Роман Братны - Тают снега
* Войско Польское - регулярные польские национальные вооруженные силы, образованные 22 июля 1944 года декретом Крайовой Рады Народовой об объединении Армии Людовой и созданной в СССР 1-й Польской армии.
Когда жатва уже приближалась к концу, Хелена настойчиво заговорила о том, что надо ехать в костел. Нина поворачивалась лицом к стене, увешанной святыми, и как бы про себя говорила, что в городке, где находится костел, наверняка стоит гарнизон. И все-таки упорство Хелены объяснялось чем-то другим. Несколько раз ночью вместе с ровным похрапыванием органиста Нина слышала плач. Однажды, когда разговор вновь свернул к этому, она злобно прошептала, подходя к полыхающей плите:
- Будешь исповедоваться, сестра?
Хелена подняла голову и сказала неожиданно громко и печально:
- Буду...
Нина залилась краской стыда. Старик, хоть и напуганный перспективой все еще рискованного путешествия, в конце концов пообещал.
Его выручил случай. На другой день утром Нина вбежала, ища Алексы с обычным в таком случае криком: "Едут!" Со стороны гор доносился ровный шум мотора. Алексы кинулся в поле. Грузовик-фургон остановился у соседней усадьбы; в кузове под брезентом находились раненые и больные солдаты ВОП. Их было человек двенадцать. Двое здоровых сопровождающих принесли им немного воды из колодца, а потом на глазах у Нины совершили обряд поения машины и уехали.
Далеко за полдень со стороны гор донесся грохот. Он приближался необычно быстро. Затем через деревню пролетели три грузовика. Солдаты стояли, держась за железные дуги, поддерживающие брезент. Куры с кудахтаньем взлетели на заборы, машины были уже на другом конце деревни.
- Опять что-то... - говорили люди на полях. Те, у кого на возу лежали снопы, влезли на них, но из-за поднявшейся пыли могли увидеть немного.
Зато Нина видела, как они возвращались ночью. Ее разбудил резкий, словно блеск ножа, свет фар. Он прошел по кухне, где она спала, задержавшись на начищенном дне повернутой к стене сковороды. Сначала Нина услышала тихий стук оконной рамы - поняла: это убежал Алексы, - потом голоса. Вся дрожа, она надела юбку. Во дворе возле колодца стояли два грузовика, обращенные друг к другу передом, как бодающиеся бараны; один из них освещал моторный отсек другого, в котором ковырялись два шофера. Какая-то сила вынесла Нину во двор. Хотя она и не спрашивала о поручнике Колтубае, но всегда верила, что встретит его в военной форме. Ни один из склонившихся над мотором людей не пошутил. Чувствуя какое-то беспокойство, она обошла вокруг машины. Сзади, на откидном борте грузовика, примостился солдат с ППШ. Голова его лежала на откинутом назад брезентовом пологе, похоже было, что он спал. Неожиданно встретившись с ним взглядом, она вздрогнула. Солдат посторонился и сделал едва заметный жест, как бы приглашая ее заглянуть в глубь темного, закрытого брезентовым пологом фургона. Нина остановилась в нерешительности. Подтянулась на руках, минуту смотрела, отпустила руки и стала на землю. Она смотрела вверх на живого солдата, словно ожидая подтверждения чего-то, о чем боялась спросить.
- Васыль... - объяснил он шепотом. - Это были раненые. Их везли в госпиталь. Сегодня в полдень. Задержали на перевале. Пошли в штыковую. На раненых. Всех штыками...
Солдат замолчал. Только сейчас Нина заметила, что он так же молод, как и она.
- Офицера здесь нет? Не убит? А что, ни одного офицера... - вдруг быстро зашептала она.
Солдатик отрицательно замотал головой.
Нина осмотрелась. Только теперь она заметила, что на дороге стояли еще два грузовика с погашенными фарами. Она бессознательно двинулась в их сторону, но вдруг повернула в сторону дома.
Тихий свист остановил ее у входа. За порогом стоял Алексы, прижавшись к стене спиной, как человек, спасающийся от обстрела.
- Убитые. Везут тех, которых ранеными провозили на рассвете. Кровавый Васыль, - услышал он ее испуганный шепот. Она хотела убежать, но он потащил ее за собой. Обогнул два грузовика с горящими фарами и вышел перед грузовиками с потушенными фарами. Увидел красную точку, обозначившуюся под тентом, остановился, отпустил Нину, достал из кармана спички и пачку сигарет, ударил по железной культе протеза, выдвинул ту сигарету, которую можно было легко достать, достал ее и воткнул в зубы.
- Ну ладно, можешь идти, - проворчал он, а сам медленно пошел к темневшему грузовику.
- Пожалуйста... - невнятно сказал Алексы и подтянулся на руках, как будто бы для того, чтобы прикурить у часового. Ища огонь, он смотрел ниже.
- Кажется, всех раненых штыками... - прошептал он.
- Ага. Одного оставили живым. "Расскажешь своим, что вас так разделал Кровавый Васыль". Его кастрировали и оставили в канаве. Он видел, как закалывали остальных.
Внезапно солдат отпрянул. Парень схватил его за рукав, второй рукой железным крюком - уцепился за борт грузовика.
- Возьмите меня к себе, а? - зашептал он вдруг, торопливо, как безумный. - Я вам его, Васыля, в зубах принесу, я их знаю, уже два года я знаю их приемы... - потряс он своей железякой, как грамотой, и вдруг спрыгнул на землю.
Солдат одернул ремень висевшего на шее ППШ и отступил в глубь фургона.
- Пусти! - услышал солдат в темноте пронзительный девичий крик. Он инстинктивно оглянулся, но сзади была лишь непромокаемая брезентовая темнота. Послышался топот убегающего человека. Солдат, чинивший с шофером радиатор изрешеченного, превращенного в катафалк грузовика, со злостью сплюнул и выругался...
- Щупать ему захотелось, сукин сын!
Прошел месяц. Опустевшие поля стали еще печальнее. Люди выходили на осеннюю вспашку, ворочали свою землю, ту, что всегда, но знали: теперь за горизонтом была ничейная земля. Выселяемое украинское население эшелонами ехало на запад. Банды, лишенные поддержки, поднимались все выше в горы или, зарывшись в землю, создавали в опустевших селах целую систему бункеров, скрытых под обезлюдевшими хатами. Несмотря на это, по ночам еще поднимались зарева пожарищ, а днем люди боялись уходить за горизонт. Солтыс, если ему надо было в повят, всегда ездил с военным и таким же образом возвращался.
Вечерело. Поля затянула мгла, словно дым костров на убранных огородах. Но с тех пор, как уехала вызванная на "пожар" воинская часть, ни один пастух костров не разжигал. Было холодно, но люди еще сидели перед хатами, сохраняя в себе остатки осеннего солнца. Огонек зажженной спички уже был виден отчетливо, напоминая, что близятся сумерки.
Алексы выпрягал коня. Нина прикорнула на веранде. Как всегда в эту пору, она думала о недавнем. Брат отвел коня в конюшню. Заскрипел журавель. Нина видела, как он поднимается из-за хаты напротив на фоне еще светлого неба.
"Надо дать Алексы ужин", - мысленно подстегнула она себя. И тут вдруг услышала быстрый топот. К калитке подбежала Хеля. Остановилась, большая и стройная.
- Алексы! - позвала она, когда тот показался в воротах. - Алексы! Какие-то люди... - У нее перехватило дыхание. - В роще за каплицей.
Алексы ни о чем не спросил, окинул взглядом двор, как бы ища укрытия, и неожиданно выбежал на дорогу и понесся в легких осенних сумерках, грохоча сапогами.
"На пост", - подумала Нина. Хелена уже стояла рядом с ней, вытянув шею, замерев; она подошла на расстояние вытянутой руки, как бы ища у сестры защиты.
- Какие-то люди... - повторила она. - Я слышала... о чем-то говорили по-украински.
- Они тебя видели?
- Нет. Они не ожидали.
- Много их?
- Не рассмотрела, - прошептала Нина, взглянула на веранду, и ее почему-то охватила дрожь. Она опять отступила на шаг.
Так они стояли молча, превратившись в слух. Нина слышала ровное сердцебиение сестры. Обе были заперты в этой ночи, как дети в темной комнате; они инстинктивно боялись каким-нибудь неосторожным движением нарушить тишину. Вдруг их кинуло друг к другу. По дороге бежал запыхавшийся Алексы.
- Пост пустой! Телефон забрали... Пошли спать в поле...
- А уже месяц спали на посту, - зашептала Нина.
- Солдаты могли получить предупреждение... - тихо сказал Алексы и осекся.
На землю опустился туман.
- Вот! - вскрикнула вдруг Хелена, подняв руку. Издалека донесся какой-то крик.
- Возле Остриханьского, - прошептал Алексы фамилию крестьянина, усадьба которого на полкилометра отстояла от плотной застройки. Но капличка, рядом с которой Хелена слышала голоса, была с другой стороны. Окружили... - пробормотал он сквозь зубы. И сразу же громче: - Они ничего обо мне не знают...
Только теперь Нина почувствовала страх. Она вспомнила какой-то рассказ брата о лесопилке, на которой пила была обмотана человеческими внутренностями. Они стояли, так тесно прижавшись друг к другу, что чувствовали собственное тепло, из-за чего их беспокойство только усиливалось.
Опять откуда-то издалека донесся крик.
- Стрильци... - шепнул Алексы.
Нина почувствовала дрожь, какую испытывает человек, пытающийся удержать тяжесть, превышающую его силы. Опять воцарилась тишина. Что-то должно было произойти. Она почувствовала, как страх превращается в ней в какую-то коварную энергию, и вдруг возненавидела не тех, кого боялась, а тех, с кем должна была нести без всякой с их стороны помощи этот парализующий страх.
