Торквато Тассо - Освобожденный Иерусалим

Уж дует свежий ветерок, Авроры
Гонец передовой; она восходит
И к золоту сиянья своего
Примешивает розы небосклона.
Готовы к выступленью христиане.
Равнина шумным говором полна.
Всеобщее венчают оживленье
Веселых трубных звуков перекаты.

Готфрид благоразумною рукою
Смирить войска пытается напрасно:
Скорее удержал бы он волну
У пристани Харибды иль Борея,
Когда, разбушевавшись, он колеблет
Вершины Альп и топит корабли.
Поспешно выступают, но веленьям
Готфрида и в поспешности послушны.

Летят в одно, стремительным порывом
Стремительный полет опережая;
Им кажется, что из-под ног земля
Назад уж слишком медленно уходит.
Сильнее жар от солнца. Перед ними
Иерусалим внезапно вырастает;
И сотни голосов, перемешавшись,
Кричат: «Иерусалим! Иерусалим!»

Так смелые пловцы в морях далеких:
Отправившись на поиски земель
Неведомых, они блуждают долго,
Носимые коварною волною,
Но видят, наконец, желанный берег,
Шлют громкое приветствие ему
И в общем ликованье забывают
Пережитые беды и печали.

Но сладостный восторг, что охватил
Сердца героев в первое мгновенье,
Глубокою, с благоговейным страхом,
Печалью омрачается внезапно.
Едва свой взор поднять они дерзают
На город, Богом избранный, где Он,
По смерти погребенный, торжествуя,
Вновь смертную воспринял оболочку.

Неясные, подавленные речи
Со вздохами, слезами выражают
И скорбь и радость верующих душ.
Встревоженный, дрожит от звуков воздух.
Так шелестит лесная глушь, когда
Между ветвями ветер пробегает;
Так с грохотом и ропотом о скалы
С налета разбивается волна.

Вождям своим смиренным подражая,
Разутые, идут они к Солиму:
Ни золота, ни шелка нет на них,
На головах ни шлемов нет, ни перьев;
Изгнали из униженных сердец
Они всю спесь и суетные мысли.
Давно их щеки смочены слезами,
Они ж себя корят, что слез так мало.

И каждый говорит себе: «Вот, вот —
Места, Господней политые кровью,
И нет потоков слез из глаз моих,
И сердце ледяное все не тает!
Жестокое, бесчувственное сердце,
Как не разбилось ты, не разорвалось?
Ах, если и сегодня ты не плачешь,
Осуждено ты будешь плакать вечно!»

Меж тем один из стана мусульман,
Дозорный за равниной и горами,
С господствующей вышки примечает
Вдали столбом вертящуюся пыль.
Потом он видит уж не пыль, а тучу,
Несущую и молнии и громы.
И наконец, он ясно различает
Ряды людей в сверкающих доспехах.

«О, небо, – восклицает он, – какой
Зловещий вихрь равнину затемняет!
Как он горит и светится! Народ,
К оружию! К оружию, к сраженью!
Все на валы! Враг наступает быстро!
Спешите же! Бегите! Вот он, вот!
На облако ужасное глядите,
Что небеса окутывает мглою!»

И старики, и дети, слабый люд,
И женщины, беспомощные в битвах,
В последнее прибежище, в мечети,
И слезы и молитвы понесли.
Здоровые и сильные, хватая
Оружие, бегут к валам, к воротам.
Сам Аладин повсюду поспевает,
Все видит он и обо всем печется.

Все приказанья отданы. Идет
На башню он высокую, откуда —
Открытый вид на горы и равнину.
Следя за ходом битвы, может он
Рассчитывать, куда спешить с подмогой.
Прекрасная Эрминия при нем:
Когда была взята Антиохия,
Здесь обрела она приют почетный.

Меж тем Клоринда ищет христиан;
За ней отряд едва лишь поспевает.
Аргант, укрывшись в месте потаенном,
На выручку готов к ней устремиться.
Речами, а наружностью тем больше,
Бодрит она товарищей своих:
«Пусть вылазка отважная положит
Для Азии надежды первый камень».

Так говорит она; меж тем ей путь
Отряд перерезает христианский;
В свой стан он возвращается и гонит
Стада перед собою, как добычу.
Клоринда нападает на него;
Начальник же отряда к ней навстречу.
Зовут его Гордоном: храбрый воин,
Противник для нее еще он слабый.

Съезжаются. Клоринда из седла
Гордона вышибает. Распростертый,
Он служит для ликующих неверных
Счастливой, но обманчивой приметой.
Клоринда довершает пораженье,
Как сотней рук удары нанося;
А спутникам уж двигаться нетрудно
За нею по расчищенной дороге.

Отбита и добыча: христиане
За шагом шаг, ничуть не торопясь,
К возвышенному месту отступают
И там себе готовят оборону.
Тогда, подобно молнии, что туча
Стрелою шлет из недр своих на землю,
Летит по приказанию Готфрида
На помощь братьям доблестный Танкред.

Вождя в нем прозревая, Аладин
Эрминии, уже смятенной, молвит:
«Твой взгляд привык их различать; кто этот
С осанкой горделивой и надменной?»
Она молчит: сперва сдержать ей надо
И вздох в груди, и слезы на глазах;
И все ж ее волненье обличают
И трепет губ, и влажный блеск зрачков.

Лишь злобою прикрыв любовь, она
В себе находит силы для ответа:
«Увы! В моей душе запечатлелись
Его черты глубоко, государь.
Немало крови подданных моих
Он пролил, рвы телами наполняя.
Ни травы, ни заклятья не залечат
Тех ран, что он наносит, разъяренный.

Зовут его Танкредом: если б в плен
Попался он! Не смерть его нужна мне;
Он нужен мне живой, чтоб сладкой местью
Могла я муки сердца успокоить».
Сказала и последние слова
Невольно тяжким вздохом заключает.
О ненависти думает тиран,
Тогда как вздох безумной страстью вызван.

Клоринда между тем спешит к Танкреду,
Который на нее уж нападает.
В осколки разлетаются их копья,
Но шлем Клоринды падает: она
С открытой головой перед Танкредом;
По ветру вьются пряди золотые,
И девушкой божественной красы
Становится внезапно страшный воин.

Глаза полны молниеносных взглядов.
Прекрасная и в гневе, что она
Явила бы, веселая, собою?
Танкред, где ты? К чему твой взор прикован?
Не эти ли черты зажгли огонь
В душе твоей? И сердце подтверждает:
Да, это – та, что некогда к ручью
Пришла искать и тени и прохлады.

Но не узнал ее он ни по шлему,
Ни по трофеям на щите. И вот
Глядит он на нее, оцепенелый.
Она – к нему; он стычки избегает.
Разя попутно воинов других,
Не отстает Клоринда от Танкреда.
«Остановись», – кричит ему с угрозой
И не одну – две смерти уж сулит.

Его разят, но он разить не хочет.
Не так он занят самообороной,
Как глубиной прекрасных глаз, откуда
Амур наверняка пускает стрелы.
«Твоей руки удары, – говорит
Он сам себе, – теряются в пространстве!
Но те, что мне наносит чудный образ,
В грудь попадут и сердце истерзают».

Однако ж унести в могилу тайну
Не хочет он. Клоринда пусть узнает,
Что пленника разила, перед нею
Склонившегося с робкою мольбою.
И говорит он ей: «Среди других
Один ли я – твой враг непримиримый?
Тогда уж в стороне от общей схватки
Померяемся силами с тобою».

Клоринда этот вызов принимает.
О шлеме позабыв, она вперед
С отвагой устремляется; Танкред,
Унылый, мрачный, следует за нею.
Она уже готова к нападенью,
Она уже летит и нападает.
«Постой, – он говорит, – до поединка
В условиях должны мы столковаться».

Остановилась, ждет. От безнадежной
Любви Танкред становится смелее.
«Не хочешь, – говорит, – со мною мира,
Без сожаленья вырви это сердце!
Оно уж не мое, и если жизнь
Его не по тебе, пусть умирает.
Тебе принадлежит оно: бери,
Я защищать его не смею дольше.

Вот грудь моя: что ж не разишь? Иль хочешь,
Чтоб я помог твоей руке? Чтоб грудь,
Лишенную защиты, под удары
Подставил сам? Изволь, сниму я латы».
Несчастный, может быть, еще живее
Свои печали стал бы выражать;
Но вдруг магометане отступают,
А воины Танкредовы их гонят.

Со страху ли, из хитрости ль военной,
Неверные бегут от христиан.
Один из победителей, увидя,
Как ветер треплет волосы Клоринды,
С мечом уж руку подымает, варвар,
И нанести удар готов ей в спину.
Танкред, крича, бросается к нему
И меч его мечом же отражает.

Удар не остается без последствий;
Хоть и легко, но ранена Клоринда:
На белой шее видны капли крови,
Алеющие в золоте волос.
Отделанное мастером искусным,
Так золото рубинами играет.
Занесши меч, Танкред освирепелый
С убийцей подлым хочет рассчитаться.

Злодей бежит, Танкред – за ним в погоню:
Так две стрелы по воздуху несутся.
Клоринда в удивленье провожает
Лишь взглядом их, за ними не пускаясь.
Потом, примкнув к бегущему отряду,
То сразу нападет на христиан,
То вновь от них отпрянет, и нельзя
Решить, что это: бегство иль победа.

Так на арене цирка гордый бык
С собаками сражается: рога
Подставит он собакам, те отступят;
Сам побежит, за ним – вся стая смело.
Клоринда прикрывается щитом
И все еще удары отражает.
Так в играх мавр, хоть и бежит, мячи
Все от себя отбрасывает ловко.

И сарацины уж, и христиане
Достигли стен Солима незаметно:
Вдруг, крики боевые испуская,
Неверные описывают круг
И с тылу совершают нападенье.
Аргант, увидя это, на врагов
С отрядом устремляется ретиво
И в голову им прямо ударяет.

Неистовый черкес, кровавой жаждой
Пылая, выступает из рядов.
Один с коня уж сброшен им и, корчась
В предсмертных муках, испускает дух;
Другие также падают. Но в щепки
Копье вдруг разлетается; тогда
Аргант одним мечом кого попало
И рубит, и крошит, и убивает.

Арделиона доблестного дни
Клоринда прерывает. Этот воин,
Уж старец, был как юноша отважен.
Опору он имел в двух сыновьях:
Но старший сын, Алкандр, с тяжелой раной,
Принять последний вздох отца не в силах;
А младший, Полиферн, что дрался рядом,
От смерти сам спасается едва.

Меж тем Танкред, конем владея худшим,
Бесплодную погоню прекращает;
Глядит назад и видит, что, поддавшись
Отваге безрассудной, христиане
Попали в неразрывное кольцо.
Тотчас летит туда; за ним же следом
Несется и отряд тех удальцов,
Что всюду поспевают, где опасность.

Авантюристы это, цвет героев,
Душа и жизнь Христовых сил; Ринальд,
Храбрейший и прекраснейший из них,
Как молния, отряд опережает.
Эрминия тотчас же узнает
Ринальда по орлу в лазурном поле
И говорит тирану: «Вот воитель,
Отвагой всех воителей затмивший.

Противника ему во всей вселенной,
Быть может, нет, а он – еще дитя.
Будь шестеро таких во вражьем войске,
Давно стонала б Азия в оковах,
Восточные и южные народы
Давно подвластны стали б христианам,
И Нил, в истоках скрытый, может статься,
Не спас бы головы от их ярма.

Зовут его Ринальдом. Всех машин
Его рука для наших стен опасней.
Теперь взгляни на воина в одежде
Зелено-золотистой; то – Дудон.
И родом знаменитый, и делами,
Он – вождь авантюристов; по отваге
Между собою все они равны,
Главою же его поставил возраст.

Другой, что так чванлив, в доспехах темных, —
Брат короля норвежского, Гернанд,
Нет большего на свете горделивца;
Но это и единственный порок,
Что блеск его деяний помрачает.
Те, в белое одетые, – Джильдиппе
И Одоард, влюбленная друг в друга,
Отважная и верная чета».

А битва разгорается меж тем.
Рекою кровь течет. Танкред с Ринальдом
Прорвали охватившую их толщу.
Дудон, с своим отрядом подоспевший,
Смертельные удары умножает.
Аргант, Аргант воинственный, и тот,
С коня на землю сброшенный Ринальдом,
Стать на ноги едва находит силу.

Быть может, варвар в груде мертвых тел
Так и остался б; но скакун Ринальда
Вдруг падает и, всадника увлекши,
Его собой придавливает плотно.
Пока его свои освобождают,
Неверные в Солим спешат укрыться.
Клоринда и Аргант теперь одни
Плотиной служат бурному потоку.

Последними они уходят; в них
Препону иль, верней сказать, задержку
Встречают христиане. Сарацинам
Они же прикрывают отступленье.
Дудон неукротимый завершить
Старается победу. Своего
Коня он направляет на Тиграна
И голову ему мечом снимает.

Кольчуга не спасает Альгазара.
Корбан защиты в шлеме не находит.
Героем пораженный, Амарат,
Печалуясь, прощается со светом.
Жестокий Альманзор и Магомет,
Убитые, повержены на землю.
И сам Аргант надменный уж не в силах
Себя обезопасить от ударов.

Уж он дрожит: коня порою сдержит
И повернет; потом еще отступит.
Вдруг, бурно на Дудона устремившись,
Мечом пронзает бок ему глубоко
И мощного героя ранит насмерть.
Тот падает, сознание теряя:
Безжалостный, последний сон готов
Сомкнуть его слабеющие веки.

Три раза открывает он глаза;
Три раза тщетно хочет приподняться;
Три раза мрак встает перед глазами
И, наконец, одолевает их.
Холодный пот на коже выступает,
И члены коченеют, холодея.
Арганту в этом теле бездыханном
Нужды уж нет: он продолжает путь.

Но, бросив взгляд назад, он христианам
Кричит: «Узнайте, воины, что этот
Покрытый кровью вашей меч в подарок
Вчера поднес мне ваш военачальник.
Вы видели, что сделал я сегодня;
Порадуйте ж вождя приятной вестью,
Скажите от меня, что меч хорош
Не только по убранству, но и в деле.

А к этому добавьте, что он сам
Познает своего подарка цену
И, если будет медлить с нападеньем,
Я захвачу его в его же ставке».
Услышав дерзкий вызов, христиане
Уж ринуться хотели на Арганта;
Но он успел далеко ускакать
И верный кров найти в стенах Солима.

Со стен же этих градом непрерывным
Летят на осаждающих каменья,
И туча стрел темнит прозрачный воздух.
Напрасного урона избегая,
От города отходят христиане,
Неверные ж спешат в него войти.
Тем временем Ринальд, с земли поднявшись,
Среди своих уж вновь горит отвагой.

Он полон весь желаньем отомстить
За смерть Дудона варвару-убийце.
«Что может вас удерживать? – кричит он
Соратникам своим, – чего вы ждете?
Героя и вождя мы потеряли,
Так почему ж мы к мести не спешим?
Неужто в нашем гневе справедливом
Ничтожный вал для нас препоной будет?

Нет, даже будь стена стальная, будь
Она непроницаемым алмазом,
За нею от мечей и копий наших
Не спасся бы Аргант: вперед, на приступ!»
Сказал и сам туда несется первый.
На прочный шлем надеясь, не боится
Он ни камней, бросаемых оттуда,
Ни стрел, летящих роем беспрерывным.

Его лицо отвагой страшной дышит;
А взор, твердыню вражью сокрушая,
До недр ее несет испуг и ужас.
Он громко ободряет христиан
И гневно угрожает сарацинам.
Но пылкости его нашлась узда —
Сигьер благоразумный, приказаний
Готфридовых суровый исполнитель.

От имени вождя он порицает
Нескромную горячность и велит
Вернуться в стан тотчас же. «Отступайте, —
Он говорит, – недобрый час избрали
Вы для того, чтоб гневу предаваться;
Запрет на то Готфрида, повинуйтесь».
Ринальд ни шагу дальше, но дрожит,
И все изобличает в нем досаду.

Так христиане отступают. Враг
Тревожить отступающих не смеет.
Останки благородного Дудона
Ждут почестей заслуженных: и вот
Его друзья, не сдерживая слез,
Прах дорогой уносят с поля битвы.
Готфрид меж тем с холма обозревает
И стены и окрестности Солима.

Солим расположен на двух холмах
Неравной высоты: и их и город
Долина разделяет. С трех сторон
Обрывисты холмы и доступ труден;
Четвертая спускается настолько
Отлого, что подъем едва заметен.
Так с севера; хорошую защиту
Собой здесь представляют рвы и стены.

Внутри есть родники воды студеной,
Бассейны есть для дождевой воды;
Зато кругом – бесплодная пустыня:
Ни ручейка на ней, ни водоема.
Здесь никогда цветок не тешил взора,
И тень листвы прохладной не манила;
Лишь за шесть миль есть роща: скорбь и ужас
Наводит вечно в ней царящий мрак.

По стороне, к рассвету обращенной,
Течет благословенный Иордан;
Там, где закат, на отмелях песчаных
Гладь моря Средиземного краснеет:
На севере – Вефиль, где почитаем
Был золотой телец, и Самария;
А колыбель Господня, Вифлеем, —
С той стороны, где и дожди и грозы.

Пока Готфрид внимательно и город
И местоположенье изучает,
Пока, окидывая взором поле,
Раздумывает он, откуда легче
И выгодней пойти ему на приступ,
Эрминия твердит уж Аладину:
«Там, на холме, в плаще багряном воин
С осанкой величавой, то – Готфрид.

Поистине он к власти предназначен:
Повелевать и управлять умеет;
Искусный полководец, храбрый витязь,
Такой же он и воин, как правитель.
Мудрее и отважнее его
Меж христиан я никого не знаю.
С ним рядом станет лишь Раймунд в совете,
Ринальд же и Танкред – на поле битвы».

На это Аладин: «Я с ним встречался
Во Франции когда-то; при дворе
Ее великолепном я в ту пору
Посланником Египта был. Я видел,
Как он копьем владеет на турнирах;
Едва еще из детства вышел он,
Но вся его наружность, все поступки
Высокую судьбу ему сулили.

Сулили, ах! сулили слишком верно!»
И он дрожит, и на нее не смотрит;
Но, овладев собою, продолжает:
«А кто другой, ему как будто равный?
Не так высок он ростом, но черты
Их лиц до поразительности схожи!» —
«То – Балдуин; он – брат родной Готфрида,
Деяньями его еще славнее.

Второго ж собеседника Готфрида,
Что будто подает ему советы,
Раймундом звать: о мудрости его
Достаточно из слов моих ты знаешь;
Состарился он в битвах и большой
На хитрости военные искусник.
А дальше, в шлеме золотом, ты видишь?
То королевич английский Вильгельм.

Вот Гвельф, соперник названных достойный,
И званьем и рожденьем знаменитый.
Я узнаю его и по груди,
И по плечам широким. Между всеми
Воителями рати христианской
Глаза мои, однако, не встречают
Злодея-душегуба Боэмунда,
Того, что истребил мою семью».

Тем временем Готфрид к своим вернулся.
Теперь, все осмотрев, он видит ясно,
Что ни малейшей нет надежды город
Взять приступом со стороны обрывов;
Поэтому расположиться станом
Велит он против северных ворот
И линию осадную продолжить
Вплоть до подножья башни угловой.

На этом протяжении, однако,
Хоть и с одной всего лишь стороны,
Треть города почти он запирает.
И помышлять он никогда не мог бы
О том, чтоб всю окружность охватить;
Зато ему другое удается:
Нет доступа для помощи снаружи,
И все притом в его руках проходы.

Чтоб стан обезопасить в равной мере
От вылазок и от вторжений с тылу,
Он рвами все изрезывает поле.
С работами столь важными покончив,
Он поспешил воздать благочестивый
Печальный долг усопшему Дудону.
Останки благородные толпа
Со вздохами и плачем окружила.

Покоится герой на смертном ложе,
В почетном по-военному убранстве.
Приход вождя стенанья и рыданья
Собравшихся друзей усугубляет.
У самого Готфрида вид спокойный:
Вся скорбь его – в душе. Сперва на тело
И пристально и молча он глядит,
А после речь такую произносит:

«Не по тебе, великодушный воин,
Скорбим и плачем мы: ты умер здесь,
Чтоб вновь ожить в обители небесной.
Места, где прах почиет твой, полны
И дел твоих, и славы. Ты и жил
И умер как герой и христианин.
В безбрежности Господней утопая,
Ты дивным упиваешься блаженством.

Вкушай же радость вечную. Не твой,
А наш удел нас плакать заставляет.
Как будто, лишь тебя теряя, мы
Часть лучшую самих себя теряем.
Но если то, что называют смертью,
Нас помощи твоей теперь лишает,
Ты можешь из чертогов светозарных
Испрашивать у Бога помощь нам.

Как смертный ты сражался рядом с нами;
Сегодня, став бессмертным, наши силы
Поддерживать отныне целым сонмом
Невидимых небесных сил ты будешь.
Дай славить и молить тебя: будь нашим
Оплотом и прибежищем в напастях.
Когда-нибудь, победу торжествуя,
Тебе хвалу мы в храмах вознесем».

Так говорил Готфрид. Уж мрак ночной
Последний отблеск дня одолевает;
Волшебник-сон скорбящим христианам
Отрадное забвение приносит.
Но их глава, не ведая покоя
От мыслей об осаде предстоящей
И о снарядах, нужных для нее,
В коротком сне лишь почерпает отдых.

С рассветом он встает, чтоб в погребенье
Торжественном участие принять.
В виду равнины у холма Дудону
Из кипариса гроб соорудили:
Он осенен великолепной пальмой,
И воина кладут в него останки;
Священники молитвами ему
Небесную испрашивают милость.

Развешаны на пальмовых ветвях
Трофеи, что в сражениях счастливых
Дудону-победителю достались
От персов и сирийцев побежденных;
К стволу прибиты латы и доспехи,
А на стволе потомству в назиданье
Вырезывают надпись: «Здесь лежит
Дудон. Почти, прохожий, прах героя».

Печальный и благочестивый долг
Усопшему отдав, военачальник
Тотчас же под прикрытием надежным
Рабочих посылает в лес ближайший:
В долине притаившийся незримо,
Французам он открыт одним сирийцем.
Там будут изготовлены в тиши
Снаряды для погибели Солима.

От пылкого усердия рабочих
Деревья тяжко стонут под секирой.
Таких опустошений древний лес,
С тех пор как он растет, еще не видел.
И бук, и кипарис, и ель, и ясень,
Как срезанные, падают на землю.
С погибшим вязом гибнет заодно
И виноград, его собой обвивший.

Нещадно вырубают тисы, дубы,
Что тысячу уж раз весну встречали
И столько ж лет стояли неподвижно,
Выдерживая бурь и гроз налеты.
Под грузом непривычным стонут оси;
От стука и от гомона из ложбищ
По лесу разбегается зверье,
И птицы с криком гнезда покидают.