Камил Петреску - Последняя ночь любви. Первая ночь войны
— Нет, нет... не вижу, откуда ты это взял.
Я не сердился, будучи уверен, что он в самом деле не понимает и поэтому упрямится.
— Дядя, ведь здесь написано: «именно оставляю»...
— Написано. — И, нахмурившись, злобно скривив свой большой толстогубый рот, он все постукивал пальцами по письменному столу, как по барабану.
— Написано здесь: «моему любимому племяннику Штефану»?
— И это написано.
— Написано выше, что особые дарения исключаются из общей суммы?
— Может, и написано, но это не особое дарение. — И как заключительный штрих, он энергично переложил ручку с одного места на другое.
По правде сказать, все остальные были, как и я, изумлены дядюшкиным поведением.
— Так какой же смысл имеет, по-твоему, эта приписка?
Он был теперь сплошным комком нервов и упрямства — полная противоположность тому приятному пресыщенному философу, каким его знали в свете. Сердце в нем дрожало, как рапира.в злой и трусливой руке.
— Приписка говорит только о том, что в причитающуюся тебе часть входит дом на бульваре Домениль. А не сверх твоей доли.
Я был просто-напросто изумлен. Но никакой злобы не испытывал.
— Как же, дядюшка, когда здесь написано: «оставляю именно»: это ведь и значит: «оставляю особо».
— Вот как раз потому, что написано «именно». Если б не «именно», тогда ты, конечно, был бы прав.
Мама, сестры, все присутствующие были удивлены и растеряны, услышав эту новую интерпретацию, и я думаю, что многие подумали: «Правы те, кто считает этого Нае феноменальным хитрецом».
Насколько волновался он — почти дрожал, непонятно почему: ведь в момент нашего разговора ничего не могло решиться, — настолько же спокоен был я. Думаю, что я всегда защищал свои интересы достаточно умело и решительно, но без нервозности и смятения.
— Как ты думаешь, что побудило дядю Такс завещать мне этот дом?
— Чтобы ты сохранил его в память о нем... Там так написано... Разве ты не видел? — И он неопределенным жестом указал мне на копию документа.
— Хорошо, согласен... Это значит, что он оставляет его лиге не для того, чтобы я им воспользовался по своему усмотрению, а обязывает меня сохранить его... Но ведь этот дом стоит примерно половину доли каждого из нас. Что же мне тогда остается? Могу я его продать, если захочу?
— Не знаю. — Дядюшка упрямо уставился в пол. — Но ясно, что он «именно» хотел, — он подчеркнул это слово, — чтоб этот дом достался тебе... потому что ты был его любимчиком.
Я засмеялся.
— Странный способ награждать любимчика, отнимая у него половину доли.
— Это меня не касается. Я только твердо знаю, что буду судиться.
Действительно, стремление дяди Таке быть предельно точным, для чего он и вставил это «именно», привело как раз к неясности, что меня нисколько не удивило, ибо я знал, что чрезмерная точность часто рождает путаницу (это один из парадоксов логики). В частности, я считаю, что, например, Кант намеренно прибегает к излишним уточнениям, из-за чего его порой бывает так трудно читать.
От озабоченности и злобы депутат постепенно утратил всякую выдержку. Он взволнованно метался по комнате, не к месту разглагольствуя о преданности, чести, о присущем ему духе самопожертвования. Он был буквально в отчаянии. Я спокойно разглядывал его как объект изучения, не пугаясь перспективы потерять более полумиллиона золотом, хотя ; отдавал себе отчет, что это значит для моей жизни. В этот, момент дядя столь же мало походил на отрешенного от дел философа-скептика, не принимающего всерьез ни катастрофы, ни драмы, каким его знали читатели газет, сколько портрет, который актриса дарит своим поклонникам, похож на моментальную фотографию для паспорта.
Через несколько дней он возбудил судебное дело. К моему горестному удивлению, мама и сестры встали на его сторону и предприняли аналогичные действия.
Но то был не последний сюрприз, уготованный завещанием. Моя жена с ее голубыми и чистыми глазами вмешалась в спор с такой страстью и ожесточением, на которые я не считал ее способной. Она давала негодующий отпор, угрожала с такой самоуверенностью, которая меня в какой-то степени оскорбляла.
— Дорогая моя, прошу тебя, не вмешивайся... Предоставь мне самому выйти из положения.
Она удивленно посмотрела на меня и даже как-то сникла.
— Как? Да разве ты не видишь, что все они хотят тебя обмануть?.. Потому что ты слишком добрый...
Я предпочел бы, чтобы она всегда оставалась женственной, хрупкой, нуждающейся в моем покровительстве, вне этих вульгарных споров, чтобы она не вмешивалась в них так энергично и так корыстно.
— Я тебя не понимаю, дорогой: на семинарах в университете ты так страстно споришь, даже ссоришься со всеми, потому что они утверждают, что какие-то там клетки либо умирают, либо нет, а теперь, в споре с этими людьми, ты так уступчив.
Я испытывал бесконечную грусть, видя, что и эта женщина, которую я считал частицей моей души, не понимает, что можно ожесточенно и безжалостно бороться во имя торжества идеи, но в то же время бывает противно терзаться из-за денег, как ни велика была бы сумма, противно пробивать себе дорогу локтями.
Позже я узнал, что за мною установилась репутация чрезвычайно злого человека только потому, что я защищал свои мнения, ожесточенно и саркастически, словом, из-за моей интеллектуальной нетерпимости.
Все судили по себе и словно говорили: если он так выходит из себя в спорах, когда отсутствует какой-либо материальный интерес, то каким же он будет, когда его материальные интересы окажутся под угрозой?
Я посоветовался с двумя известными адвокатами, которые сказали, что право на моей стороне и процесс я безусловно выиграю. Но в это время остальные родственники в согласии с дядей, дабы хоть немного оправдать свое обращение в суд, объявили меня жадным беспринципным эгоистом и прибегли к россказням о различных обстоятельствах моей жизни, которые могли бы" подтвердить такое мнение. Я встретился с ними на панихиде и едва обменялся несколькими словами. Но по выходе из церкви я сказал, что согласен с их предложением. Та разница, которая, по правде говоря, была для меня весьма существенной, будучи разделена на несколько частей, не представляла для них особенно большого значения. И однако, когда я сообщил им о своем решении, воцарилась всеобщая радость, лишенная всякого здравого смысла. Все (и даже дядя) обнимали меня со слезами удовлетворения, говорили, что всегда считали меня сердечным человеком, что этого поступка они никогда не забудут. Неподвижный, словно манекен, испытывая гадливость, я позволял осыпать себя слащавыми поцелуями, но они были так довольны, что не замечали моего отвращения. Я думаю, что они были в этот момент столь же искренни, как и тогда, когда клеветали на меня. Пословица гласит: коли крестьянин хочет утопить собаку, то говорит, что она бешеная. Точнее было бы сказать так: когда крестьянину выгодно утопить собаку, он постепенно убеждает себя в том, что она бешеная. Неверно полагать, что у посредственных людей интеллект стоит ниже выгоды. Изначально, по своему происхождению (здесь Бергсон совершенно прав) разум был всего лишь практическим средством, орудием приспособления к среде, способом защиты собственных интересов. Огромное большинство людей и теперь осталось на том же уровне. Они не постигают ничего, кроме того, что им выгодно. И то, что противоречит их интересам, глубоко противоречит и их разуму. За исключением незначительного числа извращенных людей — если только таковые действительно существуют, — никто не может совершить зло, если рассудок не позволяет ему этого сделать. Но такого рода рассудок — угодливый советник неразвитых людей, — словно трусливый придворный, оправдывает все. Волк искренне считает, что ягненок мутит ему воду, и деспот убивает тысячи людей, будучи твердо убежден, что иначе убьют его самого.
Вот о чем я думал, когда все вокруг меня рассыпались в похвалах. Депутат пригласил всех нас на торжественный обед в знак примирения. Моя жена, которая в результате этих распрей стала ненавистной для всех моих родственников, теперь, узнав о моем решении, была безутешна, и, в свою очередь, их всех возненавидела. Хотя я понимал, что это в значительной степени проистекает из любви ко мне, я, однако, предпочел бы видеть ее другой. Она еле согласилась принять приглашение.
Это был большой, но тягостный семейный праздник. Цветы на столе, маленькие подарки, сюрпризы для каждого под салфеткой, шаблонные запонки для меня, жалкий браслет для моей жены — подарки, которые не доставили мне никакого удовольствия, потому что ни о каких чувствах не свидетельствовали. Это было грубо прикрытое введение к дальнейшему.
Депутат был в таком ударе, что гости то и дело хохотали. Хотя он имел лишь кое-какое юридическое образование, у него зато было солидное состояние, частично полученное в приданое, как, например, дом и виноградник в Бузэу, а частично накопленное благодаря политике: он состоял в нескольких административных советах и пользовался репутацией практического человека, который не с ветряными мельницами сражается.
