Йозеф Томан - Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры
- Он прощается с солнцем, - выспренне заговорил Капарроне. Добровольно накладывает на себя путы.
- Он прав, - защищает его Мурильо. - Он расточал свои силы впустую. Какая жалость, что столь исключительно одаренный человек не имел цели, если не считать целью мимолетные наслаждения и несчастье окружающих. Теперь он соберет воедино все свои жизненные силы, и они породят...
- Зевающую скуку, - перебил его Альфонсо. - Вы, дон Бартоломе, сидя сами за решеткой супружества, тянете туда же друга...
- Разве я не счастлив? - парирует Мурильо.
- Что за узенькое счастье - кружить вокруг своей курочки, качать колыбель да слушать детский визг! Счастье под крышкой, счастье, предписанное от альфы до омеги столетними обычаями...
- По-моему, ему будет недоставать приключений, - подумал вслух Вехоо. А что скажешь ты, старый пропойца?
Николас Феррано встает с чашей в руке.
- Я, дамы и господа, глубоко опечален. Меня покидает тот, кто начертал направление жизни моей. Себялюбиво мое горе, ибо оно проистекает от отчаянной неизвестности - что же мне делать теперь, когда былой мой спаситель уходит безвозвратно...
- Как ты говоришь, Николас! - хмурится Альфонсо. - Он еще не умер!
- Но это похоже на смерть, ваша милость. Твое обращение, о возлюбленный, - относится Николас к отсутствующему Мигелю, - подобно смерти. Покидаешь ты матросов своих, капитан. Что станется с ними в бурях искушений, будоражащих мир? Кто направит корабль, который ты бросаешь среди рифов и водоворотов?
- Отлично сказано! - восклицает Капарроне.
Но Николас продолжает плачущим голосом:
- Печальный, глубоко печальный стою я пред вами, благородные друзья. Тот, кто доселе пил вино наслаждений, принялся - о, горе! - за воду покаяния... Говорят, он нашел себя - зато он теряет нас, а мы теряем его. Какое жалкое зрелище! Я словно стою над могилой...
- Перестань, - одергивает его Вехоо.
- ...и не знаю, за что мне поднять эту чашу, - продолжает Николас. - За его так называемую новую жизнь? За наше жалостное сиротство? За гибель того, что здесь умирает, или за благо того, что рождается сейчас?
Тут весь пафос Николаса разом сменяется плачем.
С лицом, залитым слезами, он кричит:
- Но счастья я желаю тебе всегда, мой милый!
* * *
- Ты одинок на свете, друг мой, - говорит Мигель Альфонсо, который, возвращаясь от "Херувима", зашел к нему, несмотря на то, что уже ночь, чтобы в канун свадьбы первым принести свои поздравления. - Тебе единственному из всех нас негде преклонить голову. Я предлагаю тебе гостеприимство в моем доме, друг.
- Не понимаю, - недоумевает Альфонсо.
- Хочешь быть моим майордомо?
- Что? - поперхнулся Альфонсо.
- Не бойся, - улыбнулся Мигель. - Я не стану ограничивать твою бурную натуру. Ты только немного поможешь мне вести дом, ладно?
Они пожали друг другу руки - Альфонсо сияет.
О, конец нужде и нахлебничеству! Немного продажная душа Альфонсо - не судите слишком строго, в общем-то он верный друг, - изливается в благодарности:
- Я не обману твоих ожиданий, Мигель. Устрою все - от буковых поленьев для камина до голубей на карнизах окон! Я буду заботиться о твоей конюшне и о твоем платье. Стану таким майордомо, какого не знал ни Старый, ни Новый Свет!
Уходя, Альфонсо встретил в коридоре Каталинона.
- Эй, Като!
- К услугам вашей милости!
- Отныне я твой начальник, понял?
- Это как же? - удивляется Каталинон.
- Я теперь - майордомо этого дворца, и с завтрашнего дня приступлю к делу. Завтра утром, через час после восхода солнца - нет, не так, позднее, скажем, около полудня, - я пройду с тобой по дому и вступлю в должность.
Мигель между тем лег.
Завтра в это время Хиролама станет его женой. Завтра он начнет новую жизнь. Со старой покончено.
День улыбок, врата к сласти неизреченной, приди скорее, не заставляй себя ждать слишком долго! Беги же, ночь, не тащись так лениво, тяжелая тьма!
И тут сердце его сжалось от страха.
Ему померещилось вдруг, что он не один в комнате. Словно из всех углов вылезают уродливые чудища, высовывая языки, чтобы слизывать кровь со свежих ран. Словно ложе его царапают когти стервятников или волков. Словно в лицо ему пахнуло горячим, липким, смрадным дыханием из некоей пасти, по клыкам которой стекает слюна, смешавшись с кровью...
- Хиролама! - закричал он, но мрак вокруг него сомкнулся плотнее, положив на горло могучие лапы.
Он вскочил, зажег свечу.
Так он бодрствовал в страхе, что вокруг него бродит нечто, чего ему надо бояться.
Лишь много времени спустя впал он в тревожный, прерывающийся сон, разорванный ощущением страха.
* * *
Двенадцать главных суставов в теле человека,
двенадцать яиц кладет самка павлина,
двенадцать месяцев носит верблюдица плод,
двенадцать знаков Зодиака,
двенадцать было апостолов Христа,
двенадцатью звездами увенчана царица небес,
двенадцать ангелов стоят у врат священного города,
двенадцать - божественное число, которым мерят небесное.
Дважды двенадцать колоколов на севильском кафедральном соборе.
День свадьбы.
Дважды двенадцать колоколов собора.
Дважды двенадцать раз раскачали руки.
И сотрясается город от этого хора.
В голос небес преисподней вплетаются звуки.
Гром над Севильей грохочет, буря проходит.
Женится грешник, замуж святая выходит.
На пологом холме над городом пасутся овцы. Пастухи ушли поглазеть на свадьбу.
Пес, верный сторож овец, беспокойно обегает стадо, чует в воздухе что-то недоброе.
На вершине холма, словно вырвавшись из-под земли, выросли два дымных столба, белый и черный.
Постепенно они уплотнились, обрели форму фигур. Черный похож на дьявола, белый же - вида ангельского.
Бок о бок стали спускаться эти фигуры по склону.
Пес задрожал всем телом, завыл жалобно. Овцы разбежались.
А над холмом остановилась круглая туча и торчит на светлом и ясном небе, как некое знамение. Весь край сверкает на солнце - только холм прикрывает тень тучи.
Фигуры уселись на камни, устремили взоры на город.
- Грешник женится, - угрюмо промолвил белый.
- Святая замуж идет, - насмешливо подхватил черный.
- Только не почернела бы она от его грехов.
- Ваши слова, - с иронией возразил черный, - окрашены в семь цветов, словно василиск, но вкупе они не дают никакого цвета.
- Падшие ангелы, - парирует белый, - кормятся душами людей да насмешками.
- Обоим нам жарко, хоть мы и в тени, не так ли?
- Страх? - предположил белый.
- Это слово мне неизвестно. Любопытно - что будет дальше.
- Я знаю, что будет, - спокойно произносит белый.
- Ну-ка, всеведущий?
- Она обратит его к богу, - произносит уверенно белый.
Черный поморгал туманными очами, но в глухом его голосе слышна насмешка:
- Вы не знаете его. Не знаете нас!
И оба замолчали.
Перед собором густая толпа, люди всех сословий. Над ними гудят дважды двенадцать соборных колоколов, с их гудением смешиваются свадебные песни андалузских девушек:
Пахнет розами дорога,
И склоняют ветки лавры.
Вот идет жених, смотрите,
Разодет, как сам король...
Пахнет розами дорога,
Истекает ароматом.
Вот ведут ему невесту
Королеву в белом платье...
Ворота Прощения заливает солнце, город горит желтизною зноя, только над холмом стоит туча, как знамение небесное.
Ты, лишь ты похвал достойна.
Ты, лишь ты цветок получишь.
Ты, лишь ты любви достойна.
Ты, лишь ты на целом свете.
Ты одна, а не другая!
Хрупкие девичьи голоса дрожат в полуденном зное, как дрожит в воздухе марево. Потом вступают мужчины:
Как идет тебе молитва!
В ней ты душу раскрываешь.
Свежесорванную розу
Ты тогда напоминаешь.
Но вот архиепископ воздевает руку, благословляя новобрачных большим крестом.
В то же мгновение поднялись те фигуры на холме и смерили друг друга враждебным взглядом.
- Я знаю, о чем вы думаете, - взволнованно говорит белый. - Я вижу все ваши черные упования. Но будь я человеком, я не дал бы за них и мараведи.
- Будь я человеком, - гневно отвечает черный, - я уложил бы вас на месте.
- Грубостью маскируете свой страх. На вас плохо действует крестное знамение и запах ладана. Вы чувствуете, что напрасно противиться милости божией, которая снизошла на них обоих через таинство брака.
- Вы близоруки, - возразил черный, окутываясь, словно плащом, дымным облаком. - Не успеет луна наполниться дважды, как я стану богаче не на одну, а на две человеческие души.
Белый слегка усмехнулся и двинулся к городу. Вместе с ним двинулась туча, стоявшая над холмом, и пошла за белым, словно тень.
Черный столб рассыпался.
Время стронулось с места. Тени завели свои пляски на склоне холма. День склоняется к вечеру, и цвет неба смягчается, становясь из стального золотистым. Овцы сбиваются в кучу, чтобы вернуться в овчарню.
