Элизабет Хауэр - Фарфоровое лето
— Я приходила к нему в контору не так давно, — сказала я.
Как ни странно, дедушка Юлиус не спросил меня о причинах этого визита. Если бы он сделал это, я ответила бы ему: из-за Клары Вассарей. И я сказала бы ему, что не буду больше обижаться, если меня будут сравнивать с ней, потому что это сравнение утратило свой смысл. Между мной и Кларой Вассарей встала моя жизнь, в которой наметились перемены, прежде всего встал Бенедикт Лётц, вытеснивший Клару медленно, но бесповоротно.
Рождественский вечер мы с Конрадом как всегда провели вдвоем. Конрад очень постарался с подарками, больше, чем обычно, он считал, что угадал мои тайные желания, но это было не так. Моя радость по этому поводу была весьма сомнительного свойства. Мой подарок — впервые с тех пор, как мы поженились, — не отличался оригинальностью, я подарила Конраду два хорошо переплетенных издания классиков и сказала, что их можно использовать для украшения его конторы. Конрад поблагодарил без особой теплоты. Потом мы вместе долго смотрели на многочисленные огни маленькой елочки. У меня было довольно скверно на душе, хотелось как-то поднять настроение, и мне пришла в голову глупая идея.
Когда я Вскоре после обеда вернулась домой, сделав последние покупки, то нашла перед нашей дверью огромный, странной формы пакет. Я втащила его в квартиру и, сняв многочисленные слои упаковочной бумаги, обнаружила башню, сделанную из спичек. Тут я поняла, что это, вероятно, башня с часами из Граца. Тут же лежала открытка со свечами, елочными ветками, сердечными поздравлениями и посвящением Руди: «Шедевр столетия — женщине столетия». Я сидела на полу в прихожей и смотрела на эту башню из спичек, эту безвкусицу чистой воды, и думала о бесчисленном количестве часов, потраченных на нее Руди на той веранде, на которую я с таким удовольствием посмотрела бы, но которую не имела права видеть; перед глазами у меня стоял Руди, клейкими руками добавлявший к башне спичку за спичкой, и мне было очень приятно, что он мой друг. Но потом я нашла еще маленький конверт, в него была вложена не открытка, а чистый лист бумаги, на котором было написано: «Я помогал делать этого монстра. Всего хорошего, Бенедикт». Сама не знаю, как долго я просидела на зеленом паласе в передней, снова и снова перечитывая эти несколько слов.
Я отнесла башню с часами в кладовую. Оттуда я и вытащила ее, когда мы закончили ужинать, и между мной и Конрадом пролегла нехорошая тишина.
— Посмотри, — сказала я, — что прислал мне Руди Чапек. Как ты находишь эту башню? Мне она в любом случае ужасно нравится.
Конрад принял напряженную позу. Воротник рубашки был немного великоват, узел серебристо-серого галстука сидел чуть низковато. Поэтому его шея выглядела какой-то тощей. Вид этой шеи вызвал у меня внезапную неприязнь, и я зажмурила глаза.
— Кажется, этот подарок необычайно умиляет тебя, — сказал Конрад саркастически.
— Да нет же! — стала уверять я, ведь я же хотела привести своего мужа в веселое настроение. — Я подумала, что мне следует показать тебе ее только потому, что башня такая забавная.
— Надеюсь, ты не собираешься поставить ее в этой квартире, — сказал Конрад без тени веселья, — я бы советовал тебе после праздников подарить ее детям дворничихи.
— Конрад, — сказала я, — ты знаешь, сколько труда потрачено на эту башню? Если я подарю ее детям, она тут же окажется сломанной.
— Так тебя же это все умиляет!
— Да нет же! А может быть, и да. Не знаю. Возможно, это не тот подарок, который мне нравится, но тот, который я хочу сохранить.
— Тогда поставь башню куда-нибудь, где она не будет маячить у меня перед глазами.
— Я, собственно, и собиралась сделать это. Но твои подарки я тоже поставлю так, чтобы они не маячили перед глазами.
— Пожалуйста, — сказал Конрад.
Обозлившись до слез, я отнесла башню на кухню и прикрыла ее кухонным полотенцем. Из-под него выглядывали цоколь и ворота, все остальное было в красную клеточку. Мне пришло в голову, что Бенедикт, вероятно, принимал участие в изготовлении башни лишь в конце, скорее всего, помогал делать крышу. Я завернула кухонным полотенцем нижнюю часть башни. Мне было ясно, что я предала Руди, чтобы купить благосклонность мужа, чтобы и дальше иметь возможность умалчивать о Бенедикте. Когда я вошла в гостиную, Конрада там уже не было.
Я немного прибралась, а потом пошла спать. Конрад уже лег и погасил свет. Сначала я решила было растопить его неприязнь своей нежностью. Но так как сама я не хотела близости с ним, действовать так показалось мне подлым, и я оставила эту мысль. Как всегда ухватилась за руку Конрада. Он не отнял ее, но она вяло и бессильно лежала в моей руке. Это было хуже, чем любая ругань, я еще долго не спала и глядела в темноте в потолок, который я ощущала до осязаемости близко.
В первый день Рождества мы были приглашены в гости к моим родителям, это приглашение стало уже традицией. Вся семья, включая мою бабушку, бабушку Елену и дедушку Юлиуса, собирается к обеду, чтобы съесть огромного жареного гуся, которого моя бабушка лично приобрела в мясном магазине. Она презирает все замороженные продукты, заказывает свежего гуся уже за несколько недель до праздника и, когда его кладут перед ней, надрывает, вызывая недовольство хозяйки, плавательные перепонки. Если разрыв получается легко, то это безошибочно свидетельствует о молодом возрасте птицы.
Я охотно встречаюсь со своей семьей, но не в этой вымученно-праздничной обстановке. Каждый раз разыгрывается все тот же спектакль.
Нам с Конрадом открыла мама, размякшая от жары, с порозовевшими щеками и растрепавшейся от суеты прической, в переднике, за который она смущенно извинилась. Мы еще снимали наши пальто, а из кухни уже раздавался очередной приказ ее свекрови. Тихо и бестолково сновала туда-сюда бабушка Елена, накрывая на стол не ту посуду. Ее сестра Элла резко выговаривала ей, после чего та под укоризненными взглядами доставала нужные тарелки и с удовлетворением объясняла, что не хватает одного прибора, хотя в общем-то она знала об этом давно.
Абсолютный покой царил в гостиной, где сидел дедушка Юлиус с моим отцом. Наслаждаясь курением, дедушка советовал папе попробовать новый сорт шерри, который и без длительного выдерживания прекрасно подходит в качестве аперитива.
— Шерри — прекрасная прелюдия к большой трапезе, дорогой Феликс, — сказал он и одобрительно пригубил предложенный ему сорт.
Я поздоровалась с обоими и уселась на ручку кресла дедушки Юлиуса. Я знаю, что отец всегда немножко ревнует к нему, и наслаждаюсь этим в полной мере. Когда вошел Конрад, дедушка Юлиус встал и приветствовал его подчеркнуто вежливо, почти почтительно; это тайное извинение за то, что он его терпеть не может.
Моя помощь была не нужна. Я не торопясь бродила по квартире, заглядывая во все помещения, снова впитывая в себя запахи и краски своего детства, открывая ящики и шкафы, чувствуя, что ничего не изменилось. Тут лежало, как всегда, вязание моей бабушки; романы, которые читала мне мама, все еще не стояли в книжном шкафу; по мнению моего отца, им было там не место. Маленькая стопочка этих романов неприметно затаилась на комоде в спальне. Я просмотрела их все, мне было не понятно увлечение ими моей матери, и я подумала, что это — как и гласит одно из названий — «Бегство без конца». Папка отца, как и прежде, лежала на его письменном столе; от затертой, потемневшей кожи исходил запах многих лет его жизни.
Гусь оказался вкусным и не слишком жирным, но Конрад все же не позволил полить свои клецки соком от жаркого. Дедушка Юлиус энергично отказался от приготовленной для него сестрой Эллой телячьей отбивной и взял себе еще кусок гуся, уверяя, что раз он пьет к жаркому хорошее бордо, то это ему ничуть не повредит. Если бы не моя мать, сновавшая вокруг стола, как вспугнутая курица, чтобы предложить добавку в еще полные тарелки, и не бабушка Елена, помогавшая ей, как всегда невпопад, если бы не укоряющие взгляды моей бабушки, это был бы вполне милый обед.
— Как там твоя Агнес? — спросила мама, когда она наконец в изнеможении уселась на место.
— Она больше не приходит, — ответила я коротко.
— Так я и думала, — заявила мама, — значит, она из тех неблагодарных людей, которые…
— Не говори так, — осадила я ее, — ты не знаешь Агнес, и не тебе ее судить.
— Странно, — сказала мама.
Да, странно. После нашего разговора о Бенедикте, его матери и Кларе Вассарей я ничего больше не слышала об Агнес. Она, такая обязательная, надежная, как будто сквозь землю провалилась. Несколько раз я была близка к тому, чтобы навестить ее дома, но не сделала этого. Спросила Руди Чапека, знает ли он что-нибудь о ней, тот ответил отрицательно. Спросила Бенедикта, он тоже ничего не знал и был уже обеспокоен. Позже, незадолго до Рождества, я получила открытку, в которой Агнес коротко сообщала, что она в деревне. Открытка, однако, была отправлена из Вены. «У нее же еще мои ключи, — подумала я, — мы расстались не навсегда». Я надеялась получить еще одну весточку, надеялась, что Агнес снова появится со своей хозяйственной сумкой в моей передней, снова влезет в деревянные башмаки и наденет передник, чтобы взять на себя всю ту работу, которую я терпеть не могу делать. Мои надежды не оправдались. Постепенно мое домашнее хозяйство приходило в явное запустение. У меня не было желания делать больше, чем этого требовала крайняя необходимость. Моя мать и Конрад советовали мне поискать другую прислугу. Я категорически отказалась. Я уже давно поняла, что мне недоставало не только помощи Агнес по хозяйству, и была убеждена, что уход Агнес — не окончательный.
