Мара Будовская - Вечер в Муристане
— Да не шепчите, Сергей Степаныч. Никого нет, в театр понесу. Масленица же нынче!
— Ой, прости господи, а у меня и из ума вон. Всё утро с этими пацанами провозился, царствие им небесное. У Серёги мать совсем спилась, ей и горе — не горе, а повод за бутылкой сбегать. А у Витьки родители нормальные, сестра в институте учится. И за что им это? Ну, давай свой чай.
Мишка слышал этот диалог из спальни. Двое несчастных, один попьянее, другой потрезвее, один потупее, другой порезвее, агрессивные дураки — лежали мёртвые в скользком мёрзлом межзаборье. Сами виноваты. Замёрзнуть по пьяни в нескольких шагах от дома — это надо умудриться.
Тая пекла оладьи, участковый Дюкин пил чай. Мишка сидел под одеялом и чувствовал себя Адамом, объевшимся плодами древа познания добра и зла. Он бы сам себя изгнал из рая, если б мог.
Дюкин ушёл. Тая застала Мишку трясущимся крупной дрожью.
— Мишик! Ты давай не страдай. Совесть твоя чиста. Если бы вышло по–другому, они бы нас убили. Помни об этом! Не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра. Я сейчас буду занудничать, но ты потерпи, хорошо? Я всё–таки старше тебя. Послушай. Если человек агрессивен, но умён — с ним можно договориться. Если он добр и туп — не представляет опасности. Агрессивного дурака можно нейтрализовать, заняв делом. А вот если человек жесток, глуп и к тому же болтается, предоставленный самому себе — это и есть самая страшная ситуация.
— Мы могли вызвать «скорую». И их бы спасли. И, может быть, они бы не пили больше. Ну, хотя бы Батурин, у которого семья нормальная.
— Миша, прекрати! Они бы дали против тебя какие–нибудь показания, и ты бы ещё оказался виноватым. Поверь мне, тут вмешался наш еврейский бог. А он зря не сделает. Я давно за ним наблюдаю. Он всегда наказывает виновных, но никогда не устраивает показательных процессов.
— Ты говоришь прямо как Дедамоня.
— Твой дед?
— Ну да.
— Вот видишь, значит, я говорю правду. Так что ты ешь давай оладьи, и пойдём. Мне надо на репетицию, а ты в школу ещё успеешь ко второму уроку.
Катя + Миша
Израиль, Рамат — Ашарон, Натану Фишелю.
От Пороховой Екатерины.
30 мая 1987 года
Дорогой Натик!
Рада была получить твоё письмо. Смешно, ты даже сделал одну ошибку, чего раньше за тобой не водилось. Неужели русский язык забывается? Твой папа очень по тебе скучает, но не жалеет, что ты уехал. Думаю, вы всё решили правильно, зря ты мучаешься. И с работы папу не выгнали, как ты боялся. А раз до сих пор не выгнали — то и не выгонят. Так и будут они с моим отцом вечно дудеть в свои дудки.
Я, Натик, попала в странное, глупое положение. В нём никто не виноват, кроме моей ревности, и никто о нем не знает. Расскажу тебе, потому что ты далеко.
Вдруг оказалось, что я — красивая женщина, чего не сулила моя детская внешность (ну, ты помнишь). В подтверждение высылаю фотографию. Это я, ты уж поверь мне на слово.
Красота бы — полбеды. А выяснилось, что я влюблена. Люблю. Мишку Фрида. Ты спросишь — а как же Борька? Дружили–то втроём! Борька — тот втюрился в меня. А вот Мишка…
Мишка относится ко мне по–прежнему, как к подружке детства. А любит он такую удивительную женщину, что мне и рядом с ней встать страшно. Она — сказка, она — чудо, она достойна лишь восхищения. И она на десять лет нас старше. Я не пишу её имени лишь потому, что её можно привлечь к уголовной ответственности за то, что она отвергла ухаживания своего начальника, а выбрала моего Мишку. Я извожу себя ревностью. Я за последние месяцы повзрослела лет на десять, а то и на двадцать. Я опустилась до выслеживания. В мою преступную голову забрался даже план выдать растлительницу моего малолетнего возлюбленного милиции или Мишкиной семье. Последствия равнозначны. Слава Богу, я на подобное не способна в силу хорошего домашнего воспитания.
Борька из нас троих один шестнадцатилетний. А наше с Мишкой детство кончилось, у каждого по–своему.
Как мне быть? А, Натик? Спрашиваю твоего независимого совета, как мужчины и как человека. Только не пиши, пожалуйста, что надо больше времени уделять учёбе и меньше — всяким глупостям. Я от тебя не этого жду.
Твоя Катя
СССР, Младосибирск, Пороховой Екатерине
От Натана Фишеля.
15 июля 1987 года
Физкультпривет, Котёнок, моя умничка! О, да — ты похорошела. Прими комплименты от всего нашего подразделения, включая капрала Шломо Л., который снял с твоей фотографии копию на ксероксе и повесил у себя над койкой, как отличник боевой и политической подготовки портрет Ленина.
В свободном мире такие девчонки, как ты, по улицам в школу не ходят, а поступают в распоряжение театральных студий, модельных агентств и самых богатых мужчин. Они носят короны, ездят на конкурс «Мисс Вселенная», получают автомобили, обвязанные шелковой ленточкой, бриллиантовые колье и заманчивые предложения. А не спрашивают совета об отношениях с одноклассниками у пропахших порохом и носками рядовых израильской армии.
Всё–таки отвечу. Мне кажется, дружба с М. и Б. приучила тебя к мысли, что оба эти высокородных рыцаря живут у тебя в кармане. Думаю, закрути роман с престарелой дамой не М., а Б., — он бы не пропал, а остался на трубе. То есть — в твоём сердце. Твоя ревность — лишь обострённое чувство собственности. Триумф похорошевшей леди не будет полным без тушки и скальпа товарища Фрида. Подумай об этом и согласись, что я прав.
У меня всё в порядке, если не считать того, что на месте моей службы вода только для питья, а для мытья воды нету. (Не знаю — может быть, это военная тайна. Если так, то я — мальчиш–плохиш.)
Прости за неаппетитные подробности. Я бы переписал письмо, но тогда отправить я его смог бы только через месяц — в следующий приезд с базы.
С пролетарским приветом, твой Натик.
Одинокий дачник
Лето перед десятым, выпускным классом, Мишка провёл на даче. Все прежние летние каникулы они жили на даче вдвоём с Бабаривой. На выходные приезжали родители. Иногда гостили Борька или Катерина. Дедамоня показывался изредка. Он говорил:
— Не люблю русскую природу. А особенно — наш огород.
Огород был детищем Бабаривы. Мишке, находясь в её распоряжении, приходилось по утрам отрабатывать повинность. Остальное его время делилось между книжками, велосипедом и рекой.
На этот раз родители оставили его на даче одного.
— У нас в городе много дел — пряча глаза, ответила мама на Мишкин изумлённый немой вопрос. — Тебе тут крупы, макароны. Сосиски в морозильнике. Молоко покупай в деревне. Овощи будет приносить Нюра, я с ней договорилась. Печку не топи. Керосинку не зажигай. Вари на электроплите. Если отключат электричество — иди к Галине Петровне, она накормит. Я с ней договорилась. Вот деньги на молоко. Если похолодает — приедешь домой. Вот деньги на электричку. В холодной воде не купайся. В баню ходи к Семёновым. Я договорилась.
— А огород?
— Огород в этом году отдохнёт. Малину и смородину поливай по вечерам, если дождей не будет.
— Как — огород отдохнёт? Мама, скажи — Бабарива больна? Ты от меня что–то скрываешь? Что вообще происходит?
— Да всё в порядке. Бабарива здорова, типун тебе на язык. В июле мы сдаём на права. Надо тренироваться водить. Потом, возможно, предстоит переезд на новую квартиру. И мы должны этим заняться. Понимаешь? Оформить документы, всё упаковать.
— А почему ты мне об этом не говоришь?
— Вот — говорю.
— А как же наша поездка в Болгарию?
— Какая поездка?
— Ну, фотографировались–то мы зимой? На визу? Помнишь?
— А, это… Это да… Не пускают пока. Вот. Так что огорода в этом году не будет. Радуйся.
На перроне, перед тем как сесть в электричку, мама всё повторяла наставления про керосинку и баню, а папа сунул Мишке завёрнутый в газету пакет:
— Потом откроешь.
Мишка потом открыл, прочёл на упаковке: «презерватив в смазке». Он покраснел — не от отцовской заботы, а от стыда, что с Таей никогда этим товаром не пользовался. А надо было, наверное.
Тая приезжала к нему в понедельник и оставалась до среды — так позволял её театральный график. Каждый раз меняла наряд и причёску — до неузнавамости. Мишке нравилась эта игра. Новому образу они придумывали имя, фамилию и биографию. Мишка ставил режиссёрскую задачу, а Тая создавала великолепную галерею портретов наших современниц.
Когда он вытащил один экземпляр из отцовского подарка и вопросительно показал Тае, она отрицательно замотала головой:
