Иван Лазутин - Суд идет
Кончив бриться, Богданов осмотрел в зеркале свое лицо, похлопал мягкими пальцами по щекам и посмотрел на часы. Скоро встанет жена, а завтрак еще не готов.
После бритья Богданов поспешно оделся и вышел из дома. Каждое утро он совершал небольшую прогулку. Последний год стали сдавать нервы, мучила часто бессонница. Врачи посоветовали совершать систематические утренние прогулки.
Утро было свежее, морозное. Во всем теле Богданов чувствовал легкость. А сам думал: «Сейчас она уже проснулась. Кофе не согрето. Теперь подбирает самые отборные словечки, чтобы встретить скандалом и упреками. Больная!.. На ней можно возить воду…»
Ася была уже на ногах, когда Богданов вернулся домой. Не успел он раздеться, как дверь из спальни открылась и вместо утреннего приветствия Богданова встретил раздраженный возглас:
— Ты что же, голубчик, от меня это скрываешь?! Я тебе кто — жена или табуретка?
— В чем дело? — недоуменно спросил Богданов, который уже начинал понимать, в чем именно дело.
— Кто нам Ануровы — родня или не родня?
Богданов молчал. Ему нечего было сказать жене.
— Я тебя спрашиваю: есть у меня родная сестра или нет? — Распахнутые полы халата жены разошлись так, что Богданов видел, как судорожно поднималась и опускалась ее полная грудь, обтянутая тонким розовым шелком ночной сорочки. Было что-то породистое в статной фигуре этой неукротимой женщины, от которой дышало избытком здоровья и неудовлетворенным желанием грубой любви.
— Успокойся, пожалуйста! Я все объясню. Не мог я тебе раньше сказать этого, ты понимаешь, не мог.
— Это почему же?
— Чтобы не расстраивать тебя. Я же знаю, что помочь Анурову в его положении невозможно. А обращать твое внимание на вещи, которые непоправимы, я считал жестоким.
— А откуда ты взял, что Борису Лаврентьевичу нельзя помочь? Сейчас только звонила сестра, она сказала, что его дело пойдет через тебя. Почему ты скрыл это?
— Я еще раз повторяю тебе, Асенька, что не могу. Понимаешь, не могу, не могу сделать ничего. Ануров совершил тяжелое преступление, и по советскому закону он понесет за это ответственность. Сколько веревочка ни вейся, а конец должен быть. Я тебе не раз говорил о том, что…
— Довольно! — Ася властным жестом остановила Богданова. — Я сама могу быть агитатором. Скажи, в чем его обвиняют?
Богданов коротко рассказал о выявленных следствием хищениях Анурова.
— Все это доказано документально. Все это подтверждено свидетельскими показаниями, бухгалтерской экспертизой и, наконец, собственным признанием обвиняемых. А ты говоришь — помочь. Я этого не могу и… не хочу!
— Нет, ты будешь помогать! — таинственно проговорила Ася.
— Не буду! — резко ответил Богданов.
— Будешь! — Ася поджала губы и, скрестив на груди руки, покачала своими крутыми глыбами бедер. Улыбка ее была хищной. — А как ты мог помогать Банниковым? Там, кажется, тоже было что-то вроде хищения?
— Ты что, с ума сошла?! Я ничего для Банникова не делал такого, что шло вразрез с законом. Ты думаешь, о чем говоришь? Ты что, хочешь меня в тюрьму посадить?
— Ничего с тобой не случится, милок. — Продолжая улыбаться, Ася кокетливо покачала бедрами. — Раз сделал Банникову, сделаешь и Ануровым.
Богданов смотрел на жену ненавидящими глазами. Он хотел сказать ей злое, обидное, но сдержался.
— Банникова освободили потому, что в его деле не было состава преступления. Что ты мелешь? Ты понимаешь?
— Вот и я о том же самом. Если хорошенько разобраться, то в деле Анурова Бориса Лаврентьевича может тоже не быть состава преступления. А если есть, то совсем маленький составчик, крошечный, как вот этот мизинчик. — Ася поднесла к носу Богданова накрашенный ноготь. — Нужно только захотеть. Знаю я ваши законы, они у вас, что дышло, — куда повернул, туда и вышло.
Не находя больше слов, чтобы дать понять жене, на что она его толкает, Богданов молча надел свою прокурорскую форму, наглухо застегнул пуговицы кителя и возвратился в кухню.
— Иди сюда! — строго сказал Богданов жене.
— Это куда ты меня тянешь?
— Пойдем со мной, я покажу тебе кое-что. — Богданов, поддерживая за локоть Асю, увлек ее в кабинет. Перед фотографией сына он остановился. — Кто я тебе — муж или не муж?
— А дальше что?
— А дальше то… Если ты наплевала на собственного мужа и толкаешь его на преступление, то пожалей хоть сына. Ты знаешь, что ожидает его, если полечу я? Ты что, забыла, как загремел недавно прокурор Милюгин?
На этот последний и, пожалуй, самый весомый довод жена не ответила ни словом. Круто повернувшись, она вышла из кабинета, а через минуту Богданов услышал из-за тонкой перегородки ее рыдания. Слез своей жены он не мог переносить. Богданов зашел в спальню. Жена лежала на кровати. Плечи ее вздрагивали. Он принялся ее успокаивать:
— Ну, перестань же, Асенька, ну, хватит же! Я знаю, что тебе тяжело, но ты пойми, что и мне не легче!
Сквозь всхлипывания она с трудом проговорила:
— Ты не для него… Не для него… Ты для меня это сделай!
Богданов вытер ладонью со лба пот.
— Я постараюсь… Я сделаю все, что в моих силах, только встань, перестань плакать!
В коридоре раздался длинный звонок. От неожиданности Богданов вздрогнул. «Кто бы это мог в такую рань?»
Когда он открыл дверь, сердце его защемило. На пороге стояла сестра жены, Раиса Павловна Анурова. Глаза ее были заплаканы, с ресниц темным крошевом сползала краска. Из-под бархатной шапочки, отороченной собольим мехом, выбивались сбитые, непричесанные волосы.
— Николай Гордеевич!.. Николай Гордеевич!.. — Раиса Павловна принялась целовать руки Богданова.
Он окончательно растерялся, видя свою свояченицу, стоящую на коленях.
— Что вы делаете, Раиса Павловна?! Опомнитесь! Что вы делаете?! — Богданов подхватил с коленей Раису Павловну, посадил ее на стул.
Уронив голову в ладони, Раиса Павловна, даже не сняв с себя котиковой шубы, слегка пошатываясь, прошла в спальню к Асе. Застав ее плачущей, она упала к ней на грудь и горько зарыдала. Теперь плакали обе сестры.
Не в силах переносить слез двух женщин, Богданов наскоро накинул на плечи пальто, схватил шапку и выскочил из дома. Охваченный морозным воздухом, он только на улице почувствовал, что приходит в себя.
В это утро на работу он пришел раньше обыкновенного. Пожилая уборщица, тетя Фрося, поздоровалась с ним хрипловатым голосом и выразила свое удивление:
— Что-то вы сегодня, так раненько, Николай Гордеевич? Наверно, дел много?
— Да, да, дел хоть пруд пруди, зашиваемся, Ефросинья Кузьминична.
— А вас тут все поджидала вчера вечером какая-то женщина. Раз пять спрашивала и все сказывала, что по личному делу.
— Кто такая?
— Не то Шарапова, не то Арапова, забыла я, память-то как решето дырявое стала. Да вот, кажись, и она сама, ранешенько, как будто подкарауливала. — Через оттаявшее окно тетя Фрося показала в сторону тротуара, с которого сошла женщина средних лет. Быстро переходя улицу, она бросала обеспокоенные взгляды на окна кабинета прокурора.
— Закройте входную дверь и никого не пускайте! Скажите, что прокуратура работает с десяти утра. Сейчас еще нет и девяти.
Тетя Фрося старчески затрусила к дверям, на ходу приговаривая:
— Вот нелегкая-то носит ни свет ни заря! Проворуются, а потом и улещивают, и обивают пороги!
Тетя Фрося закрыла на крючок входную дверь и ушла в темную комнату, где хранился ее хозяйственный инвентарь.
IX
Дело Анурова и его компании Бардюков принял к своему производству, помощником назначил Шадрина.
За месяц работы Дмитрия в прокуратуре старший следователь пристально присматривался к молодому следователю и, видя, что практические навыки подшефного растут от одного дела к другому, Бардюков с затаенной гордостью про себя замечал: «Хватка моя. Волчья. Уж если вцепится в глотку — амба!»
Хвалить Шадрина в глаза Бардюков не хотел — боялся, что тот зазнается, но прокурору говорил не раз, что новичок попался деловой, с твердой рукой.
Очередной допрос директора универмага Анурова Бардюков поручил Шадрину. К этому допросу Дмитрий готовился тщательно. Как пущенный с горы ком липкого снега, дело росло день ото дня. Теперь оно уже не вмещалось в одном томе.
Анурова Шадрин еще пока не видел, первый раз его допрашивал Бардюков, но, судя по показаниям Анурова и по материалам дела, в директоре универмага он предполагал увидеть волевого и неглупого человека, с которым нужно вести себя очень осторожно и твердо.
И вот он сидит в следственной комнате Таганской тюрьмы и ждет Анурова, которого должны привести с минуты на минуту.
Комната была неприятна Шадрину. Несколько дней назад он допрашивал в ней сумасшедшего Баранова, который теперь находится в психиатрической больнице. Шадрину четко представлялось безумное выражение лица Баранова, его идиотический смех и карикатурные ужимки.
