Элизабет Хауэр - Фарфоровое лето
— Вы правы, — сказал Юлиус Лётц и положил лупу. — Позвольте мне обдумать это дело день-два.
Когда он вышел на улицу, как раз начался сильный ливень. «Апрельская погода, — подумал Юлиус Лётц и застегнул пальто. — Она такая же непостоянная, как мое нынешнее расположение духа».
Он твердо намеревался купить автограф, он уже давно разыскивал экземпляр этой эпохи, звонок продавца привел его в состояние радостного ожидания. Однако, когда он взял документ в руки, тот показался ему выцветшим и каким-то незначительным, хотя он и знал, что неправ. Так часто случалось в последнее время: он хотел что-то сделать и все же не делал, просто из плохого настроения. «Я стар, — подумал Юлиус Лётц, — теперь на это уже невозможно закрывать глаза». Он начал насвистывать про себя мелодию «Иду к Максиму я…», это ему часто помогало. Однако обнаружил, что некоторые прохожие стали оглядываться на него, и понял, что он свистит вслух. «Как неприятно, — подумал он, — я не только стар, но еще и чувствителен. Здесь поможет только бегство вперед».
У ближайшего киоска с цветами он долго и тщательно выбирал три желтые розы.
— Пожалуйста, без аспарагуса, одних роз вполне достаточно, — и попросил завернуть их так, чтобы были видны головки цветов.
«Жаль, что моя сестра Элла не может меня видеть, — подумал он. — Она тут же решила бы, что у меня на уме галантное приключение. Может быть, и другие считают так же». Представление об этом было ему приятно, он подальше высунул розы из бумаги и сдвинул шляпу на затылок. Имя на латунной табличке заставило его остановиться перед домом, мимо которого он проходил. «Д-р Конрад Гойценбах», — прочитал Юлиус Лётц и вдруг осознал, что еще ни разу не был в конторе Кристининого мужа. Он удивился совпадению, которое привело его на пути домой сюда, ведь в последнее время его мысли часто возвращались к Конраду Гойценбаху. Начиная с того дня, как Кристина пришла к нему в гости с Руди Чапеком.
Руди Чапек ворвался в тихую квартиру Юлиуса Лётца, как порыв ветра, хотя он сдерживал себя и держался так, как, по его мнению, от него ожидали. Он неподвижно прилепился на краешке кресла, не допивал коньяк до дна, боялся ступать по ковру, снова и снова засовывал шейный платок в ворот рубашки и говорил лишь тогда, когда Юлиус задавал ему вопрос. Пока Кристина не сказала, что она достаточно рассказывала ему о своем двоюродном дедушке, чтобы он вел себя нормально. Постепенно Руди оттаял, довольно скоро он упомянул о своем друге Бенедикте.
— Ты наверняка знаешь от Конрада, кто это такой, — ввернула Кристина, — я с ним тоже дружу.
Юлиус Лётц никогда не видел внука Клары, он был для Юлиуса таким же чужим, как Кларина дочь, и все же существование Бенедикта не было ему безразлично. Юлиус снова и снова пытался узнать о нем, хотя бы то немногое, что время от времени доверял ему доктор Вильд, поддерживавший связь с опекуном Бенедикта. И вот теперь перед ним сидел друг Бенедикта Руди и, разговорившись, открывал перед ним некоторые страницы из жизни Бенедикта. Рядом с Руди сидела Кристина, которую странная случайность свела с Бенедиктом Лётцем, казалось, ей не надоедало слушать о нем. Юлиус Лётц нашел, что она изменилась. Руди заметил в разговоре, что Бенедикт, даже если он будет учиться в университете, не сможет бросить работу в библиотеке, потому что остаток его наследства недостаточно велик. Юлиус встрепенулся. Когда Кристина сразу вслед за этим упомянула Конрада и его неоднократные посещения Цюрихского банка, он задумался.
Юлиус Лётц отвернулся от таблички адвоката Конрада Гойценбаха не без тихого злорадства, подумав о том, что Кристина оставила этого скучного человека, который не подходил ей. «Этот Бенедикт тоже не будет устилать ей путь розами», — подумал он, стараясь быть объективным, и посмотрел на цветы в своей руке. Он стал размышлять, что с ними делать, и начал рассматривать женщин, идущих ему навстречу. «Она должна быть очень красивой», — решил он. Когда появилась молодая женщина, напомнившая ему его былую любовь, он подошел к ней и с легким поклоном снял шляпу.
— Вы очень красивы, — сказал он, — позвольте старику выразить свое восхищение вами.
Он снял бумагу и вручил ей розы. Молодая женщина удивилась и смутилась. Помедлив, она взяла цветы из его рук. «Как прекрасно, что такое еще возможно, — подумал Юлиус Лётц, когда он быстро пошел дальше по направлению к дому. — Я привел красивую женщину в смущение».
Белое Corvo di Salaparuta было слишком теплым. Юлиус Лётц достал серебряное ведерко, отправился на кухню, к холодильнику, и попытался вынуть кусочки льда из полиэтиленовой формочки. Его пальцы не гнулись, у него ничего не получалось. Лишь когда он стал лить на формочку горячую воду, кусочки льда один за другим заскользили в раковину. Оттуда он переложил их в ведерко, наполнил его холодной водой, лед плавал сверху, быстро уменьшаясь в размерах. Юлиус окунул в ведерко Salaparuta.
Сидя потом у торшера, он так и не взял в руки подготовленную папку с автографами. Он подумал о Кларе, как уже не раз в эти дни. Юлиусу припомнились подробности его короткой, но богатой событиями встречи с ней, воспоминания не отпускали его. «Долговременная память, старина, — сказал он себе, — вот и до меня дошла очередь». Жизнь Клары, оборвавшаяся так необычно и фатально, а теперь через ее внука Бенедикта переплетавшаяся с жизнью Кристины, стала важной частью его, Юлиуса, собственного существования.
Перед тем как принять дела от опекуна Бенедикта, Конрад обратился к их семейству за помощью и советом, и ему были сообщены не подлежащие огласке сведения о Кларе, которыми располагали родственники. Тогда Юлиус Лётц счел своей обязанностью упомянуть и о том письме, которое настигло его в один сентябрьский день 1945 года, как телефонный звонок из другого мира.
— Может быть, тебе следовало бы разобраться в этом деле, — сказал он Конраду, — возможно, здесь что-то есть.
Вино до сих пор не остудилось до нужной температуры.
— Merde[28], — сказал Юлиус Лётц и подул на него, создавая на гладкой поверхности крошечные волны. Потом встал, чтобы поискать между рукописями и документами своей долгой жизни письмо 1945 года.
Земля раскисла от дождя. Без резиновых сапог невозможно было даже ступить на строительную площадку. Агнес проклинала погоду, которая замедляла работу, затягивала строительство ее деревянного дома. Она почти не покидала земельного участка, оставаясь там с утра до вечера. Плотника, взявшего отпуск в своей фирме, чтобы побыстрее построить дом, она ужасно нервировала; он уже сожалел, что уговорил ее на это предприятие. Иногда появлялись люди из деревни, подходили к забору и некоторое время наблюдали за тем, как идут дела. Тогда Агнес вставала на видное место, чуть не выскакивала из сапог, чтобы казаться выше, и громко давала плотнику и его помощникам бессмысленные указания.
Строительство собственного дома помогло ей пережить кончину Барбары. Встреча с Бенедиктом и его реакция на известие о смерти матери еще больше убедили ее в том, что ему нужна помощь и что она — единственная, кто может ему помочь. Она уже была готова сообщить Бенедикту о своем доме, сказать, что он сможет жить там, когда только пожелает. Но она промолчала. Ей хотелось показать Бенедикту готовый дом. Не тратя лишних слов. «Это построила я, Агнес Амон. Для себя. И для тебя».
Ненадолго приезжая в Вену, чтобы уладить важные дела, она каждый раз пыталась встретиться с Бенедиктом. Писала ему, когда ее можно застать в Вене. Но он не появлялся. Тогда Агнес оставила свой адрес в Бургенланде. Все безрезультатно.
Самое позднее, в мае дом должен быть готов, сказала Агнес плотнику, и он ей это обещал. Если строительство не будет закончено, она взыщет с него неустойку. Плотник в полной растерянности смотрел на нее. Да, да, она справлялась, это возможно, кивала в ответ Агнес.
В конце апреля дом снаружи был готов, начались отделочные работы. Агнес не спала ночами, она сотни раз обставляла мысленно все помещения, заново продумывая каждую мелочь. Мебельный магазин сообщил, что мебель для жилой комнаты привезут по первому звонку. Агнес заблаговременно заплатила первый взнос. Она почти не ела и все больше худела. Из своей старой квартиры она по железной дороге или на автобусе притаскивала всевозможные вещи. Складывала их в сенях у своих квартирных хозяев, те были не в восторге, но Агнес не обращала на это никакого внимания. Она жила как в трансе. Только когда плотник снова потребовал от нее большую сумму денег, она очнулась. Полученный кредит и сбережения сильно поуменьшились, Агнес лихорадочно углубилась в подсчеты и расчеты. Ей не хотелось еще раз идти в банк. Она вспомнила, что Кристина еще должна ей кое-какие деньги. Ведь она же просто исчезла, даже не рассчитавшись. Вместе с праздничными — на Рождество — Агнес лишилась довольно приличной суммы. «Я должна пойти к ней, — думала Агнес. — Нужно рискнуть. Я попрошу у нее денег, объясню свое отсутствие строительством дома. Только она не должна больше спрашивать меня о Кларе, Барбаре и Бенедикте. Да, не должна».
