Франсуаза Саган - Здравствуй, грусть
Лишившись моей поддержки, южноамериканец рухнул в объя-тия Эльзы и, кажется, был этим доволен. Я с грустью подумала, что у нее куда более роскошные формы, чем у меня, и что я не могу на него сердиться. Казино было большое, я обошла его два-жды, но без толку. Я обшарила все террасы и наконец вспомнила о машине.
Я не сразу нашла ее в парке. Они сидели в ней. Я подошла сзади и увидела их в зеркале. Увидела два профиля, близко-близко друг от друга, очень серьезные и удивительно прекрасные в свете фонаря. Они смотрели друг на друга и, должно быть, о чем-то тихо разговаривали-я видела, как шевелятся их губы. Я хотела было уйти, но вспомнила об Эльзе и распахнула дверцу.
Рука отца лежала на запястье Анны. Они едва взглянули на меня.
- Вам весело? - вежливо спросила я.
- В чем дело?-раздраженно спросил отец.-Что тебе здесь надо?
- А вам? Эльза уже целый час ищет вас повсюду. Анна медленно, будто нехотя, повернулась ко мне.
- Мы уезжаем. Скажите ей, что я устала и что ваш отец от-вез меня домой. Когда вы вдоволь навеселитесь, вы вернетесь в моей машине.
Я задрожала от негодования, я не находила слов.
- Навеселимся вдоволь! Да вы понимаете, что говорите? Это отвратительно!
- Что отвратительно?-с удивлением спросил отец.
- Ты привозишь рыжую девушку к морю, под палящее солн-це, которого она не переносит, а когда она вся облезла, ты ее бросаешь. Это слишком просто! А я - что я скажу Эльзе?
Анна с усталым видом опять обернулась к нему. Он улыбался. ей, меня он не слушал. Я дошла до полного отчаяния:
- Ладно, я скажу... скажу ей, что отец хочет спать с другой дамой, а она пусть подождет удобного случая, так что ли?
Возглас отца и звук пощечины, которую мне отвесила Анна, раздались одновременно. Я проворно отпрянула от открытой двер-цы. Анна ударила меня очень больно.
- Проси прощения,- сказал отец.
В полном смятении я застыла у дверцы машины. Благородные позы всегда приходят мне на ум с запозданием.
- Подойдите сюда,- сказала Анна.
В ее голосе не было угрозы, и я подошла. Она коснулась рукой моей щеки и заговорила мягко, с расстановкой, как говорят с недоумками:
- Не будьте злюкой, мне очень жаль Эльзу. Но при вашей деликатности вы сумеете все уладить. А завтра мы все объясним. Я вам сделала больно?
- Нет, что вы,- вежливо ответила я. Оттого что она вдруг стала такая ласковая, а я только что так необузданно вспылила, я едва не расплакалась. Они уехали-я смотрела им вслед, чувствуя себя опустошенной. Единственным моим утешением была мысль о моей собственной деликатности. Я неторопливо вернулась в казино, где меня ждала Эльза и по-висший на ее руке южноамериканец.
- Анне стало плохо,-непринужденно объявила я.-Папе пришлось отвезти ее домой. Выпьем чего-нибудь?
Она смотрела на меня, не говоря ни слова. Я попыталась найти убедительную деталь.
- У нее началась рвота,-сказала я.-Ужас, она испортила себе все платье.
Мне казалось, что эта подробность потрясающе правдива, но Эльза вдруг заплакала, тихо и жалобно. Я в растерянности уста-вилась на нее.
- Сесиль,-сказала она.-Ах, Сесиль, мы были так счаст-ливы...
И она зарыдала громче. Южноамериканец заплакал тоже и все повторял: "Мы были так счастливы, так счастливы". В эту минуту я ненавидела Анну и отца. Я готова была на все, что угодно, лишь бы Эльза перестала плакать и тушь не стекала бы с ее ресниц, и американец не рыдал бы больше.
- Еще не все потеряно, Эльза. Поедемте со мной.
- Я приду на днях за своими вещами,-прорыдала она.- Прощайте, Сесиль, мы всегда ладили друг с другом.
Мы обычно говорили с ней только о погоде и модах, но сейчас мне казалось, что я теряю старого друга. Я круто повернулась и побежала к машине.
Глава шестая
Утреннее пробуждение было мучительным-наверняка из-за того, что накануне я выпила много виски. Я проснулась, лежа поперек кровати, в темноте, с неприятным вкусом во рту, в отвра-тительной испарине. В щели ставен пробивался солнечный луч- в нем сомкнутым строем вздымались пылинки. Мне не хотелось ни вставать, ни оставаться в постели. У меня мелькнула мысль, каково будет отцу и Анне, если Эльза вернется сегодня утром. Я старалась думать о них, чтобы заставить себя встать, но тщетно. Наконец я преодолела себя и, понурая, несчастная, оказалась на прохладных плитах пола. Зеркало являло мне унылое отраже-ние - я внимательно вглядывалась в него: расширенные зрачки, опухший рот, это чужое лицо - мое... Неужели я могу чувство-вать себя слабой и жалкой только из-за этих вот губ, искаженных черт, из-за того, что я произвольно втиснута в эти ненавистные рамки? Но если я и в самом деле втиснута в эти рамки, почему мне дано убедиться в этом таким безжалостным и тягостным для меня образом? Я упивалась тем, что презираю себя, ненавижу свое злое лицо, помятое и подурневшее от разгула. Я стала глухо повторять слово "разгул", глядя себе в глаза, и вдруг заметила, что улыбаюсь. В самом деле, хорош разгул: несколько жалких рюмок, пощечина и слезы. Я почистила зубы и сошла вниз.
Отец с Анной уже сидели рядом на террасе, перед ними стоял поднос с утренним завтраком. Я невнятно пробормотала: "Доброе утро"-и села напротив. Из стыдливости я не решалась на них смотреть, но их молчание вынудило меня поднять глаза. Лицо Анны слегка осунулось - это был единственный след ночи любви. Оба улыбались счастливой улыбкой. Это произвело на меня впе-чатление-счастье всегда было в моих глазах залогом правоты и удачи.
- Хорошо спала? - спросил отец.
- Так себе,-ответила я.-Я выпила вчера слишком много виски.
Я налила себе кофе, жадно отхлебнула глоток, но тут же отставила чашку. Было в их молчании что-то такое-какое-то ожи-дание, от которого мне стало не по себе. Я слишком устала, чтобы долго его выдерживать.
- Что происходит? У вас обоих такой загадочный вид. Отец зажег сигарету, стараясь казаться спокойным. Анна по-смотрела на меня против обыкновения в явном замешательстве.
- Я хотела вас кое о чем попросить. Я приготовилась к худшему.
- Опять что-нибудь передать Эльзе?
Она отвернулась, снова обратила взгляд к отцу.
- Ваш отец и я - мы хотели бы пожениться,- сказала она. Я пристально посмотрела на нее, потом на отца. Я ждала от него знака, взгляда, который покоробил бы меня, но и успокоил. Он рассматривал свои руки. Я подумала: "Не может быть", но я уже знала, что это правда.
- Очень хорошая мысль,-сказала я, чтобы выиграть время. У меня не укладывалось в голове: отец, который всегда так упорно противился браку, каким бы то ни было оковам, в одну ночь решился... Это переворачивало всю нашу жизнь. Мы лиша-лись своей независимости. Я вдруг представила себе нашу жизнь втроем - жизнь, внезапно упорядоченную умом, изысканностью Анны,-ту жизнь, какую вела она на зависть мне. Умные, тактич-ные друзья, счастливые, спокойные вечера... Я вдруг почувство-вала презрение к шумным застольям, к южноамериканцам и раз-ным эльзам. Чувство превосходства и гордости ударило мне в го-лову.
- Очень, очень хорошая мысль,-повторила я и улыбнулась им.
- Я знал, что ты обрадуешься, котенок,-сказал отец. Он успокоился, развеселился. Заново прорисованное любовной истомой лицо Анны было таким открытым и нежным, каким я его никогда не видела.
- Подойди сюда, котенок,- сказал отец. Он протянул мне обе руки, привлек меня к себе, к ней. Я опу-стилась перед ними на колени, они оба смотрели на меня с лас-ковым волнением, гладили меня по голове. А я - я неотступно думала, что, может быть, в эту самую минуту меняется вся моя жизнь, но что я для них и в самом деле всего только котенок, ма-ленький преданный зверек. Я чувствовала, что они где-то надо мной, что их соединяет прошлое, будущее, узы, которые мне неве-домы и от которых я свободна. Я намеренно закрыла глаза, уткну-лась головой в их колени, смеялась вместе с ними, вновь вошла в свою роль. Да и почему бы мне не быть счастливой? Анна прелесть, ей чужды какие бы то ни было мелочные побуждения. Она будет руководить мною, снимет с меня бремя ответственности за мои поступки, что бы ни случилось, наставит на истинный путь. Я стану верхом совершенства, а заодно и мой отец.
Отец встал и вышел за бутылкой шампанского. Мне вдруг стало противно. Он счастлив-это, конечно, главное, но я уже столько раз видела его счастливым из-за женщины...
- Я немного побаивалась вас,-сказала Анна.
- Почему? - спросила я.
Послушать ее-я своим запретом могла помешать двум взрос-лым людям пожениться.
- Я опасалась, что вы меня боитесь,- сказала она и засмея-лась.
Я тоже засмеялась, потому что я ведь и вправду ее побаива-лась. Она давала мне понять, что она это знает и что мой страх напрасен.
- Вам кажется смешным, что старики решили пожениться?
- Какие же вы старики?-возразила я с подобающим случаю убеждением, потому что в эту минуту, вальсируя, вошел отец с бутылкой.
Он сел рядом с Анной, обвил рукой ее плечи. Она вся пода-лась к нему движением, которое заставило меня потупиться. Вот почему она и согласилась выйти за него-из-за его смеха, из-за этой сильной, внушающей доверие руки, из-за его жизнелюбия, из-за тепла, которое он излучает. Сорок лет, страх перед одино-чеством, быть может, последние всплески чувственности... Я при-выкла смотреть на Анну не как на женщину, а как на некую абстракцию: я видела в ней уверенность в себе, элегантность, ин-теллект и ни тени чувственности или слабости... Я понимала, как гордится отец: надменная, равнодушная Анна Ларсен будет его женой. Любит ли он ее, способен ли любить долго? Есть ли раз-ница между его чувством к ней и тем, что он питал к Эльзе? Я за-крыла глаза, солнце меня сморило. Мы сидели на террасе в атмо-сфере недомолвок, тайных страхов и счастья.
