Жюль Ренар - Дневник (1887-1910)
В Кламси, в крохотном чопорном городке, принято отправлять свою малую нужду на углу ратуши. Место не отгорожено даже железным листом, и все буржуа, которые живут в домах, выходящих окнами на площадь, могут при желании, приподняв занавеску, узнать по спине, кто именно остановился по нужде.
Все здесь весьма вежливы. Меня всегда пропускают вперед; очевидно, учитываются личные заслуги каждого.
Я не связываюсь ни с кем, потому что твердо знаю, что непременно со всеми перессорюсь.
5 июля. Мама восклицает:
- Десять метров ткани! О душенька, это слишком много, в сто раз больше того, что требуется. Мне вполне хватит девяти метров.
20 июля. Радость от оконченного труда портит начинаемую вслед за этим работу: еще веришь, что она пойдет легко.
27 июля. Читая "De Profundis" Оскара Уайльда, мы испытываем сожаление, что сами не в тюрьме.
* Отныне я согласен ходить лишь при условии, что у меня будут крылья.
9 августа. Красота огромного луга, где быки, кажется, гуляют сами по себе, красота, которую ничто не ограничивает, разве что эта полоска леса.
* Берегись переполнить чашу счастья, чтобы не забрызгать твоего соседа.
18 августа. Социализм должен сойти от мозга к сердцу.
Родина. Никто не станет менять свой край ради красоты пейзажа.
* Меня спрашивают о моих делах только для того, чтобы иметь право рассказать мне о своих напастях.
21 августа. Свинья. Ее соски расположены строго в ряд, как маленькие горшочки.
* Летом от источников веяло бы прохладой, если бы они не пересыхали.
* Во время засухи корова побирается по краям дороги, но неизменно приносит в стойло вымя, полное молока.
* В нашей деревенской глуши появился новый зверь - железнодорожный.
23 августа. Раготта не умеет стирать в корыте. Для того чтобы простирнуть какую-нибудь тряпку, она отправляется на речку, к проточной воде.
Ходить к обедне и стирать в реке - это две ее старинные и равно священные привычки.
* - Я не занимаюсь политикой.
- А знаете, это все равно что сказать: "Не занимаюсь жизнью".
* Их дочь умерла в воскресенье, а во вторник ее похоронили.
Он весь понедельник орудовал цепом. Да и она, она отнюдь не похожа на женщину, потерявшую дочь: она похожа на женщину, которой дважды в день, утром и вечером, приходится доить четырех коров.
Откуда же им взять время предаваться горю?
3 сентября. Шлюзовщик жалуется на свое одиночество. Ни отпуска, ни денег. Приходится сидеть на месте по восемнадцати часов в сутки и ждать, придет судно или нет. Да и кто он такой, этот несчастный шлюзовщик? Никто на него даже не глядит. Если ему повстречается учитель (а ведь учитель тоже мелкий служащий вроде него), учитель и не заметит, что перед ним шлюзовщик.
* У рыболова несколько раз срывается с крючка рыба, и он говорит: "Ну и дура!"
* Свинья: и вся эта грязь на нежно-розовом фоне.
* - Я ведь старой школы, - говорит железнодорожный сторож.
И с улыбкой добавляет:
- Из той школы, где грамоты не знают.
* Фантек мне рассказывает:
- Я сказал господину Монтаньону в Невере, желая посетить его фаянсовую фабрику: "Я сын Жюля Ренара". Монтаньон мне ответил: "А, знаю, аптекаря из Кламси". - "Нет". - "А, знаю, лейтенанта флота". - "Да нет, писателя". - "А, знаю, того, который пишет маленькие романы. Они довольно известны".
20 сентября. Тилье. Праздник. Заметки.
Министр ест виноград и слушает комплименты, тяжелые, как удары цепом по голове. Отделение церкви от государства. О Бриане ни слова.
Одному не досталось зеленого горошка, другому салата - вот и весь их комментарий к банкету.
Меня представляют ему, так сказать, в тройном качестве: как мэра, как члена республиканского комитета в Корбиньи и как оратора комитета имени Клода Тилье.
- Господин Жюль Ренар? Я вас знаю. Видел какую-то бумагу из мэрии с вашей подписью. Вы ведь мэр Шитри?
- Да, господин министр.
- У нас тоже есть Шитри, только в департаменте Ионн.
Один из приглашенный величает меня Жаном.
А другой мне говорит:
- Они рассчитывают на вашу речь. Да, да, надеются, что вы их посмешите.
* Похоронив своего дядю, он плакал, разливался! Желая его утешить, Тристан Бернар сказал:
- Ничего, скоро вы успокоитесь.
- А когда?
- Недели через три.
- Ох, как много, - сказал племянник и зарыдал с новой силой.
1 октября. Псовая охота, всякая охота гнусна и не имеет оправдания. Ведь охотятся не для того, чтобы снискать себе пропитание. Если уж можно найти извинение охотнику, так это браконьеру. Он продает дичь и живет этим круглый год.
- Но ведь вы убиваете кур, быков?
- Никакого отношения к охоте это не имеет. Ни курица, ни бык не предвидят своей смерти. И не боятся нас. И живут-то они благодаря нам: их смерть - это, так сказать, уплата долга. Разумное животное не будет колебаться в выборе - быть курицей или куропаткой.
Посмотрите, как в первых числах октября мечутся, обезумев от страха, куропатки. Их жизнь, которую они с таким трудом отстояли против заморозков, засухи, хищников, превращается в кошмар при появлении человека со своей палкой, откуда со страшным грохотом вылетает дым. А теперь посмотрите на курицу, которую вы завтра скушаете за обедом!
* Крестьянин, быть может, единственный изо всех людей, который не любит сельского пейзажа и на него никогда не смотрит.
4 октября. Мама грустит, и грусть ее вполне искренняя, - правда, долго такое состояние не продлится, но оно все же производит впечатление.
Она начинает думать, что одними визитами всего не уладишь.
Грусть: старуха на стуле о двух ножках, который вот-вот развалится. Она наклоняется к очагу, где чадят два полена. А позади - холод кухни.
В своем сыне она видит такого же молчаливого мужчину, каким был ее муж; и это еще страшнее, потому что мужа уже нет.
Для услуг у нее имеется Люси, молоденькая служаночка в трауре, которой, кстати сказать, никогда нет на месте.
Ей уже не хватает сил на прежнюю болтовню. Слова ее падают в огонь, и продолжения не следует. Между фразами долгие паузы.
Она плачет, твердит:
- Ох, как я несчастна! Вы даже представить себе не можете, как я несчастна!
Возможно, несчастна оттого, что не сумела добиться любви ни мужа, ни детей, зря сгубила свою жизнь.
Почему не может она исчезнуть, потихоньку сгореть в очаге, смешать свой пепел с пеплом поленьев!
А ветер! Дыхание всех ветров бушует у ее двери.
* Умер Эредиа. Он оставил только том стихов. И решил, что в этом его спасение: не отвергнет же потомство всего один какой-то томик.
Потомству так же легко отвергнуть один том, как и тысячу томов!
9 октября. Живу в своей лени, как в тюрьме.
* Когда у меня остается не более ста су, я пугаюсь; когда у меня остается не более десяти су, я обретаю моральный покой.
10 октября. Старости не существует. По крайней мере, не существует непрерывных мук старости в конце жизни: ежегодно мы, как деревья, переживаем приступы старости. Мы теряем листву, ясность духа, вкус к жизни. Потом все возвращается. Не просто: детство, зрелость, старость. У нас есть по нескольку раз в жизни свои времена года, но их смена для нас неуловима: она не закономерна.
11 октября. Философия - это нечто вроде стрельбы наугад: не видно, где прячется бог, и не знаешь, попал ты в него или нет.
* ...Я охотно отдал бы свою пьесу театру, который был бы пуст, не имел бы ни директора, ни актеров, ни публики, ни прессы.
Генеральная репетиция всегда превращается в пытку.
Как так! Этот господин, в котором я не нахожу ни грана таланта, вдруг возьмет и скажет, что я талантлив.
Самая прекрасная хвалебная речь доставляет не больше удовольствия, чем самая банальная любезность, и любая критика кажется мне грубой.
Очень быстро привыкаешь к молчанию прессы.
Когда критик разбирает чужую пьесу, я просто ее не узнаю, хотя видел ее своими глазами. Почему же критика должна быть справедливой, когда речь идет обо мне?
Статья господина Фаге может позабавить или нагнать скуку, но какое отношение имеет она к литературной справедливости? Имеются всего три-четыре талантливых критика, а все остальные - тьфу!
Я не знаю, что такое торговый дом, но я отлично знаю, что театр - это такое место, где больше всего говорят о деньгах. Я знаю только одного директора театра, осмелившегося ставить пьесу, которая не делала сборов. И то я не решаюсь его назвать: он подал бы на меня в суд...
* Жирных овец пасет такой малыш, что волк непременно утащит его, как только овцы отвернутся.
18 октября. Онорина уже не отличает дня от ночи. Встает ночью, чтобы съесть кусок хлеба. Неужели до самой смерти ее так и будет мучить голод?
* Осень. Тяжелая пелена туманов уползает к югу, и является север, солнечный, ясный и холодный.
* На охоте. Парочка ежей устроила себе гнездо в опавшей листве. Пуантю лапой выкапывает их из-под изгороди, как горячие каштаны, потом берет их по очереди в пасть и кладет на землю - жжется.
