Эдвард Бульвер-Литтон - Мой роман, или Разнообразие английской жизни
– Друг мой, возразил пастор: – на это вот что я скажу вам: я не раз езжал верхом и знаю, что для одних лошадей достаточно легкого движения поводом, а другие беспрерывно требуют шпор.
– Cospetto! воскликнул Риккабокка: – вы, кажется, поставили себе за правило каждый из своих опытов применять к делу; даже и поездка ваша на коне мистера Гэзельдена не оставлена без пользы. Теперь я вижу, почему вы, живя в этой маленькой деревне, приобрели такие обширные сведения о человеческой жизни.
– Не случалось ли вам читать когда «Натуральную историю» Ванта?
– Никогда.
– Так прочитайте, и вы увидите, что не нужно далеко ходить, чтоб изучить привычки птиц и знать разницу между касаткой и ласточкой. Изучайте эту разницу в деревне, и вы будете знать ее повсюду, где только касатки и ласточки плавают по воздуху.
– Касатки и ласточки! правда; но люди….
– Всегда окружают нас в течение круглого года, а этого мы не можем сказать о тех птичках.
– Мистер Дэль, сказал Риккабокка, снимая шляпу, с величайшей учтивостью: – если я встречу какое нибудь затруднение в моих умствованиях, то скорее прибегну к вам, нежели к этому холодному Макиавелли.
– Ага! давно пора! возразил мистер Дэль: – я только этого и ждал: теперь вы сами сознаетесь, что с вашей философией вы никогда не достигнете желаемой цели.
Глава XXXII
На другой день мистер Дэль держал длинное совещание с мистрисс Ферфильд. Сначала ему стоило большего труда переломить в этой женщине гордость и заставить принять предложения родителей, которые так долго, можно сказать, пренебрегали ею и Леонардом. Тщетно старался добрый пастор доказать ей, что от этих предложений зависят её собственная польза и счастье Леонарда. Но когда мистер Дэль сказал ей довольно строгим голосом:
– Ваши родители в преклонных летах; ваш отец дряхл; малейшее желание их вы обязаны исполнить как приказание….
– Господи прости мои прегрешения, заметила она. – «Чти отца твоего и матерь твою.» – Я не учена, мистер Дэль, но десять заповедей знаю. Пусть Ленни отправляется. Я одного только боюсь, что он забудет меня, и, может статься, современем, и он научится презирать меня.
– С его стороны этого не будет. Я ручаюсь за него, возразил пастор и уже без особенного труда уверил ее и успокоил.
Только теперь, получив полное согласие вдовы на отъезд Леонарда, мистер Дэль вынул из кармана незапечатанное письмо, которое Ричард вручил ему для передачи вдове от имени отца и матери.
– Это письмо адресовано к вам, сказал он: – и вы найдете в нем довольно ценное приложение.
– Не потрудитесь ли, сэр, прочитать его за меня? я уже сказала вам, что я женщина безграмотная.
– Зато Леонард у вас грамотей: он придет и прочитает.
Вечером, когда Леонард воротился домой, мистрисс Ферфильд показала ему письмо. Вот его содержание:
«Любезная Джэн! мистер Дэль сообщит тебе, что мы желаем видеть Леонарда. Мы очень рады, что вы живете благополучно. Через мистера Дэля посылаем тебе билет в пятьдесят фунтов стерлингов, который дарит тебе Ричард, твой брат. В настоящее время писать больше нечего; остаемся любящие тебя родители Джон и Маргарэта Эвенель.»
Письмо было написано простым женским почерком, и Леонард заметил в нем несколько ошибок в правописании, поправленных или другим пером, или другой рукой.
– Милый брат Дик, какой он добрый! сказала вдова, когда кончилось чтение. – Увидев билет, я в ту же минуту подумала, что это должно быть от него. Как бы мне хотелось увидать его еще раз. Но я полагаю, что он все еще в Америке. Ну ничего, спасибо ему: это годится тебе на платье.
– Нет, матушка, благодарю вас: берегите эти деньги для себя, и, лучше всего, отдайте их в сберегательную кассу.
– Нет ужь, извини: я еще не так глупа, чтобы сделать это, возразила мистрисс Ферфильд, с презрением, и вместе с этим сунула билет в полу-разбитый чайник.
– Вы, пожалуете, не оставьте его тут, когда я уеду: вас могут ограбить, матушка.
– Ах и в самом деле! правда твоя, Ленни! чего доброго! – Что же я стану делать с деньгами? Какая мне нужда в них? – Ах, Боже мой! лучше бы они не присылали мне. Теперь мне не уснуть спокойно. Знаешь ли что, Ленни: положи их к себе в карман и застегни его как можно крепче.
Ленни улыбнулся, взял билет, но не положил его для хранения в собственный карман, а передал мистеру Дэлю и просил его внести эти деньги в сберегательную кассу на имя матери.
На следующий день Леонард отправился с прощальным визитом к своему покровителю, к Джакеймо, к фонтану, к цветнику и саду. Сделав один из этих визитов, и именно к Джакеймо, который, мимоходом сказать, в избытке чувств, сначала дополнял свой красноречивый, прощальный привет одушевленными жестами, потом заплакал и ушел, – сам Леонард до такой степени был растроган, что не мог в то же время отправиться в дом Риккабокка, но остановился у фонтана, стараясь удержать свои слезы.
– Ах, это вы, Леонард! вы уезжаете от нас! сказал позади его нежный голос.
И слезы Леонарда покатились еще быстрее: он узнал голос Виоланты.
– Не плачьте, говорил ребенок, весьма серьёзно и вместе с тем нежно: – вы уезжаете; но папа говорит, что с нашей стороны было бы весьма самолюбиво сожалеть об этом, потому что тут заключается ваша польза, и что, напротив того, мы должны радоваться. Про себя скажу, я так очень самолюбива, Леонард, и сожалею о вас. Мне очень, очень будет скучно без вас.
– Вам, синьорина, – вам будет скучно без меня!
– Да. Однако, я не плачу, Леонард; и знаете, почему? – потому, что я завидую вам. Мне бы хотелось быть мальчиком, мне бы хотелось быть на вашем месте.
– Быть на моем месте и разлучиться со всеми, кого вы так любите!
– И быть полезной для тех, кого и вы тоже любите. Придет время, когда вы воротитесь в коттэдж вашей матушки и скажете: «мы одержали победу, мы завоевали фортуну.» О, еслиб и я могла уехать и воротиться, так, как это предстоит вам! Но, к несчастью, отец мой не имеет отечества, и его единственная дочь не приносит ему никакой пользы.
В то время, как Виоланта произносила эти слова, Леонард осушил свои слезы; её душевное волнение имело на него какое-то странное влияние: оно совершенно успокоивало его тревожную дотоле душу.
– Я только теперь понимаю, что значит быть мужчиной! продолжала Виоланта, приняв гордый, величественный вид. – Женщина боязливо решится произнести; я желала бы сделать это; а мужчина говорит утвердительно: я хочу сделать это и сделаю.
До сих пор Леонард замечал иногда проблески чего-то необыкновенно величественного, героического в натуре маленькой итальянки, особливо в последнее время, – проблески тем более замечательные по их контрасту с её станом, тонким, гибким, в строгом смысле женским, и с пленительностью нрава, по которой гордость её имела необыкновенную прелесть. В настоящую же минуту казалось, что дитя говорило с каким-то повелительным видом, почти с вдохновением Музы. Странное и новое чувство бодрости одушевило Леонарда.
– Смею ли я, сказал он: – сохранить эти слова в моей памяти?
Виоланта обернулась к нему и бросила на него взор, который и сквозь слезы казался Леонарду светлее обыкновенного.
– И если вы запомните, проговорила она, быстро протянув руку, которую Леонард, почтительно наклонившись, поцаловал: – если вы запомните, я, с своей стороны, буду с величайшим удовольствием вспоминать, что, при моей молодости и неопытности, я успела оказать помощь непоколебимому сердцу в великой борьбе к достижению славы.
На лице Виоланты играла самодовольная улыбка. Сказав эти слова, она промедлила еще минуту и потом скрылась между деревьями.
После довольно продолжительного промежутка, в течение которого Леонард постепенно оправился от удивления и внутреннего беспокойства, пробужденных в нем обращением и словами Виоланты, он отправился к дому своего господина. Но Риккабокка не было дома. Леонард механически вошел на террасу, но как деятельно ни занимался он цветами, черные глаза Виоланты являлись перед ним на каждом шагу, представлялись его мыслям, и её голос звучал в его ушах.
Наконец, на дороге, ведущей к казино, показался Риккабокка. Его сопровождал работник, с узелком в руке.
Итальянец сделал знак Леонарду следовать за ним в комнату, где, поговорив с ним довольно долго и обременив его весьма значительным запасом мудрости, в виде афоризмов и пословиц, мудрец оставил его на несколько минут и потом возвратился вместе с женой и с небольшим узелком.
– Мы не можем дать тебе многого, Леонард, а деньги, по-моему мнению, самый худший подарок из всех подарков, предназначаемых на намять; поэтому я и жена моя рассудили за лучшее снабдить тебя необходимым платьем. Джакомо, который был также нашим сообщником, уверяет нас, что все это платье будет тебе впору; мне кажется, что для этой цели он тайком уносил твой сюртук. Надень это платье, когда отправишься к своим родственникам. Я не могу надивиться, почему различие покроя в нашем платье производит такую изумительную разницу в понятиях людей о наших особах. В этом костюме мне ни под каким видом нельзя показаться в Лондон, и, право, невольным образом должно согласиться с людским поверьем, что портной перерождает человека.
