очень силен дух конкуренции. Эдгар изумляется этому, не замечая того же в себе.
— Почему ты стремишься отгородиться от ночи? — допытывается он.
— Я не стремлюсь, — отпирается Минетта. Но это неправда. Конечно, стремится. Наверху беспокойно ворочается, хнычет во сне Доля. Минетту подмывает встать и пойти к ней, закрыть окно — от темных кивающих роз, шепчущих о несчастье, но разве она посмеет? Ее очередь бросать кости. Рука дрожит. Еще пять очков. Она берет карточку с надписью «шанс». Второй приз в конкурсе красоты. 10 фунтов.
— С твоим-то облезлым носом, — смеется Эдгар. Минетта и Минни тоже хохочут. — И с такими щеками, совсем как у бедняжки Доли. Все же приятно, что в природе есть справедливость.
Раскат грома сотрясает воздух: секунда, другая, третья — снова молния, ветвистая, стрельчатая, змеится по небу к гряде одетых в туманное дубовое кружево ближних холмов.
— Люблю грозу, — говорит Эдгар. — Она идет к нам.
— Я закрою у Доли окно, — говорит Минетта.
— Она спит как сурок, — говорит Эдгар. — Прекрати суетиться и, ради бога, не попадай больше в тюрьму. Ты наводишь уныние, Минетта. Ну какой интерес, если кто-то один скупил все отели?
«Кто-то один» — разумеется, Эдгар, хотя дома Минни тоже раскиданы по всему полю.
Минетта попадает на клетку «общественная казна». Штраф 20 фунтов за превышение скорости, или возьми карточку с надписью «шанс».
Минетта выбирает «шанс».
Заплати взнос за школу. 150 фунтов.
Воздух все так же сух и недвижен. Беспрестанные чудовищные раскаты и полыхающие зарницы по-прежнему далеко, за холмами. С тихим скрипом отворяется дверь — сама по себе. Ни единого дуновенья: застывший, прокаленный жаром воздух.
— А-а! — не выдержав, в ужасе кричит Минни.
Во рту у Минетты пересохло от страха: она расширенными глазами смотрит на тьму за дверью.
— Гость! — восклицает Эдгар. — Входите, входите! — И изображает почтенье невидимому пришельцу: встает, гостеприимно отодвигает пустое кресло у дальнего конца стола. Что ж, дом открыт — для всех и вся, кто бы ни заглянул по пути, по дороге с вершины к подножию.
Рот у Минетты полуоткрыт, в глазах плещется ужас. Эдгар все замечает, усмехается с издевкой.
— Папа, не надо, — просит Минни. — Страшно.
Но Эдгара не остановить.
— Входите, — опять говорит он. — Располагайтесь как дома. Да смелее, не топчитесь у входа. A-а, у вас же нет глаз…
Минетта вскакивает. Карточные деньги, подхваченные первым порывом бури, порхают по комнате. Минни, истерично смеясь, пытается их поймать.
Минетта хватает твердую руку мужа.
— Прекрати, — умоляет она. — Хватит дразнить. Перестань.
Нет глаз! Эдгар, Минетта, Минни и Доля, что за слепец в вашем доме? Что грозит вашей жизни? Оглушительное громыханье — теперь, кажется, прямо над головой вспыхивают зарницы, чéртят небо рогатые молнии, затмевая электрический свет, сполохи скачут по белым стенам в стробоскопической пляске вселенской вакханалии — и вот, наконец, капли дождя, тяжелые, крупные, врываются с ветром в открытые окна и двери.
