KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Проза » Разное » Эмманюэль Каррер - Зимний лагерь

Эмманюэль Каррер - Зимний лагерь

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Эмманюэль Каррер, "Зимний лагерь" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Пока учительница объясняла, кто она и зачем звонит, Николя с тревожным интересом вглядывался в ее лицо. Продолжая говорить, она жестом велела ему взять наушник. Он взял.

— Нет, мадам, — терпеливо объясняла учительница, — ничего страшного не случилось. Просто положение затруднительное. Понимаете, у него нет сумки, нет ни смены одежды, ни лыжного костюма, только то, что на нем надето, и мы не знаем, что нам с ним делать.

Она улыбнулась Николя, стараясь смягчить резкость своих слов, которой хотела, прежде всего, вызвать реакцию со стороны его матери.

— Муж, — ответила мать, — обязательно привезет сумку.

— Я очень на это рассчитываю, мадам, но поскольку он еще не приехал, мне хотелось бы знать, где его можно найти.

— Когда он объезжает своих клиентов, его найти не возможно.

— Он что же, в самом деле, не знает заранее, в каких гостиницах будет останавливаться? А если вам необходимо срочно поговорить с ним?

— Я искренне сожалею. Но это так, — сухо ответила мать Николя.

— Но он вам звонит, хоть иногда?

— Да, иногда.

— Тогда если он будет звонить, будьте добры предупредить его… Проблема заключается в том, что если сегодня он сюда не вернется, то будет все больше и больше удаляться… Вы совсем не знаете, какой у него маршрут?

— К сожалению, нет.

— Ладно, — сказала учительница, — хорошо… Хотите поговорить с Николя?

— Да, спасибо.

Учительница протянула трубку Николя и вышла в коридор, чтобы не смущать его. Ни Николя, ни его мать не знали, о чем говорить. Что касается сумки, то добавить к словам учительницы было нечего: оставалось только ждать, когда отец привезет ее в шале. Николя не хотел жаловаться и еще больше волновать маму, она же не хотела задавать вопросов, которые могли совсем растревожить его — ведь у нее не было никакой возможности ему помочь. Поэтому она ограничилась тем, что посоветовала ему быть благоразумным и послушным, точно так же, как она это посоветовала бы ему всегда. У Николя осталось горькое ощущение, что, даже увидев его в пасти крокодила уже наполовину проглоченным, она продолжала бы повторять: «Не скучай, будь умником, не забудь тепло одеваться», — впрочем, что касается пожелания тепло одеваться, то на этот счет она ничего не могла ему сейчас сказать и, наверное, выбирала слова, чтобы не упомянуть о толстом свитере с оленями, который связала для него.

Спускаясь с учительницей в столовую, где в это время убирали после завтрака грязную посуду Николя думал о том, что так и осталось для него совершенно непонятным: он-то знал, что его сумка была в багажнике, они засунули ее между цепями и чемоданчиками с образцами, и, открыв багажник, отец не мог не увидеть ее, а объезжая клиентов, разве он мог не открыть багажник вчера вечером или, в крайнем случае, сегодня утром. Тогда почему же он не позвонил? Почему не приехал? Должен же он понимать в каком щекотливом положении оказался Николя. Может быть, он потерял номер телефона шале? Или ключи от багажника? Может быть, их у него украли? А может быть, у него украли машину? Или он попал в аварию? Такое предположение, до сих пор не приходившее ему в голову, показалось вдруг Николя самым правдоподобным. Чтобы пренебречь сыном до такой степени, отец Николя должен был находиться в состоянии, не позволявшем ему ни приехать, ни позвонить. Может быть, из-за гололеда машину занесло, она врезалась в дерево, и его отца нашли в агонии с продавленной рулем грудью. Его последняя сознательная мысль, слова, которые он пробормотал перед смертью и которые остались непонятными для спасателей, конечно же: «Сумку Николя! Отвезите Николя его сумку!»

Представляя себе все это, Николя едва сдерживал слезы, и от этого его захлестнула нежность. Конечно, он не желал, чтобы так случилось на самом деле, но в то же время ему хотелось выступить перед другими в роли сироты, героя трагедии. Все стали бы утешать его, и Одканн тоже, а он был бы безутешен. Он подумал о том, не пришла ли в голову учительнице такая же мысль, и не старалась ли она скрыть от него свою тревогу, пока оставалась надежда на лучшее. Наверно, нет. Пока еще нет. Николя заранее представил себе момент, когда телефон зазвонит снова. Ничуть не обеспокоившись, учительница поднимется на этаж, а дети в это время будут шумно играть в зале, громко кричать. Один он будет настороже, ожидая, когда она спустится вниз. И вот она возвращается, бледная, с напряженным лицом. Дети по-прежнему шумят, но она не приказывает им замолчать. Как будто ничего не слыша, ничего не замечая, устремив взгляд только на одного Николя, она подходит к нему, берет его за руку, уводит в кабинет. Закрывает за собой дверь, шума больше не слышно. Берет в свои ладони его лицо, тихонько сжимает ему щеки пальцами, губы у нее заметно дрожат, и она бормочет: «Николя… Послушай, Николя, ты должен быть очень сильным…». Тогда они вместе заплачут, она обнимет его, и в этом будет столько нежности, это будет так невероятно нежно, что у него возникает страстное желание, чтобы этот миг длился всю его жизнь, чтобы в его жизни не было больше ничего другого, никакого другого лица, никого другого запаха, никаких других слов, только его тихо повторяемое имя: Николя, Николя — и больше ничего.

10

Перед тем как уйти на урок, учительница и инструкторы стали обсуждать, что делать с Николя, и снова сварили кофе. Он сидел вместе с ними, отдельно от других детей и, казалось, окончательно утвердился в роли создающего проблемы ребенка.

— Слушайте, — сказал Патрик, — не возиться же с этим всю неделю. Очень даже может быть, что его отец совершенно забыл о сумке, уехал за двести километров отсюда, и если мы будем ждать, когда он вернется, то совсем испортим мальчишке жизнь в лагере, а заодно с ним и всем остальным. Я вот что предлагаю, возьмем деньги в общей кассе, купим ему самое необходимое, чтобы он мог участвовать во всем, как другие. Идет, малыш? — добавил он, поворачиваясь к Николя.

Николя был вполне согласен, учительница тоже одобрила это предложение.

После обеда, в часы, отведенные для чтения или отдыха, Патрик и Николя вышли из шале. Было тепло, солнце светило сквозь обнаженные ветви деревьев. Поскольку перед шале, на покрытой грязью площадке, Николя не увидел никакой другой машины, кроме автобуса, он подумал, что на нем они и поедут в деревню и что водителю будет, наверное, странно везти только двух пассажиров. Но Патрик прошел мимо автобуса, похожего на неподвижного дракона, а потом метров сто спускался вниз по дорожке. Чуть в стороне стояла желтая четверка «рено», Николя не заметил ее, когда приехал в шале. Патрик открыл дверцу со стороны водителя и сказал: «Карета подана!» Он сел, снял с шеи длинный кожаный шнурок, на котором были подвешены ключи. Николя хотел сесть на заднее сиденье, но Патрик наклонился, чтобы открыть вторую переднюю дверцу.

«Эй, ты что? Я тебе не персональный шофер!» Николя колебался: садиться на переднее сиденье ему было строго запрещено. «Давай, пошевеливайся!» Он послушался. «Сзади все равно такой бардак…» Николя робко посмотрел назад, словно опасался, что из-под рваного клетчатого одеяла ему в горло вцепится огромная собака. На заднем сиденье валялся спальный мешок, старые картонные коробки, чемоданчик с кассетами, моток веревки, металлические предметы, наверное, снаряжение для альпинистов.

«Ты все-таки пристегнись», — сказал Патрик, включая зажигание. Мотор заглох. Патрик попробовал еще раз, нажимая подольше на педаль: никакой реакции. Николя испугался, что Патрик выйдет из себя, но тот лишь скорчил рожу, скорее потешную, и, повернувшись к Николя, объяснил: «Терпение. Она у меня такая. Ее надо ласково попросить». Он опять повернул ключ, совсем тихонько нажал на педаль акселератора и, отпуская другую педаль, прошептал: «Вот так… Вот так… Славный зверь». Николя не смог удержаться и возбужденно хихикнул, когда автомобиль тронулся и начал спускаться по петляющей дороге.

«Ты музыку любишь?» — спросил Патрик.

Николя не нашелся, что ответить. Он никогда не задавал себе подобных вопросов. У него дома музыку никто не слушал, даже проигрывателя не было, а в школе все относились к урокам музыки как к мучению. Учитель, месье Риботтон, проводил музыкальные диктанты, то есть извлекал из пианино звуки, которые надо было записывать нотами в специальной тетради с нотными линейками. У Николя ничего не получалось. Ему больше нравилось под диктовку месье Риботтона писать краткие биографии великих композиторов: по крайней мере, это были слова, буквы — и он знал, как они пишутся. Месье Риботтон был очень маленького роста, с очень большой головой, и, несмотря на страшные приступы гнева — один раз он, согласно школьным легендам, разошелся до того, что швырнул табуреткой в голову одного ученика, — его считали довольно смешным. Чувствовалось, что другие преподаватели не очень-то уважают его, впрочем, в школе никто не относился к нему с особым почтением. Его сын, Максим Риботтон, такой же маленький и нескладный, как отец, учился в одном классе с Николя. Николя не испытывал симпатии к этому неискреннему, потному лентяю, мечтавшему стать в будущем инспектором полиции, однако не мог думать о нем без болезненного сочувствия. Как-то раз один мальчик, сидевший в первом ряду, протянул ноги на помост и нечаянно испачкал подошвами своих ботинок брюки месье Риботтона, который пришел от этого в ужасное бешенство. Но это не возбудило страха, не прибавило учителю уважения, а вызвало, скорее, презрительную жалость к нему. В горьком возмущении ноющим тоном он говорил, что ему надоело ходить в школу, где учителю пачкают брюки, которые он с таким трудом смог купить, что все дорожает, а он получает мизерную зарплату, что если родители ученика, испачкавшего ему брюки, имеют средства каждый день платить за химчистку, тем лучше для них, но у него таких средств нет. Голос его при этом дрожал, казалось, он вот-вот расплачется, и Николя тоже захотелось плакать из жалости к Максиму Риботтону, в сторону которого он даже не осмеливался взглянуть и который должен был терпеливо вынести эту сцену унижения своего отца перед учениками, во время которой тот с потрясающим бесстыдством выплескивал свою обиду на жизнь, так сильно его побившую. Поэтому, когда на перемене Максим Риботтон спокойным и даже шутливым тоном говорил о случившемся, уверяя, что, если его отец закусывает удила, беспокоиться не стоит, потому что он быстро отходит, Николя очень удивился. Он ожидал, что после этой сцены Максим Риботтон молча покинет класс и больше никогда не вернется в школу. А потом станет известно о том, что он заболел. Несколько детей по доброте душевной пойдут навестить его, и Николя представлял среди них себя, выбравшего из своих игрушек такой подарок, который не обидел бы Максима Риботтона. Он воображал себе его благодарный взгляд, измученное температурой осунувшееся лицо и похудевшее тело. Однако подарки и дружеские слова окажутся бесполезными — в один прекрасный день все в школе узнают о смерти Максима Риботтона; группа детей, имеющих доброе сердце, пойдет на его похороны, и, чтобы доказать, что у них действительно доброе сердце, они дадут обещание хорошо вести себя по отношению к его убитому горем отцу, месье Риботонну. Они не будут больше шуметь на его уроках, а к именам великих композиторов, которые он произносил с уважением, придумывать идиотские рифмы, вроде «Шуман — штурман» или «Адан — драбадан».

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*