Рамон Меса - Мой дядя - чиновник
— Даю её тебе в жёны, а не в рабыни, — изрёк наконец священник.
На этом церемония, к счастью, закончилась. Торжественные звуки музыки вновь наполнили часовню. Граф ухватился за руку дона Матео и встал наконец на ноги. Ну и жара! Он весь разбит! После изрядной попойки пли потасовки его и то меньше ломало!
По страдания бедняги графа ещё не кончились. Новобрачные не успели покинуть часовню, а на дона Ковео уже набросились приглашённые, которые, хлопая его по спине и пожимая ему руки, принялись бурно выражать свои восторги и, словно мячик, перебрасывать графа из стороны в сторону. Поток восторженных и, уж конечно, самых искренних поздравлений изливался на него до самой кареты.
Ах, с каким облегчением, удовольствием и радостью упал граф на мягкие подушки своего великолепного экипажа! Спина у него болела так, словно была сломана, а живот, казалось, ещё больше отяжелел. Клотильда сидела подле мужа. Но сейчас бедняга был не в состоянии проявить к ней подобающую заботливость и нежность! Он еле-еле справлялся с собой.
Несмотря на суету, шум и толкотню, в ушах графа всё ещё звучал торжественный голос священника: «Отдаю её тебе в жёны…»
Клотильде же, по странному совпадению, казалось, что она слышит: «А не в рабыни, а не в рабыни…»
XIII
МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ
Когда молодые вернулись из церкви, перед домом Армандесов снова выстроилась длинная вереница роскошных экипажей.
В сопровождении толпы прекрасных дам и элегантных сеньоров граф под руку с Клотильдой поднялся по широкой лестнице. В прихожей их ждала донья Луиса, сидевшая в большом покойном кресле. Она с наслаждением и гордостью любовалась толпой высокопоставленных особ, явившихся к ней в дом на свадьбу её дочери. Гости группами и поодиночке с шутками и смехом поднимались по лестнице, оживлённо переговариваясь.
Граф был взволнован, губы его нервно подёргивались, он бормотал что-то неразборчивое прелестной Клотильде, глаза которой сверкали из-под газовой фаты, изящными складками струившейся с пышного и дорогого венка из флёрдоранжа; воздух не попадал под вуаль, поэтому щёки новобрачной пылали.
Дон Матео, словно заботливый сын, опекал толстую сеньору, которой он пришёлся по душе, и делился с нею впечатлениями, переполнявшими его.
О, этот вечер — одно из тех событий, которые никогда не сотрутся из памяти дона Матео! Сколько удач сразу: он ехал с графом в его великолепной карете, шёл рядом с ним по изумительной широкой мраморной лестнице, залитой ярким светом; вместе с графом он предстал перед самым изысканным обществом, которое осыпало их поздравлениями и душило в объятиях; он собственными глазами видел, как выходила из дома Клотильда, та самая девушка, которую он, именно он, выбрал для своего любимого ученика. Наконец, в церкви во время венчания, когда его рука легла на плечо графа в знак того, что он, дон Матео, представляет особу одного из самых знатных мадридских вельмож, отставной латинист почувствовал себя на ступенях алтаря, как на троне! Всеобщее восхищение и почитание окружали его. Если так пойдёт и дальше, он достигнет такого положения, о каком и мечтать не мог у себя в деревне, где он ютился в жалкой лачуге и где ему до конца дней пришлось бы исполнять тягостные обязанности школьного учителя.
В то время как дона Матео обуревали подобные мысли, донья Луиса у себя наверху со слезами умиления обнимала Клотильду и графа.
— Дети мои, вы — единственное утешение моей старости. Теперь меня не тревожит твоё будущее, Клотильда: ты обрела достойного тебя мужа, который любит нас, любит…
— Успокойтесь, успокойтесь, сеньора, — уговаривал её дон Тибурсио. — Вы ещё слишком слабы, и вам нельзя так волноваться.
Но домоправитель напрасно тратил слова — его никто но слушал: чересчур велика была радость, переполнявшая сердца. Дамы, искоса поглядывая на графа, набросились на Клотильду; они так крепко сжимали молодую в объятиях, что чуть не задушили её. О мужчинах и говорить не приходится! Чтобы не отстать от дам в учтивости, они накинулись па графа, и он едва не задохся под лавиной фраков, переходя из рук в руки жаждавших заключить его в объятия.
Крики, смех, украдкой обронённая слеза, нескончаемые возгласы!.. Одним словом, проявлений радости было столько и все они были так неистовы, что наконец вывели из себя дона Тибурсио, который пробормотал сквозь зубы:
— Всё это обман… Ну и притворщики…
Под общий шум и ликование два молодых человека, из предосторожности прикрывая рот платком и отводя глаза в сторону, принялись обходить дам и нашёптывать:
— Давайте потанцуем…
Предложение было восторженно принято, и вскоре за роялем уже сидела молоденькая сеньорита.
— Ригодон… вальс… кадриль… польку… — со всех сторон взывали к ней гости, заполнившие гостиную.
Бал открылся мазуркой, развеселившееся общество пришло в движение.
— По-моему, танцы — занятие не серьёзное и не приличествующее торжественному акту, в котором участвуют столь знатные особы, — возмущался дон Матео, чья долговязая фигура маячила среди группы господ, отличавшихся степенностью, возрастом и солидностью.
Дон Тибурсио между тем бродил из угла в угол и чертыхался. Вся злость и досада, которые он так долго сдерживал, вырвались наружу в этот достопамятный вечер.
— Взгляните только, что творится в доме!.. Разве донья Луиса уже выздоровела?… Тогда почему же?…
И действительно, у поникшей в кресле доньи Луисы посинело лицо, она почти теряла сознание, глядя на всю эту сумятицу и толкотню, от которых уже давно отвыкла; оглохшая от грохота рояля, полуослепшая от блеска огней, шёлков и драгоценностей, она обмахивалась веером и страдальчески улыбалась, испытывая невыразимые мучения и спасаясь только тем, что подносила к носу платочек, смоченный спиртом.
Граф был на вершине счастья. Учтивый, галантный, сверкая лысиной, он, как павлин, расхаживал вокруг Клотильды. Внимая его любезностям, она с наигранным изумлением вопрошала:
— Ты, кажется, сошёл с ума, граф?
— Да, крошка, я сошёл с ума от любви, от страсти: ты самая прекрасная на свете графиня. Если бы на нас сейчас не смотрели, я так бы и укусил твои аппетитные, как персики, щёчки. Да, я немедленно съел бы их!
«Боже милостивый! — подумал, услышав его слова, дон Тибурсио, всё ещё пребывавший в крайнем раздражении, хотя он не понимал, чем оно вызвано. — Этот человек только и думает, как бы что-нибудь съесть!»
Рояль умолк, мазурка кончилась. Несколько танцоров гурьбой направились к графу и Клотильде.
— Очередь за вами! — шумно потребовали они.
— Почему бы и нет! — засмеялся граф и склонился перед супругой, приглашая её к танцу. Он испытывал такое душевное удовлетворение, при котором человек становится щедр и соглашается на что угодно, лишь бы не отказывать и не перечить окружающим.
Но танцевать ему не пришлось: Клотильда сослалась на чрезмерную усталость. Граф любезно извинился, и все остались весьма довольны.
Бал продолжался. После нескольких танцев на середину зала вышел дон Матео и бесцеремонно, словно желая показать, что он свой человек в этом доме, знаками пригласил гостей подойти к нему: он должен сообщить нечто очень важное. Наконец, когда все собрались вокруг него, он возвестил с шутовскими ужимками:
— Тс-с! Донья Луиса и дон Тибурсио вовсю распоряжаются в столовой, приготовляя нам роскошный стол с винами, шербетами, сладостями и ещё кое-чем посолиднее. Тс-с! Я говорю это только вам, и пусть никто больше об этом не знает.
Услышав шутку дона Матео, граф чуть не лопнул от смеха. Он встал, подошёл к своему бывшему учителю и, театральным жестом указывая па него, воскликнул:
— Да здравствует дон Матео! Он великий человек!
Слова эти были встречены общим одобрением, и веселье
Захватило даже тех, кто до этой минуты ещё оставался серьёзен: теперь и они начали выделывать самые что ни па есть невероятные пируэты. Гости мгновенно разбились на пары, и начался ригодон, после которого общество направилось в столовую.
Вид её приятно изумил взоры. Стол с белой скатертью и тщательно свёрнутыми салфетками, уставленный блюдами аппетитных яств и старинной столовой утварью семейства Армандес, фамильной драгоценностью, которая появлялась на свет божий лишь в таких сугубо торжественных случаях, как, например, эта свадьба, — всё было готово к тому, чтобы удовлетворить настойчивые требования желудков, окончательно опустевших к столь позднему часу.
Дамы поспешно расселись по своим местам, а кавалеры ненадолго задержались и, встав позади сеньор, с величайшей предупредительностью принялись подавать им кушанья, хотя за столом и без них прислуживало несколько негров во фраках, перчатках, белых галстуках и сорочках с тщательно отглаженными и украшенными шитьём манишками.
