Эмманюэль Каррер - Зимний лагерь
— Щипцов? Скальпелей?
— Да, и протезов тоже.
— Деревянных ног? — уточнил Одканн, развеселившись, и Николя где-то в глубине души услышал тревожный сигнал и почувствовал, что угроза насмешки совсем рядом.
— Нет, — сказал он, — не деревянных, а пластмассовых.
— Он ездит с пластмассовыми ногами в багажнике?
— Да, и с руками, с кистями…
— С головами? — прыснул вдруг Люка, рыжий мальчик в очках, который, вообще-то, как и все остальные, должен был спать.
— Нет, — ответил Николя, — не с головами! Он представитель по продаже хирургических инструментов, а не фокусник!
Одканн приветствовал этот ответ снисходительным смешком, и Николя вдруг почувствовал себя отважным и независимым — под защитой Одканна он тоже мог позволить себе шутить и смешить других.
— А он тебе показывал их, все эти протезы? — спросил опять Одканн.
— Конечно, — твердо ответил Николя, которому первый успех придал уверенности в себе.
— И ты уже их мерил?
— Да нет, нельзя. Ведь их же надевают вместо ноги или руки, а если у тебя есть настоящие нога или рука, то их никак нельзя ни к чему прицепить.
— А я бы, — сказал Одканн спокойным тоном, — если бы я был твоим отцом, то для демонстрации товара использовал бы тебя. Отрезал бы тебе руки и ноги, приделал бы на их место протезы и показывал тебя своим клиентам. Это была бы отличная реклама.
С соседних кроватей раздался взрыв хохота, Люка что-то добавил по поводу капитана Крюка из «Питера Пэна», и Николя вдруг испугался, как будто увидел наконец настоящее лицо Одканна, еще более опасное, чем то, которого он страшился. Подобострастные прислужники уже начинали веселиться, пока властелин, не торопясь, подыскивал в своем воображении самое изощренное из мучений. Но Одканн, почувствовал, что в его фразе содержалась тайная угроза, и смягчил ее, сказав с удивительной добротой, на какую бывал способен: «Да я пошутил, Николя. Не бойся». Потом он спросил, можно ли будет завтра, когда отец Николя привезет сумку, посмотреть на эти самые протезы и сумки с хирургическими инструментами. От его идеи Николя стало не по себе.
— Знаешь, это ведь не игрушки. Он их показывает только своим клиентам…
— А если мы попросим, он покажет? — настаивал Одканн. — Если ты его попросишь?
— Не думаю, — тихим голосом ответил Николя.
— Если ты ему скажешь, что в обмен на это никто в лагере не станет тебя бить?
Николя ничего не ответил, его снова охватил страх.
— Ладно, — сказал Одканн, — раз так, я придумаю что-нибудь другое.
Прошла минута, потом он сказал, ни к кому не обращаясь: «Теперь спать». Было слышно, как заворочалось в кровати его большое тело, устраиваясь поудобнее, и все поняли, что и речи не может быть о том, чтобы вымолвить еще хотя бы одно слово.
6
Стало тихо, но Николя не знал, спали другие или нет. Может быть, они притворялись, боясь вызвать гнев Одканна, а может, Одканн и сам притворялся, чтобы застать врасплох того, кто осмелится нарушить его приказ. А ему, Николя, не спалось. Он боялся описаться в постели и замочить пижаму Одканна. Или, что еще хуже, замочить внизу, сквозь матрац, самого Одканна, ведь клеенки-то не было. Дурно пахнущие капли станут падать на лицо этого тигра, он поморщится, проснется, и тогда произойдет ужасное. Единственная возможность избежать этой катастрофы — не спать. Судя по светящимся стрелкам часов, было двадцать минут десятого, подъем — в половине восьмого, придется терпеть всю ночь напролет. Но с Николя такое уже бывало, опыт у него имелся.
В прошлом году отец водил Николя и его младшего брата в парк аттракционов. Из-за разницы в возрасте каждого из детей интересовало свое. Николя больше тянуло к дому с привидениями, к комнате страха, а его брата — к каруселям для малышей. Отец старался найти компромиссные решения и нервничал, когда они на них не соглашались. В какой-то момент они проходили мимо колеса, раскрашенного под гусеницу, которое на предельной скорости описывало вертикальный круг. Пассажиры, снова и снова оказывавшиеся вниз головой, вцепились в перила ограждений своих маленьких кабинок, чтобы центробежная сила не выбросила их прямо в небо. Колесо вращалось все быстрее и быстрее, были слышны крики, люди выходили с аттракциона бледные, с подгибающимися ногами, но довольные пережитым. Какой-то мальчик одного возраста с Николя сказал ему на ходу, что это было гениально, а отец мальчика, катавшийся вместе с ним, многозначительно посмотрел на отца Николя и слегка улыбнулся, давая понять, что это было не столько гениально, сколько невыносимо. Николя тоже хотел прокатиться на этом аттракционе, но отец показал на табличку в билетной кассе, предупреждавшую, что дети до двенадцати лет допускались только в сопровождении взрослых. «Хорошо, тогда пойдем со мной, — сказал Николя. — Я тебя очень прошу, пойдем со мной!» Отец не горел желанием кувыркаться вниз головой и отказал Николя под предлогом того, что некуда девать младшего брата: они не могут его ни взять с собой, потому что он испугается, ни оставить одного без присмотра. Тогда те три минуты, которые длился аттракцион, любезно предложил посмотреть за братиком отец только что катавшегося мальчика. Внешне он напоминал Патрика, инструктора по лыжам, только возрастом был постарше и одет в джинсовую куртку, а не в тяжелое шерстяное пальто, как у отца Николя; и лицо было веселым. Николя сначала посмотрел на него — с благодарностью, потом на отца — с надеждой. Но тот сухо ответил отцу мальчика, что в этом нет необходимости. А когда Николя открыл рот, чтобы попытаться уговорить его, он грозно посмотрел на него, крепко обхватил ладонью шею и подтолкнул вперед. Они молча уходили от гусеницы, и пока мальчик со своим отцом были в их поле зрения, Николя не осмеливался выразить свое возмущение. Он представлял себе, как они удивленно смотрят им вслед: почему в ответ на столь любезное предложение они так внезапно ушли? Немного погодя, решив, что они уже достаточно далеко, отец Николя остановился и строго сказал, что если он говорит «нет», значит — нет, и на людях устраивать скандал совсем ни к чему.
— Но почему? — возмутился Николя, сдерживая слезы. — Что тебе стоило?
— Хочешь, я скажу тебе почему? — спросил отец, нахмурив брови. — Ты хочешь, чтобы я тебе сказал? Отлично, ты уже достаточно большой, чтобы тебе можно было это объяснить. Только ты не должен рассказывать об этом ни друзьям, ни кому-либо другому. Я узнал это от директора клиники, все врачи в курсе, но об этом нельзя никому говорить, чтобы не пугать народ. Недавно в парке аттракционов, в таком же, как этот, исчез маленький мальчик. Родители отвлеклись на несколько секунд — и все. Случилось это очень быстро: исчезнуть, знаешь ли, так просто. Мальчика искали весь день, а вечером в конце концов нашли, он без сознания лежал за каким-то забором. Отвезли в больницу, врачи увидели у него на спине толстую повязку, из-под которой текла кровь, и сразу все поняли, они заранее знали, что увидят на рентгеновских снимках: маленькому мальчику сделали операцию, у него вырезали почку. Представь себе, бывают люди, которые этим занимаются. Нехорошие люди. Это называется торговля человеческими органами. У них есть полностью оборудованные для операций фургоны, они крутятся вокруг парков с аттракционами, около школ и крадут детей. Директор клиники сказал мне, что врачи предпочитают не разглашать это, но подобные истории случаются все чаще и чаще. Только в этой клинике находилось два мальчика: один — с отрезанной рукой, а другой — с вырванными глазами. Теперь ты понимаешь, почему я не хотел оставить твоего младшего брата с незнакомым человеком?
После этого рассказа Николя несколько раз снился кошмар, действие которого разворачивалось в парке аттракционов. Утром он не мог вспомнить подробности, но догадывался, что кошмар неумолимо затягивал его в непередаваемый словами ужас, от которого можно было и не проснуться. Над балаганчиками парка возвышался металлический каркас гусеницы, и во сне Николя непреодолимо тянуло к нему. Там затаилось нечто ужасное. Оно поджидало Николя, чтобы проглотить его. Когда кошмар приснился во второй раз, он понял, что был уже совсем близко от каркаса и что третий раз будет для него, конечно же, роковым. Его найдут мертвым в постели, и никто не поймет, что с ним случилось. Тогда он решил, что спать больше не будет. Естественно, у него это не всегда получалось, в беспокойном сне его мучали другие кошмары, и он боялся, что за ними скрывается первый — с парком и гусеницей. В тот год Николя понял, что боится спать.
7
Дома, впрочем, говорили, что он весь в отца, тот тоже спал плохо, хотя и много, с какой-то жадностью. Когда после объезда клиентов отец несколько дней к ряду оставался дома, то почти все время проводил в постели. Николя возвращался из школы, делал уроки или играл с братом, стараясь не шуметь. Они ходили по коридору на цыпочках, а мама постоянно подносила палец к губам. С наступлением темноты отец появлялся из спальни — небритый, хмурый, с отекшим от сна лицом, карманы его пижамы топорщились, набитые скомканными носовыми платками и разодранными упаковками от лекарств. У него был удивленный вид, и казалось, ему противно оттого, что он проснулся здесь и двигается в этих слишком тесных стенах, что открывает наугад какую-то дверь и попадает в детскую, где два маленьких мальчика сидят на полу и тревожно смотрят на него, оторвавшись от книги или от игры. Он вымученно улыбался и бормотал обрывки фраз об усталости, о вреде скверного графика работы, о лекарствах, которые расшатывают здоровье. Иногда он садился на край кровати Николя и сидел так некоторое время, глядя в пустоту, проводя рукой по своей колючей щетине, по нечесаным волосам, примятым от лежания на подушке. Он вздыхал. Задавал странные вопросы, спрашивая у Николя, например, в каком классе он учится. Николя послушно отвечал, и отец качал головой, говорил, что учеба становится серьезной и нужно хорошо заниматься, чтобы не стать второгодником. Он, казалось, забыл, что Николя уже один раз оставался на второй год, это было, когда они переезжали на новую квартиру. Однажды он подозвал Николя и усадил рядом с собой на кровать. Обхватив рукой его шею, он немного сжал ее. Он сделал это для того, чтобы выразить свою привязанность, но от его жеста было больно, и Николя слегка повернул голову, чтобы высвободиться. Тихим, глухим голосом отец сказал: «Я люблю тебя, Николя», — что произвело на сына сильное впечатление, но не потому что он сомневался в этом, а потому что сказано это было как-то странно. Как будто отец произнес эти слова в последний раз перед долгой разлукой, может быть, разлукой навсегда, как будто он хотел, чтобы Николя помнил их всю свою жизнь. Через несколько мгновений однако, казалось, он и сам все забыл. Взгляд его помутнел, руки задрожали. Он со вздохом встал, его темно-красная, сильно помятая пижама была расстегнута, он вышел на ощупь, как будто не знал, какую надо открывать дверь, чтобы выйти в коридор, дойти до своей спальни и снова улечься в кровать.
