Мара Будовская - Вечер в Муристане
Поцелуйный момент пропал. Мишке пришлось рассказать о том, откуда он знает этих двоих, о китайских курсах, о маме, которая шапками кидалась. Тая спросила:
— У тебя мама что — молодо выглядит? Он её за твою девушку принял.
— Маме тридцать шесть. Она меня в двадцать лет родила.
— Молодая. Надо же, второй раз тебя от этих дураков спасают женщина и лёд. Забавно…
Тая накрыла на стол. Таёза мурчал и тёрся о Мишкины брюки. Поцелуи откладывались.
Фотография на визу
Мишка намеревался вернуть себе утраченные позиции, провожая Таю после очередного занятия драмкружка. Но не тут–то было — в школьном коридоре его ждала мама.
— Пойдём, сынок. Дело есть. Давай, пока не закрыли.
Мама поймала частника, и они отправились в центральный Дом Быта. Они, впрочем, могли ехать куда угодно, — Мишка не замечал дороги. Из всего заоконного ландшафта он выделял только идущие в обнимку парочки. Он загадал, что если насчитает их как минимум пять, — то они с Таей всё–таки сблизятся. Парочек набралось восемь, когда они подъехали к шикарному летом, а теперь обледеневшему подъезду бытового комбината. Мама усадила его в очередь в фотографическое ателье, а сама побежала в швейное, — у неё была назначена примерка у лучшей закройщицы города, матери Борьки Левитина.
В приемной фотографа сидели нервно пудрящаяся девица, дядька в сапогах и старушка с толстой внучкой. Мишка бывал здесь и раньше, последний раз не так давно, фотографировался на паспорт. Интересно, зачем это мама его сама сюда привела? Любое её поручение он выполнил бы без напоминаний, слава богу, не маленький. И тут он заметил взгляд Таи. Она глядела с рекламного стенда, разделённого рамочками: «на паспорт», «на военный билет», «художественный портрет». Тая была — художественный портрет. Фотографу удалось застать её врасплох, без роли и грима, такой, какой мечтал увидеть её Мишка, и какой ему уже случалось её видеть. Пока он разглядывал портрет, зашли по очереди в чёрную дверь и вернулись напудренная девушка, дядька и старушка со своим сокровищем. Дядьке напечатали «три на четыре» тут же, на месте, а девушке и старушке было велено явиться через несколько дней, — они делали художественную съёмку. Мишка не входил в мастерскую, ждал маму. Тогда чёрная дверь распахнулась сама, и появился высокий старик, сложением скорее напоминавший подростка.
— Молодой человек! На что снимаемся? Паспорт? Права? Хотя, позвольте–ка, на паспорт вы уже снимались, если не ошибаюсь? Значит — художественная съёмка на память любимой девушке?
— Простите, я не знаю. Мама сейчас должна подойти.
— Клаша, за ним не занимать, — бросил фотограф приёмщице. — А когда ваша мама придёт? Нам скоро закрывать, с вашего позволения.
— Сейчас, вот–вот придёт. Скажите, а кто на этом портрете? — Мишка показал на Таю.
— Молодой человек, или вы не бываете в театре? Или вы не узнали нашу приму, мадмуазель Фрид? Феерическая женщина! Но я её поймал!
— Да, вы точно схватили её характер!
— Мальчик! Вы меня простите, но почём вам знать её характер? Это ж надо быть либо старым созерцателем вроде меня, либо очень близким ей человеком. А сопливой публике вроде вас шиш она покажет, а не характер.
Эх, сказать бы этому насмешливому старичку, что он, Мишка, и есть самый близкий Таин человек, а не сопливая публика!
Тут пришла мама, извинилась за задержку, шепнула что–то приёмщице. Фотограф сухо улыбнулся:
— Проходите, мадам. Йир фотографирцех оф а визэ? Я так понимаю, надо вместе? Эр из нох а клейнер?
Он усадил маму в кресло, а Мишку поставил рядом, долго рассматривал всю композицию в фотоаппарат, подходил, нагибал Мишку ближе к матери, отодвигал ему ногу, чтоб стоял ниже, достигал нужного наклона их с мамой голов, крутя их за подбородки.
Тем временем в мишкиной голове сплетались две мысли — он Тае близкий человек, и они с мамой фотографируются на визу.
— Мам, а куда мы поедем? — спросил он на обратном пути.
— Куда поедем?
— Ну, мы же на визу фотографировались?
— А, это… Я думаю, не съездить ли летом по путёвке в Болгарию? Или Венгрию.
— До лета времени — вагон! Почему именно сегодня, в такой спешке?
— Знаешь, сколько времени идёт оформление документов? Как раз к лету успеем.
Но скоро виза, Венгрия и Болгария выскочили из Мишкиной головы.
Древо познания
После драмкружка расходились по домам.
— Миш, ты не мог бы меня до дома проводить? — подошла к нему Тая.
Он, стараясь не позволить сердцу расколотить грудную клетку, кивнул.
В трамвае, несмотря на поздний час, была давка, и Мишка раскинулся, уцепившись за поручни, оберегая Таю от напора. Этому приёму научил его отец. Какие–то девчонки в одинаковых дублёнках сделали ему замечание:
— Молодой человек, чего растопырились? Вы не один в вагоне едете.
И Тая передразнила их:
— Да, чего ты растопырился? Стопырься.
Это трамвайное, их первое, обьятие продолжилось даже когда вагон, подъезжая к конечной остановке, опустел. А там, на остановке, вновь сидели те двое. Пьяны они были одинаково. Трамвай сделал круг и уехал.
Тот, который раньше бывал менее пьян, сразу вынул нож.
— Вот он, погляди! Пока целенький. А если будешь к бабам с нашей улицы на трамвае ездить — станешь дырявенький. Понял?
— Понял? — эхом отозвался второй и тоже вынул нож.
— Нож спрячь, — сказал Мишка, задвигая Таю себе за спину. Тая же проговорила:
— Ребята, может, разойдёмся по домам? По–соседски? А? На одной улице живем.
— Мой адрес не дом и не улица! — завопил первый — Мой адрес — Советский Союз! — и стал медленно наступать.
Тут Тая схватила Мишку за руку, и, как в прошлый раз, потащила к спасительному скоростному слалому меж двух заборов. Мишка, поскользнувшись, упал, сбил с ног Таю, и они клубком покатились с ледяной горы. Их преследователи из–за узости межзаборного промежутка шли гуськом, один за другим, с ножами наголо. Первый врезался в забор и упал. Второй, споткнувшись о лежашего первого, свалился на него, не успев отвести ножа. Нож воткнулся первому в спину. Увидев расползающееся на снегу тёмное пятно, второй в два счёта догнал замешкавшихся Мишку с Таей, и замахнулся на Таю своим уже окровавленным оружием. Мишка оттолкнул его изо всех сил, нападающий опрокинулся на спину, стукнулся затылком об лёд и остался лежать.
Не успели они влететь в Таиланд, как Мишка завопил:
— Тая, они же без сознания! Пьяные! Раненые! Надо им хоть скорую вызвать!
— Ага, а скорая вызовет милицию. Тебе. И не ори ты так.
— Тая, надо им помочь!
— Я так не считаю. Они только что бегали за нами с ножами. Они — преступники, пусть пока у них и не получилось ничего. Они — агрессивные тупые бездельники, а это — самый страшный тип людей. Не переживай, их обязательно кто–нибудь найдёт. Лучше, чтоб не мы с тобой. Миш, иди ко мне…
Тая сделала всё, чтобы маленький Фрид забыл о происшествии, хотя при этом пострадали гигиена (она не успела расстелить постель) и Таёза (чуть не получил травму хвоста — так резко они на него повалились). Фотографический Булгаков улыбался любовникам.
Мишке казалось, что он согрелся после длительного холода, или напился после многодневной жажды, или прошла какая–то застарелая боль, к которой давно привык и не ждал исцеления. Сквозь это любовное умиротворение он слышал, как Тая говорит по телефону:
— Алло, здравствуйте? Это квартира Фридов? Евгения Марковна? Говорит Таисия, актриса. Да, это я драмкружок… Нет, не беспокойтесь, всё в порядке! Видите ли, Мишенька проводил меня до дому, очень замёрз, а пока я ставила чай, он угрелся и уснул на диване. Пусть остаётся, да? Я тоже так думаю. Что вы, не стоит благодарности, я же понимаю, поздно, вы беспокоитесь…
Тая положила трубку, и прошептала Мишке на ухо:
— Хорошо, что у меня теперь есть телефон!
— Хорошо, что у меня теперь есть ты! — прошептал Мишка в ответ, и все продолжилось уже на благоустроенной постели и без Таёзиных хвостов.
— Заходите, Сергей Степанович, заходите. Я могу вам чем–нибудь помочь? Чаю?
— Некогда, мне, Таисья, чаи распивать. Мне бы по телефону позвонить, а то до участка далеко. Ага, спасибо. Алё, Алексей Владимирович, участковый Дюкин беспокоит. У нас тут два трупа. Опознали. С нашей улицы два пацана, Серёга Шапошников и Витька Батурин. Один другого порезал по пьяни, не смертельно, но тот кровью истёк, а этот просто замёрз. В щели между заборами. Там зимой так ребятишки льду накатают, что и не ходит туда никто. А ведь, если прикинуть, один в тридцати метрах от своего дома, и другой метрах в семидесяти. Утром пошли бабы за водой, наткнулись. Ага, жду! Всё, спасибо, Таисья. А ты хоть и актриса, девка проворная. Кому оладьев–то нажарила? Есть кто у тебя?
