Иван Лазутин - Суд идет
Свою речь Фитюньков читал по бумажке, но смотрел в нее редко: очевидно, заучил почти наизусть.
— Гражданин Бармин к тому же буян и первый в селе скандалист. Есть жалобы от соседей, которых он в пьяном состоянии беспокоит по ночам. Ввиду этого я считаю, товарищи, что гражданин Бармин вполне подходит под действие Указа и подлежит административной высылке. Надеюсь, других предложений нет?
Жена Герасима Бармина сидела с бледным, как навощенный пергамент, лицом. Она не сводила взгляда с Кирбая. А он, словно не замечая никого в зале, равнодушно смотрел поверх голов сидящих. Однако в этом его видимом спокойствии Шадрин читал затаенное опасение: как пройдет последнее голосование? Во время обсуждения Цыплакова Кирбай уже почувствовал, что зал может по-бычиному упереться и тогда уже ничем его не сдвинешь с места: ни нажимом, ни увещеванием.
Дмитрий локтем чувствовал, как Филиппок дрожит всем телом.
— Ну, дядя Филипп, скажите слово, ведь вы хотели выступить.
— Нет, Егорыч, боюсь, дух захватывает. Все мысли перепутались.
— Скорей же, а то уже будет поздно!
— Давай ты, Егорыч, ты ученый, я весь трясусь.
— А дадут ли слово?
— А ты попробуй, может, и дадут. Ты попросись… — умолял Филиппок.
Дмитрий чувствовал, как сердце в груди его работало с перебоями. Он выступил на шаг вперед и бросил в притихший зал:
— Разрешите сказать слово!
За столом президиума все как по команде подняли головы. Кирбай спокойно, одним только взглядом, позвал к себе Фитюнькова. Перекинувшись через спинку стула, тот припал правым ухом чуть ли не к самому рту майора. Кирбай что-то сказал председателю.
Фитюньков занял свое место и спросил, обращаясь в зал:
— Ваша фамилия, товарищ?
— Шадрин.
— Из какого колхоза?
— Я не колхозник.
— Кто же вы?
— Я родился и вырос в этом селе и знаю кое-что о товарище Бармине.
— Будьте точнее — о гражданине Бармине, — поправил Шадрина Фитюньков.
— Нет, о товарище Бармине. — На слове «товарищ» Дмитрий сделал ударение.
— Где вы постоянно проживаете в данное время, товарищ Шадрин?
— В Москве.
Дмитрий видел, как все двести голов повернулись в его сторону.
Наклонившись к майору, который снова что-то шепнул ему, Фитюньков потряс колокольчиком, хотя в зале стояла накаленная тишина.
— К сожалению, товарищ Шадрин, я не могу вам предоставить слово, так как в данное время вы не являетесь жителем нашего района.
Зал загудел. В гуде этом потонул колокольчик Фитюнькова. На помощь пришел Кирбай.
— Товарищи, по существующему положению о проведении схода в обсуждении выдвинутых кандидатур принимать участие имеют право только коренные жители данного района, которые прописаны и работают на данной территории и в течение длительного срока знают тех граждан, кто предназначен для административной высылки. А поэтому мы не имеем права дать слово данному товарищу. По-моему, все ясно. Я предлагаю голосовать: кто за то, чтоб…
Голос Кирбая был оборван вскочившим с места Герасимом Барминым:
— Товарищи! Разрешите мне сказать, за что я попал на эту скамью! Разрешите мне рассказать…
— Гражданин Бармин, сядьте! Вам никто еще не давал слова! — обрезал его Кирбай, подавшись вперед.
— Нет, я скажу! Вы не имеете права!
Повернувшись лицом к сходу, Герасим выхромал из-за барьера в зал. Всем стала видна его короткая искалеченная нога. Облизывая пересохшие губы, он неподвижно замер на месте. Его испуганно-страдальческий взгляд скользил по лицам сидящих в зале, он словно укорял: «Да разве так можно?! Что же вы молчите?»
Глотая пересохшим ртом воздух, он прохрипел:
— Товарищи! Все это работа майора Кирбая. Страдаю ни за что. Но теперь я все скажу, я скажу сходу…
Закусив нижнюю губу, Кирбай вышел из-за стола и подошел к рампе, где торчал козырек суфлерской будки. Пристально всматриваясь в лицо Бармина, он почти шепотом проговорил:
— Гражданин Бармин, вы на сход заявились пьяным! Вывести немедленно! — Майор строго посмотрел на милиционеров, сидевших в первом ряду, и кивнул им головой в сторону двери, ведущей в гримировочную.
Герасим Бармин что-то говорил, но слова его путались. Последнее «Это несправедливо!..» он произнес через силу, когда его выводили под руки два милиционера.
Все, кто был в зале, встали. Из задних рядов послышались выкрики:
— Нужно дать слово!
— Незаконно!
— Это несправедливо!
Шадрин дрожал всем телом. За спиной он слышал простуженный шепот Филиппка:
— За целый день маковой росинки во рту не было, не токмо вина… Все, что Нюрка носила ему, назад вернул. Гляди, как земля, почернел, а он говорит, что пьяный!
Дмитрий ощущал, как лихорадочно клацкают его зубы. «Лишили права последнего слова! Какое варварское нарушение законности!»
Прокурор Глушков сидел с низко опущенной головой. Дмитрию казалось, что от стыда он был готов провалиться сквозь пол. Кругляков мячиком подскочил с места и, бойко выхватив колокольчик из рук Фитюнькова, тряс им изо всех сил над головой.
— Товарищи, прошу сесть! — Звонкий голос его тонул в зале, как мелкие камешки, брошенные в пенистый клекот водопада. — Продолжим наше собрание. Слово Бармину мы не имеем права предоставить, так как он в нетрезвом состоянии. А характеристику его личности и поведения вполне исчерпывающе дал в своем выступлении председатель сельсовета товарищ Фитюньков.
Семен Реутов сидел насупившись и кусал губы. Когда же милиционеры увели Бармина в гримировочную, откуда все еще доносился его надсадный голос, он не выдержал и покинул президиум.
— Вы куда? — остановил его Кирбай.
— Не могу видеть, когда человеку затыкают рот.
— Вернитесь, Реутов, собрание еще не кончилось!
— Для меня оно кончилось!
— Вы об этом пожалеете!
— Посмотрим.
Семен не вернулся. Он скрылся в гримировочной. Разговора его с Кирбаем никто из президиума не слышал. Вряд ли кто догадался в зале, почему ушел со сцены первый секретарь райкома комсомола.
Зал постепенно начал затихать. Кое-кто, пригнувшись и воровато пробираясь между рядами, незаметно покинул сход.
Кирбай тронул ладонью Круглякова и предложил ему сесть.
Роль председателя собрания теперь полностью перешла к Кирбаю. Минуты три он стоял, широко расставив руки на зеленой скатерти. Стоял молча, до тех пор, пока в зале не наступила полная тишина. Внешне он был спокоен, только взгляд его усиленно работал. Он пристально смотрел на тех, кто был наиболее возбужден.
— Ставлю в известность: прежде чем вынести все эти четырнадцать кандидатур на обсуждение схода, каждая из них подробно и досконально рассматривалась и изучалась руководящими товарищами из райисполкома, а также райкома партии. Что касается факта, что Бармину не дали слова, то это не есть зажим демократии! Это есть пресечение похабщины! Вы что, не видите, что он пьяный?! Находясь под арестом, Бармин не прекращает систематически употреблять спиртные напитки. Но это, товарищи, моя вина. Я, признаюсь, не провел соответствующего инструктажа с охраной. Они не проверяли передачи родных. Это мы в дальнейшем учтем. Теперь приступим к последнему голосованию. А то мы слишком засиделись, сеноуборка нас не ждет. — Кирбай оглядел зал, провел ладонью по густым кудрям и спокойно продолжал: — Так как других предложений по кандидатуре Бармина не поступило, то я предлагаю голосовать за первое. Прошу поднять руки…
На первых рядах поднялось десятка два рук да руки три-четыре в средних рядах.
Кирбай был невозмутимо спокоен.
— Прошу опустить. — Он поспешно взмахнул рукой. — Поднимите, кто против?
Всего несколько рук поднялось в зале. Одну из них поднял Филиппок. Он стоял рядом с Дмитрием Шадриным и дрожал, как в лихорадке. Чуть поодаль от Филиппка, почти в самом углу, опершись подбородком на длинную суковатую палку, стоял дед Евстигней и старчески таращил слезливые глаза на президиум.
— Опустите! — поспешил распорядиться Кирбай, заметив (хотя сделал вид, что не заметил), что из средних рядов нерешительно протянулись еще две руки. — Большинство голосов за то, что гражданин Бармин подпадает под действие Указа Президиума Верховного Совета СССР, о чем… — Кирбай плавно повернулся к девушке-секретарю, которая на краешке стола писала протокол, — о чем прошу и записать в протоколе схода. Для зачтения резолюции слово имеет второй секретарь райкома партии товарищ Кругляков.
Кирбай сел на свое место с таким видом, словно он только что живым и здоровым вышел из такой атаки, которая для других могла бы быть смертельной. Теперь он мог спокойно по привычке барабанить мягкими белыми пальцами о крышку стола.
Дмитрий издали заметил, как в улыбке Кирбая промелькнуло выражение сдержанного торжества.
