Рамон Меса - Мой дядя - чиновник
— Вас тоже не пригласили?
— А нам наплевать!
— Ну ещё бы! Ведь в дом принимают графа!
— Ясное дело.
— Я уверена, что списки гостей составляли не донья Луиса и Клотильда. Они такие добрые, что наверняка вспомнили бы о старых друзьях.
В этот миг Клотильда села в роскошную карету. Следом За ней начали рассаживаться по своим экипажам все приглашённые.
Вновь заняв место на мягком сиденье своей, удобной коляски, граф попытался разобраться в том, что же с ним происходит. Он ничего не понимал, в ушах у него раздавались какие-то странные звуки, в висках стучала кровь. Что это — сон или явь? Всего полгода назад, едва имея чем прикрыть наготу, он приехал сюда из Мексики, чтобы занять освободившуюся должность дона Хенаро. Два месяца прошло с того дня, как он впервые подумал о женитьбе! Однажды вечером, в сквере, где стояла статуя Нептуна, он увидел прекрасную, богатую женщину, ту женщину, которую искал.
В другой раз он прогуливался в том же сквере; небо было ясное и безоблачное; вдруг хлынул ливень; Клотильда и дон Тибурсио побежали, чтобы укрыться в ближайшем подъезде; он предложил им свой экипаж, они согласились. Прошло ещё несколько дней, и он впервые отправился к Клотильде домой, С тех пор его визиты стали ежедневными. Друзья вдоволь потешались над ним за это. Однажды он явился вместе с доном Матео и попросил у доньи Луисы руку Клотильды. И вот теперь он сидит в своей коляске, а впереди едет карета Клотильды; девушка украшена венком из флёрдоранжа, лицо её закрыто вуалью, роскошное белое платье усыпано бриллиантами и жемчугом, которые он ей подарил. Позади его коляски — экипажи, в которых сидят самые знатные люди Гаваны; они сопровождают его в кафедральный собор, где он обвенчается с Клотильдой и обретёт жену, о которой начал мечтать в тот день, когда солнце, проникая сквозь окна его спальни, нагревало в ней воздух и граф, нежившийся в постели, испытывал странную истому, которая настолько расслабляла его волю, что у него не хватало сил подняться с ложа.
Но позвольте, господа, неужели это тот самый Висенте? Какой ещё там Висенте! Вы что, спятили? События развернулись так стремительно и неудержимо, что, размышляя о них, граф испытывал головокружение и чуть ли не терял рассудок.
Вскоре экипажи, проехав по улице Сан-Игнасио, очутились на широкой и пустынной площади перед собором, чьи башни из тёмного камня вырисовывались в густой синеве звёздного неба. В мгновение ока свет фонарей рассеял мрак просторной площади, кареты вырвались из узкой улочки, где им поневоле приходилось ехать вереницей, и помчались наперегонки, чтобы раньше других оказаться у паперти собора.
Граф Ковео, всё ещё погружённый в размышления, поднял шторку на заднем окошке кареты, чтобы взглянуть, где они находятся.
— Приехали! — закричал он, нелюбезно ткнув локтем сидевшего с ним рядом секретаря.
Мрачный церковный фасад был озарён светом двух свечей, пробивавшимся из глубины небольшого дворика. Свечи горели на алтаре часовни, который был скрыт за квадратным щитом, похожим на экран камина. Из-за его краёв наружу вырывались пучки лучей, бросавших па мостовую тревожные тусклые желтоватые отблески.
Карета остановилась. Граф продолжал смотреть в окно. Высоко поднятые над экипажем фонари осветили стену одного из домов с колоннадой и сводчатым подъездом.
Дон Ковео уже собирался вновь поудобнее расположиться на мягких подушках сиденья, как вдруг заметил под высокой аркой освещённого подъезда огромную причудливую тень какого-то оборванца, опиравшегося на толстую суковатую палку. Чёрная фигура, отчётливо видная на освещённой стене дома, постепенно росла и, как магнит, притягивала взор графа. Вот палка сделалась гигантской палицей, рука, державшая её, чудовищно большой, а голова нищего, кое-как прикрытая изношенной шляпой, заполнила почти всё пространство под аркой.
И тогда граф увидел подле себя эту костлявую руку, громадная тень которой ложилась на стену: рука смиренно тянулась к нему, умоляя о подаянии. Эта старческая, худая, морщинистая рука, протянутая к нему, и её огромная чёрная чудовищная тень, видневшаяся на стене дома, вызвали у графа неприятное чувство.
— Бог подаст, братец, — сердито пробурчал дон Матео и негромко, сквозь зубы, процедил: — Вот наказание господне! Даже ночью от них покоя нет!
Когда же нищий повернулся к дону Ковео и просительно посмотрел на него робким и грустным взглядом, граф вздрогнул, увидев его болезненное, заросшее всклокоченной седой бородой лицо.
Глядя из своей роскошной кареты на нищего в жалких лохмотьях, удачливый аристократ почувствовал, как что-то словно огнём опалило ему грудь; ему почудилось, что бриллианты, украшающие его манишку, внезапно расплавились и теперь жгут ему тело. Он испытывал непреодолимое желание сорвать их и бросить в потную и грязную ладонь нищего. Ах, почему он не может дать волю своему порыву — это наверняка успокоило бы столь непонятно и нежданно пробудившуюся совесть! Никогда ещё он не был так потрясён видом бедности.
Нищий улёгся на земле между колоннами, положив голову на руки, заменявшие ему подушку.
Это происшествие сильно раздосадовало графа. Ему казалось, что он уже видел лицо старика, но где и когда? Нет, он не ошибся: это печальное и покорное лицо, отмеченное печатью нищеты, под леденящим дыханием которой всё вянет, ему, без сомнения, знакомо.
Пока дон Ковео был занят такими мыслями, карета, не без труда прокладывая себе путь среди других экипажей, добралась до входа в часовню. Сеньор граф спрыгнул на землю, подал руку Клотильде, и они двинулись вперёд между двумя почти ровными шеренгами гостей. Они шли, высоко подняв голову, гордясь друг другом и испытывая радостное удовлетворение при виде знатного общества, почтительно и торжественно замершего вокруг них.
— Боже милостивый, до чего хороши! Не часто увидишь такую великолепную пару, — произнесла уже знакомая нам полная сеньора, которой перевалило за пятьдесят, когда граф проходил мимо неё и уши его могли отчётливо расслышать сказанное.
— О да, сеньора, вы, безусловно, правы, Я рад, что Клотильда выбрала в супруги сеньора графа — он превосходный человек, — отозвался примостившийся с краю и всеми забытый дон Тибурсио.
Жених и невеста переступили порог часовни. Следом, сохраняя почтительную дистанцию, вошла толпа приглашённых. Среди них словно мачта высилась фигура дона Матео. Он был серьёзен, торжествен и важен, как никогда, и с полным основанием: на брачной церемонии ему предстояло быть шафером графа и представлять особу самого маркиза Каса-Ветуста, пребывающего в Мадриде. Какое же громадное влияние приобретёт после этого он, отставной латинист, который каких-нибудь пять-шесть месяцев тому назад был никому не известным и заурядным человеком!
Дон Тибурсио плёлся в хвосте процессии, понурив голову и развлечения ради постукивал пальцами по брелоку-барабанчику, украшавшему поля его шляпы. Он не знал, печалиться ему или радоваться при виде того, что происходит па его глазах.
За доном Тибурсио шёл журналист. Пользуясь скудным светом уличных фонарей, он заносил в толстенную записную книжку всё без исключения подробности происходящей церемонии.
Когда жених с невестой и гости вошли в часовню, раздалось пение скрипок, в воздухе поплыли величественные аккорды органа, — музыканты заиграли торжественный церковный гимн. То была особая честь, которую священник решил оказать сеньору графу, ибо высокий сан и громкий титул не утрачивают своего значения и под сводами храма, К тому же сеньор граф щедро заплатил за подобное внимание: когда наступил момент передачи невесте символического приданого жениха, он бросил па серебряный поднос тринадцать блестящих и звонких американских иглей[14].
Какое ликование заискрилось в округлившихся от неожиданности глазках ризничего! А как раздулся от гордости дон Матео, положив руку на плечо графа, шафером которого он был! И с каким, наконец, изяществом и непринуждённостью делала Клотильда всё, что полагается во время брачной церемонии!
Граф всё ещё пребывал в полном ошеломлении, весьма напоминая человека, которого ударили по голове туго набитой подушкой. Запах ладана и воска, дым обгоревших фитилей, бесконечные ряды свечей, ливших потоки света; Клотильда, стоящая рядом и соединённая с ним золотой цепью и белым шёлковым платком; долговязый и важный дон Матео в ослепительно белой, словно сделанной из картона, манишке, отражающей пламя свечей; монотонный, торжественный голос священника; притихшая толпа, не сводившая глаз с жениха и невесты; холодный ночной ветерок, влетавший по временам через узкую дверь; серебристый звон колокольчика в руках служки — всё это казалось графу удивительным, фантастическим видением, неким волшебным сном, от которого слегка ныло в животе, а в голове невыносимо шумело. К этим неприятным ощущениям прибавлялось невольное воспоминание о руке нищего, огромную чёрную тень которой граф только что видел на освещённой стене дома. Ему чудилось, что рука эта, словно тяжёлая туча, нависает над алтарём, священником, доном Матео, Клотильдой и всеми приглашёнными. Холодный пот катился у графа по вискам и выступал па ладонях, ноги его, затёкшие от долгого стояния па коленях, покалывало острыми иглами. Продлись обряд ещё пять минут, и упитанное тело графа рухнуло бы на пол.
