Биргит Лаханн - Существовать и мыслить сквозь эпохи !
В студенческих кругах я слыву, можно сказать, музыкальным авторитетом, сообщает он домашним, и, кроме того, чудаковатым малым. Пишет он и о своем самочувствии, о том, что часто несчастен, что у него много капризов и что он любит помучить не только самого себя, но и других людей.
Столь откровенен он редко. Охотнее возводит вкруг себя крепостные стены или закрывает лицо какой-нибудь маской. То, что происходит в Бонне, будет неумолимо повторяться. Поначалу - эйфория. Люди поражены его умом, восхищены его учтивостью, хотят пользоваться этими достоинствами постоянно и стремятся сблизиться. Порой чересчур усердно. Близость ведет к познанию, а познание к скуке - у Ницше. Он замыкается в себе, становится заносчивым. Кто они и кто он!
В Бонне он учится еще один семестр. Особого прилежания не проявляет. Тщеславен. Отпускает усы, аккуратно подстригает и закручивает их. Радуется, что у корпорантов теперь новый головной убор. Красный штюрмер облагораживает любую физиономию. Заказывает он себе и элегантный костюм. Самого современного покроя. За свое творение портной потребовал 17 талеров. Хотя один талер удалось-таки выторговать.
И вот в таком наряде он опять разгуливает по летнему Бонну, слушает оперы, ходит на концерты, предается в компании с франконцами винопитию и необузданному веселью, совершая поездки по Рейну. Лето уходит, приходит осень и - ревматизм. Ницше встревожен. Итог неутешителен: ничего не сделано для науки, мало - по части жизнеустройства, долгов же накопилось предостаточно. Деньги всегда так легко катятся из рук, сетует он, по свидетельству Пауля Дойсена, должно быть оттого, что они круглые.
Ницше собирается в дорогу, постельные принадлежности и книги отправляет малой скоростью, белье - почтой. Учебу он продолжит в Лейпциге. Я драпанул из Бонна, записывает он, стоя ночью под моросящим дождем у поручней парохода и глядя, как огни на берегу Рейна медленно исчезают во тьме.
Минули два с лишним месяца, на календаре - 20 октября 1865 года. Знаменательный день! Ницше поступает в Лейпцигский университет, ровно через сто лет после того, как в список его студентов был занесен Гёте. Хорошая примета.
Кульминация дня - лекция знаменитого филолога Ричля по случаю вступления в должность. Хлопнув дверью в Бонне, ученый обосновывается в Лейпциге. Большой зал забит до отказа. Все хотят слушать Ричля.
И вот, с довольной улыбкой, шаркая большими войлочными туфлями, профессор входит в переполненную аудиторию. Необычная обувь - из-за подагры, в остальном же праздничный костюм с белым галстуком безупречен. Итак, Ричль неспешно идет к кафедре, окидывает взглядом аудиторию и вдруг восклицает: О, да тут и господин Ницше! И радостно машет ему рукой.
Великий Ричль, пламенный оратор, слишком умный и жизнелюбивый, чтобы быть в науке филистером, чутьем угадывает в Ницше юного гения, становится его покровителем, наставником, можно сказать, духовным отцом.
Ах, как опостылела Фридриху наумбургская родня, все эти бабы, желающие, чтобы его жизнь была сведена к заботам о свежести белья, благочестии сердца и чистоте помыслов. Как не хватало ему истинного мужа, которого он мог бы обожать и даже боготворить, - такого, как Ричль.
Всего лишь за несколько семестров Ричль сделает из расхлябанного студента молодого ученого, который, не окончив университета и не защитив докторской диссертации, получит профессуру. Он, избранник Ричля, уже в начале декабря приглашен на чай и вскоре станет членом клуба тринадцати филологов, которые раз в неделю собираются, чтобы подискутировать на заранее заданные темы, и каждый раз сменяют друг друга в кресле председателя.
В январе 1866 года наступает очередь Ницше. В ресторане "Лев" он делает доклад о нравственном и политическом содержании изречений Феогнида, греческого поэта, который пытался спасти аристократическое общество. Это же полный абсурд, считает Ницше, что аристократ Фердинанд Лассаль года три тому назад здесь, в Лейпциге, вдруг проникся любовью к угнетенным и основал "Всеобщий германский рабочий союз". Человек-господин снисходит до получеловеков. Так это видит Ницше. Глубокую неприязнь он будет питать и к Карлу Марксу с его вышедшим в 1867 году "Капиталом". Элита не должна знать сострадания, заявит он в своих философских трудах.
Итак, он рассказывает и рассуждает о Феогниде, хранителе благородного начала. Это его дебют в мире филологов. Он несколько скован, пока не замечает, с каким восхищением внимают ему коллеги. В свою студенческую каморку с романтическим видом на сад, в дом номер 4 по Блюменгассе, он возвращается поздно ночью. Да, он счастлив и так доволен собой, что решает показать текст доклада Ричлю.
Через несколько дней его зовут к мэтру. Тому никогда еще не доводилось читать доклада, столь искусно написанного студентом третьего семестра. Он хочет его опубликовать. Ницше на седьмом небе. Счастье витало у меня на устах. Он встречается с друзьями в ресторане небольшой гостиницы и за кофе с пончиками рассказывает о случившемся.
В эту пору я был рожден как бы заново, теперь филологом, записывает он, я ощущал дразнящий аромат похвал, каковые можно будет заслужить на этом поприще. Не в филологии он видит свое счастье, а в том, чтобы слышать дифирамбы, иметь успех, стяжать славу.
Зайдя как-то в букинистическую лавку своего хозяина, старого Рона, и роясь там в книжных развалах, Ницше натыкается на произведение Артура Шопенгауэра "Мир как воля и представление". Никогда ничего ни об авторе, ни об этом его сочинении он не слышал. Не знаю, какой демон шепнул мне: "Возьми эту книгу домой".
Дома он забивается с приобретенным сокровищем в угол дивана и буквально проглатывает книгу мрачного гения, упиваясь каждой страницей. Человеком владеет не разум, учит пессимист Шопенгауэр, а инстинктивная воля к жизни. Именно ею порождаются все земные беды. Освобождение от всяческого зла может быть достигнуто только отрицанием воли. Как? Путь указали святые, аскеты, йоги: обрати взор внутрь себя и сокруши свою волю.
Ницше будто осенило. Я увидел тут болезнь и исцеление, изгнание и прибежище, ад и рай. Он вдруг чувствует в себе острейшую потребность в самопознании, даже в самоедстве.
Он начинает ненавидеть, презирать, бичевать себя. Четырнадцать дней кряду ложится спать в два часа ночи и встает ровно в шесть утра. Работа теперь неотделима от аскетизма. Стоицизм становится образом жизни. На первых порах, раза три-четыре в неделю, в полдень, Ницше отправляется к обожаемому мэтру домой. Учиться и дискутировать. Ричль обычно сидит обложенный ворохами бумаг, с бокалом красного вина и первым делом обрушивается на своих университетских врагов.
Он веселый реакционер, этот Ричль, сродни Макиавелли, поборник абсолютизма, полагающий, что умные тираны лучше народных представителей. Современный Феогнид, не доверяющий прогрессу и славящий древность. Ученик внимает Ричлю с восторгом.
А учитель успевает рассказать ему и о том, что любит закладывать меж страниц своих книг крупные и мелкие банкноты, всякий раз радуясь, когда находит их при чтении. Папа Ричль, замечает Ницше, единственный человек, чьи порицания я выслушиваю охотно, поскольку все его суждения здравы и непреложны.
Иметь здравые суждения и быть здоровым - настоятельное требование момента. Здоров дух - здорово и тело. Ницше презирает факультетских буквоедов с рыбьей кровью, не усвоивших из науки ничего, кроме ученой пыли. Ему по душе режим работы Эрвина Роде, нового друга, у которого здоровые, крепкие члены и красные щеки. Но здоров ли он сам? Что ж, надо признать, его подчас сотрясают приступы астматического кашля, когда он всю ночь не смыкает глаз: с видом старого ученого, окружив себя крепостными стенами из книг, он штудирует древних греков и римлян, рукописи и первоисточники, штудирует с холодным сердцем и раскаленной до свечения головой.
Кропотливость, эрудиция, методичность - альфа и омега филологии. Эмоциям места нет. Ницше, однако, близок стиль Генриха Гейне, он скорее склонен к фельетону, к иронии и лаконизму, он, по его словам, отдает предпочтение рагу, а не жаркому из говядины.
Снова - пресыщение и скука. Каких усилий стоило мне сделать ученую мину, записывает он, и скверное настроение вновь пристает как репей. Ничто больше не доставляет ни радости, ни удовольствия. Да и сам он не родил до сих пор ничего, кроме смешных мышек.
Вывод его звучит уничтожающе: Филология - это уродина, зачатая богиней Философией с каким-то идиотом. Да, филологи - рабы. А кто ж еще? Трудолюбивые, послушные пчелы, которым какой-нибудь полубог-философ раз в несколько столетий подбрасывает новую работенку.
Эрвин Роде, его умный товарищ по университету, - я люблю его так, как никого не люблю, - мыслит подобным же образом. Сверху вниз. Всегда сверху вниз. Гамбуржец с утонченными манерами и внешностью аристократа становится его закадычным другом. Роде богат деньгами. Ницше богат духом. Остроумен. Они больше не дышат пылью библиотек, а совершают прогулки верхом, на лекции приходят в сапогах со шпорами.
