Мария Романушко - Не под пустым небом
– Я тоже ненавидела в школе черчение!
– Мне нравится быть прорабом на стройплощадке. Обожаю, как пахнет стройка, люблю дождь, ветер… башенные краны… крики «вира!», «майна!» Говорят, строители – грубые люди, пьяницы и матерщинники. Ерунда это всё! Строители – настоящие романтики! Почти как моряки… А пьяницы и любители острого словца есть в любой профессии. Но я мат терпеть не могу и на работе спокойно обхожусь без него. Правда, последние годы, после двух операций на сердце, я работаю уже не на стройке, а в управлении.
– А как же театр, папа?
– Любовь к театру никуда не делась. Уже много лет играю в Народном театре.
– Вот как!
– И когда выхожу на сцену – страха речи нет! Когда я в образе, когда я – это не я, а другой человек, то никаких проблем с речью! Впрочем, я постепенно и в жизни избавился от этого. Так что сцена меня вылечила.
– Потрясающе! А когда я несколько лет занималась пантомимой, у меня тоже прошёл страх речи. Я забыла о нём! И теперь запросто читаю стихи! И в компании, и даже перед публикой.
– Почитай мне, доця.
И я читаю ему… И его соседи по палате тоже слушают меня…
. Целую берег у воды
. И тёплую шершавость сосен,
. И на песке – Твои следы…
. Здесь дышит мир Воскресным Гостем.
. Твою походку узнаю
. В движении кустов прибрежных…
. Твоё дыхание и нежность
. В апрельском ветре узнаю.
. Я нахожу Твоё лицо –
. В любой черте земли и неба.
. Когда Ты был одним – Отцом –
. Так близок и понятен не был…
. Весь день пронизан, до конца,
. Твоим присутствием…
. И вечер
. Опять с Тобой подарит встречу –
. Звездой, упавшей у крыльца…
– Это про Бога?
– Да. Это про Бога.
– Ты так сильно веруешь?
– Верую. Как умею…
– А я не умею…
– Тебе так кажется.
* * *
– Пап, а что ты больше всего любишь играть?
– Конечно, Чехова. Горького не люблю, он ходульный, крикливый. А Чехова обожаю, он мне как брат.
– А что больше всего?
– «Дядю Ваню» и «Три сестры». Такая внутренняя свобода, когда входишь в чеховский мир! Даже если его героям очень трудно, а его героям всегда трудно. Но когда играешь, то чувствуешь потрясающее раскрепощение, полёт!… Так что Чехов меня вылечил.
– Ты у меня, папа, прямо как Качалов!
– Как Качалов?
– Ну да! Мне рассказали, что он и заикался, и страх речи у него был, и перед спектаклем всегда трясся от страха, а стоило выйти на сцену – всё как рукой снимало! Никаких проблем с речью. Не знаю, правда ли это. Но мне режиссер один рассказал об этом, чтобы подбодрить меня, перед экзаменами в цирковое училище.
– В цирковое училище?!
– Да, папочка. Тебя всегда тянуло на сцену, а меня – в цирковой манеж. Стало быть, лицедейство у нас в крови. Может, предки наши с примесью цыганской крови?…
– Не исключено.
– Романушко – это ведь смягчённое Романэску, не так ли? А все Романэску – румыны, цыгане. А цыгане – все актёры. О, как я мечтала в юности, чтобы мне купили гитару! Как мне нравилось ходить в длинной, цветастой – цыганской юбке. И навешивать на себя все мамины бусы… А в детстве мечтала, чтобы меня украли цыгане…
– Да ну? Прямо так и мечтала?
– Хотелось ехать в кибитке, под ржанье лошади… под звон гитары… смотреть ночью в костёр… о, как я люблю смотреть в огонь!…
– И я люблю смотреть в огонь, – говорит он.
– А недавно у меня появилась мечта…
– Какая?
– Смешная. Ты, наверное, будешь смеяться.
– А может, не буду? – говорит он.
– Тогда слушай. Хотелось бы завести лошадку, кибитку и – ехать бы и ехать, куда глаза глядят… Ещё у меня будут кот, пёс и говорящая ворона Марфа.
– А у остальных уже есть имена?
– Конечно! Лошадка – Василиса. Кот – Мотька, в честь моего друга, которого я нашла этой зимой в сугробе. Пёс – Фаддей, в честь одного потрясающего пса, с которым я подружилась прошлым летом… и не могу его забыть… Так вот. Хочется ехать, куда глаза глядят. А зарабатывать на жизнь пантомимой. Буду выступать в сёлах и в маленьких городках, куда редко артисты доезжают. И народ будет сбегаться на мои представления… Что-нибудь с животными своими придумаю, какие-нибудь номера. А ещё стихи буду им свои читать…
– А меня возьмёшь в свою труппу?
– Ты серьёзно?
– Вполне, – улыбается он.
– Тогда возьму!
– Спасибо.
– Папа! Ты – первый человек, который согласился уехать со мной в кибитке.
– А ты многим предлагала?
– Нет. Никому.
Мы смеёмся.
* * *
Оказывается, у нас так много общего! Я действительно дочь своего отца. Я обожаю стук вагонных колёс – и отец мой тоже! Он говорит:
– Я ведь тоже больше всего на свете люблю дорогу. Ехать и ехать… Это ещё одна моя страсть – дорога.
– Господи, ну как же мы с тобой похожи! Ну, точно, папа, мы с тобой – цыгане!
– О кибитке я не думал. Но обожаю поезда! Запах вокзалов, стук вагонных колёс…
– И чтобы луна в окне…
– И чтобы луна в окне… Обожаю ездить в командировки. Для меня это просто наслаждение – ночь в поезде, а потом – новые города… Другие не любят командировки, а я бы и за себя, и за других с удовольствием ездил! В поезде так сладко спится… мысли хорошие в голову приходят… И такое настроение приподнятое всегда! Кажется – жизнь заново начинается, и всё в ней будет замечательно! Не могу долго быть дома. Душа начинает томиться… Просится в дорогу!
* * *
Отец говорит:
– Мне многое пришлось в Одессе строить: телебашню, новый аэропорт… Но самое памятное – как реставрировали Оперный! Наш знаменитый на весь мир Одесский оперный театр. Тут две мои страсти соединились: я все эти месяцы жил в театре! Не хотел тратить время на дорогу. Принёс из дому раскладушку, подушку свою любимую, я её во все командировки с собой беру, – и поселился у одной из колонн. Самая лучшая моя командировка! Незабываемое время… Мне после реставрации дирекция театра выдала пригласительный билет. Бессрочный, до конца жизни. На любой спектакль! Могу ходить когда и сколько хочу! Так что я – счастливейший человек, доця! Когда ты приедешь в Одессу, мы тут же сходим в Оперный!
– Обязательно сходим! И ты мне покажешь колонну, у которой стояла твоя раскладушка!
Мы смеёмся…
* * *
– Сейчас весна, сейчас в Одессе всё цветёт… Красота невероятная! Но ты знаешь, я не очень люблю весну, – говорит он.
– Я – тоже. Весной у меня часто плохое настроение, как-то тоскливо…
– А у меня сильная аллергия на пыльцу. Так что весенней красотой я не могу в полной мере наслаждаться. Любуюсь ею, но при этом страдаю. И летом то же самое… А зимой в Одессе сырость и ветер, тоже мало приятного, дышать тяжело. Только одно время года моё – это осень. Только осенью прихожу в себя. Осенью в Одессе для меня – рай!
– Стало быть, ты – аллергик?
– К сожалению. В детстве однажды чуть не умер, съев три яйца зараз. Приключился аллергический шок.
– А мы, когда в Вольногорске жили, там вредное производство – постоянные выбросы хлора в воздух. Думала – помру. Я эту хлорку на дух не выношу! Я тоже аллергик – как ты. Мы с тобой во всём похожи, папочка, даже в этом!
И я тогда подумала: если ему весной плохо в Одессе, то сразу после операции ему лучше домой не ехать. А лучше пожить ещё здесь – на взморье, пока не окрепнет.
– Папа, а давай после операции поживём немного на взморье, в Юрмале? Там такой чистейший воздух!… Ты там продышишься хорошенько и окрепнешь.
– Хорошо бы, конечно… Но… это, наверное, большие деньги.
– О деньгах не думай! – уверенно сказала я, хотя и сама ещё не знала, где я их возьму. Мне главное – было услышать его согласие.
– Значит, ты не против?
– Как я могу быть против? Ты у меня такая умница!
– Значит, сбудется моя повесть.
– Какая повесть?
– Я в одиннадцать лет написала повесть. О нас с тобой. Как мы живём вдвоём, и я готовлю разную вкусную еду, и мы разговариваем – обо всём на свете! Вот как сейчас.
– А где эта повесть, доця?
Мне не хотелось его огорчать и признаваться в том, что я её сожгла, чтобы мои домашние её не прочли. Я сказала:
– Она, к сожалению, не сохранилась на бумаге. Но – она сохранилась в моём сердце. И она начинает сбываться!
– Кстати, о вкусной еде. Честно говоря, мне очень надоели эти протёртые больничные супчики и рыбные котлеты, я их терпеть не могу. А ты бы не могла, доця, если, конечно тебе не трудно, нажарить мне картошки? Больше всего из еды люблю жареную картошку!
