Джойс Кэри - Радость и страх
- Но разве обязательно поить их шампанским?
- В конечном счете это окупится.
- Ну, а зачем пить, когда нет гостей?
- А это тоже экономия, способствует бодрости духа. Хороши бы мы были, если б я в такое время свалился. Кто тогда стал бы думать?
Он приглашает управляющего, некоего Джузеппе Тэри, бывшего владельца ночного клуба, и поручает ему подобрать первоклассный персонал и закупить лучших вин. Нанимает старшего садовника и велит ему сделать из сада конфетку, чтобы люди останавливались полюбоваться. Заказывает мебель, ковры и картины - по большей части классические обнаженные фигуры. Академическая живопись, не придерешься. А кому не приятно поглядеть на голеньких, если это дозволено?
Развесить картины, расставить мебель - эти обязанности ложатся на Табиту. Никогда еще ее не заставляли столько работать. Когда к ней однажды приехал Джон, она могла уделить ему лишь половину внимания, вторая все время отвлекалась на Джузеппе и рабочих, ведь, стоит ей отвернуться, непременно что-нибудь напутают. И Джон с порога кричит: - Ой, мама, подождала бы хоть месяц, пока у меня экзамены кончатся!
- Ты за меня не беспокойся, Джон.
- Как же не беспокоиться. Я слышал, ты продала военный заем. А на что ты собираешься жить дальше?
- Но те деньги уже опять помещены, в этот отель. Очень надежно помещены.
- И ты в это веришь?
В глубине души Табита в это не верит, а лгать умеет плохо; она отвечает: - Перспективы как будто хорошие, - и густо краснеет.
И тогда мать и сын обмениваются долгим взглядом, которым в чем-то признаются друг другу. Джон говорит: - Все-таки это было безумно вернуться к такому человеку! - Но говорит неуверенно, тоскливо. Он чувствует, что жизнь куда сложнее, чем ему представлялось, что в самых обычных судьбах есть место для глубоких, трагичных переживаний. Он смутно догадывается, что в Эрсли Табита была очень несчастна, что одиночество для немолодой женщины может обернуться острейшей мукой. И вина и сочувствие внезапно поворачиваются к нему тысячью новых граней. А Табита говорит: Ты не считай себя ответственным за меня, милый. Если я потеряю мои деньги, так не буду просить у тебя поддержки. Это было бы просто грешно.
- Но как же иначе, мама? Я бы не мог допустить, чтобы ты нуждалась.
- Нехорошо так говорить, Джон, несправедливо. Ты оказываешь на меня давление.
- Справедливость тут ни при чем. Господи, мама, как ты не понимаешь? Справедливость - категория рассудочная, в семейной жизни ей нет места. Последняя фраза, шире по смыслу, чем того требует данный случай, - явно итог каких-то невеселых раздумий.
- Как дела у Кит? - спрашивает Табита, и опять они обмениваются вопрошающим взглядом.
Но тут к ним подходит Джузеппе спросить, что делать с новыми маркизами, на какой высоте их крепить.
- Я же дала вам все размеры, Тэри... а впрочем, не надо, я лучше сама им скажу. - Она куда-то бежит, а когда возвращается, разгоряченная долгими и сложными объяснениями, Джон уже смотрит на часы. - Надо бежать. Влетит мне, если пропущу этот поезд.
Табита провожает его на станцию. В последнюю минуту, когда поезд уже вот-вот тронется, она вспоминает, что хотела объяснить, почему не может перейти на иждивение к Джону. Хотела возразить на его слова, будто справедливость здесь ни при чем. Но, вскочив на подножку, чтобы заглянуть в окно вагона, она видит, что Джон-уже разложил на коленях бювар и готовится проверять кучу экзаменационных работ. И ее поражает то, чего она раньше не замечала, - на макушке у Джона появилась плешь.
"Бедный Джонни, - думает она по дороге домой, - он уже стареет. И какая ужасная у него жизнь, вечно в спешке, в заботах". Она чуть не плачет, до того ей за него больно. Но впереди уже виден отель, и она сразу замечает, что рабочие навешивают маркизы не там, где надо, - на той стене, что не видна с дороги. "О господи, все приходится делать самой, даже подумать спокойно некогда".
А в Эрсли Джон отчитывается перед Кит, и оба решают, что если Табите суждено разориться, так пусть лучше это произойдет не в Эрсли, где и так достаточно сложностей и волнений.
93
Что разорение надвигается на нее все быстрее, как нарастают сложные проценты, - это Табита ощущает беспрерывно. Расходы множатся, Бонсер швыряется деньгами все бесшабашнее. В один прекрасный день он пригоняет домой огромную подержанную открытую машину "изотта фраскини" ярко-алого цвета. И когда Табита ахает, узнав цену, отвечает: - Хорошая машина всегда обходится дешевле - требует меньше ремонта. А машина нам необходима. Пупс, для рекогносцировок. У меня задумана целая сеть отелей "Бельвю", по всему побережью. Сплошная экономия на накладных расходах.
На рекогносцировки он выезжает каждый день. И хотя жалуется, возвращаясь, на свою трудную жизнь, пребывает в отличном настроении, всегда немного пьян и очень ласков.
- Дивная крошка Пупс, ну, как провела нынче день?
- Опять были гости к завтраку. А еще звонили из банка насчет перебора со счета. Право же. Дик, не знаю, как мы продержимся.
- Не горюй. Пупс. Главное - пустить пыль в глаза, а расходы - тьфу. Скоро дело у нас пойдет на лад, и все благодаря моей Пупси.
Он сажает ее на колени. "Обхаживает", - думает Табита. Но она смеется, она полнится счастьем, острым до боли, потому что ее терзает страх перед будущим. И ей уже кажется, что в юности она была слишком глупа и неопытна, чтобы прочувствовать свое счастье; что только теперь, когда пришло избавление от тоски, от душевной спячки, она научилась наслаждаться жизнью.
- Но, Дик, - умоляет она, - зачем нам три садовника?
- Опять ты за свое, опять крохоборничаешь. Не вмешивайся ты не в свое дело.
Но он с ней терпелив и, когда ей случится пристать к нему, только даст ей шлепка и скажет: - Расшумелась наша Пупси. Но это ничего, это она шутит.
94
К концу первого года "Бельвю" приносит в среднем сорок фунтов в неделю убытка и задолжал банку около двух тысяч, так что банк грозит арестом имущества. Бонсер подписал закладную на мебель, и Джузеппе чисто по-итальянски оплакивает это событие, как гибель цивилизации. Табита сбивается с ног, проверяет запасы, пересчитывает белье, ищет способ, как помешать горничным воровать сахар, а уборщицам - уносить домой пыльные тряпки. Она твердит: "Это конец" - и, однако, подобно той даме, что в горящем доме переодевалась в старое платье, потому что на улице шел дождь, все еще пытается экономить.
А Бонсер отказывается даже признать, что положение критическое. Когда он сравнительно трезв, то носится с новыми идеями, которые опьяняют его хуже вина. Он устанавливает в коридорах игральные автоматы, покупает киноустановку на случай дождливых дней.
Как-то раз он возвращается домой в полном восторге: на одной распродаже по случаю банкротства он видел замечательную арку. - Оценена в триста фунтов. По рисунку знаменитого французского архитектора. Красота, такого я еще не видел. Пятьсот лампочек, синих и красных, а на самом верху как бы играет фонтан. Куда там иллюминации на площади Пикадилли!
- Но, Дик, ты же знаешь, нам даже за аренду уплатить нечем.
- И ведь дешевка - новая она стоила тысячу. Кованое железо, медь, одно слово - произведение искусства. Пустить ее на слом было бы преступно.
- Банк говорит, что в будущем месяце назначит ликвидацию.
- Ну, заладила, банк, банк, банк. От тебя, черт дери, ждать поддержки как от козла молока.
Больше Табита про арку не слышит и решает, что она забыта, как десятки других, столь же фантастических прожектов, но однажды утром обнаруживает, что бригада рабочих сносит каменные столбы въездных ворот. Бонсер купил-таки арку. Он шагает взад-вперед, упиваясь своим триумфом, сообщая даже случайным прохожим, что раздобыл знаменитую арку победы с послевоенной выставки Южного побережья, что арка - подлинное произведение искусства и обошлась ему в тысячу фунтов. На следующий день, когда арка колоссальная металлическая решетка в сорок футов вышины и пятнадцати в ширину - уже прибыла и ее собирают, он поднимает цену: две тысячи фунтов, считай - дешевле пареной репы.
Когда работы закончены, он приглашает на званый завтрак мэра Пайнмута и нескольких местных тузов и за столом произносит длинную речь о том, что долг всякого англичанина - поддерживать искусство. Он говорит о погибших в последней войне и о прекрасном памятнике, призванном увековечить победы, ради которых они жертвовали жизнью. И сам он, и некоторые из гостей льют при этом вполне искренние слезы; а затем фотограф из "Пайнмут газетт" снимает всю группу вместе с аркой. Корреспонденция занимает целый газетный столбец под заголовком "Арка победы спасена для Пайнмута. Патриотический поступок полковника Бонсера, владельца "Бельвю". Памятник на все времена" и начинается так: "Предложение уменьшить знаменитую арку и использовать ее как ворота для парка моряков - варварство, которое покрыло бы наш город позором, - раз и навсегда посрамлено заявлением полковника Бонсера, что первоначальный замысел автора будет сохранен до мельчайших деталей".
