Акмурат Аширов - Годы на привязи (сборник рассказов)
— Период адаптации?
— В принципе, нужно ли адаптироваться? Мне кажется, каждый должен оставаться самим собой и на своем месте.
— Вопрос сложный.
— Звонил Алеша из Москвы.
— Да? Идет статья?
— В ноябре. Не думаю, что после нее Петров останется в плане.
Борис и Лев, довольные, хихикают.
— Старик звонил, интересовался. Позвоню завтра.
— Звони, конечно, обрадуй!
— Как твой Коля? — спрашивает Вика Лялю на ухо.
— Дала отставку.
— Так быстро?
— Ах, надоел.
— Смазливенький был…
— Да, в нем была «вечная женственность русской души».
— Это что, Бердяев?
— Да, Бердяев.
— Это не Бердяев! — встревает в разговор Вася. Все замолкают, поднимают головы, соображая, откуда идет этот голос, из какого космоса, кто это говорит, о чем, зачем?! Потом соображают: ах, это же Вася! Разве он еще тут?
— Это сказал Розанов, а Бердяев привел его слова в книге «Судьба России».
Вася снова уходит в себя. А они возвращаются к прерванному разговору.
Держа в руке яблоко, Вика читает:
— Храня под пепельным загаром
Укусов лунных тайный след,
Они лелеяли недаром
Свой томный дух и тусклый цвет.
Висят и ждут руки девичьей.
Затем, что бог осенний сам
Сулил их сладкою добычей
Голодным розовым губам.
И нежно-сладковатый мускус…
— Неверно! — перебивает ее Вася. — И нежно-горьковатый мускус…
— И нежно-горьковатый мускус, —
продолжает Вика,—
Их золотого естества
Размелют весело и хрустко
Зубов прекрасных жернова.
И сгусток солнечного яда,
Ночей тоскующая гроздь
Родной железистой прохладой
Проступит в девственную плоть, —
Чтоб в жизни яростной…
— Не яростной, а гибельной, — поправляет Вася.—
Чтоб в жизни гибельной и щедрой,
Где свят любовью каждый дом,
Вся терпкость яблочного недра
Была в объятье молодом.
— Какой образованный юноша! Кто это? — спрашивает Борис.
— А это Вася! Мой ученик! — с оттенком гордости отвечает Лев. — Ребята, познакомьтесь! Вася подает большие надежды! Пишет талантливую прозу.
— Настолько талантливую, что пока не печатают? — по-доброму подтрунивает Борис.
— У него все впереди, всему свое время.
— Когда вы освободите место для нас!
— Вася из деревни, но успешно осваивается в городе, все-таки уровень культуры разный.
Вася молча смотрит на Льва. Лев понимает, что сморозил. Вася медленно встает.
— Да, я талант, а вы, вы кто такие? Вот вы, вы, кто такие? Лев Сидорович, я наконец понял, кто вы такой!
Все ошарашены. Вася встает и тычет пальцем им в лицо.
— Лев Сидорович, я наконец понял, кто вы такой, и рад, что понял!
— Ну скажи, кто же я по-твоему?
— Соглашатель! Почему вы не пишете проблемных вещей?
— У меня нет такого темперамента, скажем, как у Шукшина или у тебя. И потом, я считаю, что делаю полезное дело.
— Не делаете! Потому что вы ремесленник. А я считал вас своим учителем, другом. Я хочу порвать с вами, пока не заразился вашим прагматизмом, конформизмом!
Лев усмехается, иронично.
— Да не надо рвать, зачем? Ты садись.
— Я вам еще не надоел? — удивленно спрашивает Вася.
— Нет, интереснее становится.
— Вы лишены мук и совести художника, вы не страдаете от душевного разлада!
— Ты меня не знаешь, как можешь об этом судить?
— Я читал ваши книжки. Вы бездарны. Прощайте! Вася берет свой «дипломат» и под презрительными взглядами идет в прихожую обуваться.
— Дядя Вася, ты уже уходишь? — к нему подбегает Ксюша. — А рисунки мои не будем смотреть? Дядя Вася!
— В другой раз, Ксюша, ладно?
Дверь захлопывается.
— Ксюша, вернись!
— Хам какой-то! Надо бы ему преподнести урок! — возмущается оскорбленный Борис.
— Не надо, пусть уходит, — отвечает грустный Лев.
— Явился с этой своей бутылкой! — говорит Ляля. — Как будто мало подворотен! Лев, сколько раз я тебе говорила, отвяжись от него!
— Прет в литературу всякий плебс! — возмущается Борис.
— Я всегда знала, чувствовала, что он что-то выкинет, а Лев хочет выглядеть демократичным!
— Вообще, при желании, можно ему перекрыть кислород, — размышляет Борис.
— Не надо, он талантлив, — говорит Лев.
— Да брось ты! Из-за одного такого литература не обеднеет! Говорить с учителем так по-хамски!
— Насчет меня он прав. Он сказал то, в чем я себе не признавался…
Гости ошарашены.
Вася выходит во двор, и лучи солнца бьют ему в глаза. Он машинально ощупывает карманы, еще сам не сознавая, что ищет, заглядывает в «дипломат». Там тоже нет того, что он ищет.
Вдруг вспоминает, что оставил очки. Ему представляется: гости разошлись, и Ляля со Львом заняты уборкой. В прихожей на тумбочке Ляля обнаруживает черные очки. Она отскакивает испуганно назад, как будто увидела змею. «Лев!» — кричит она. Подавляя тошноту, она показывает кивком на очки. Лев ищет, чем бы взять их. Под его тяжелым взглядом очки крошатся, как под подошвами. Наконец, он тряпкой цепляет их и несет в вытянутой руке, как гадость какую, за дверь и выбрасывает как можно дальше. Потом идет мыть руки. Тщательно, как врач, намыливает руки, вытирает чистым белоснежным полотенцем, обнимает Лялю, и радость и блаженство охватывают их.
Вася решительно возвращается в дом. Лев и Ляля, Борис и Вика, как по команде замолчав, следят за ним. В глазах у них настороженность: от этого всего можно ожидать!
— Дядя Вася вернулся!
— Сейчас, Ксюша, сейчас. — Насупившись, Вася ходит по комнате.
— Ты ищешь что-то? — спрашивает Ксюша.
— Да, очки.
— Ты и очки носишь? — иронизирует Лев.
— Они не такие, как у вас!
Вася находит свои очки, цепляет тут же на глаза, и на ощупь открывает дверь.
Он шагает по улице дачного поселка в черных смешных очках и с плоским чемоданчиком в руке. Прекрасный воздух чист. Маленькое чистое озеро с лодочками. Вырвав из своего ежедневника листок бумаги, он пишет что-то. Возвращается к двери Лариных. Отколупывает старую кнопку на дверях и прикрепляет записку. «Лев Сидорович, извините за форму, за содержание — никогда!»
Он переходит железную дорогу. Рядом возвышаются бетонные помосты платформы. Одновременно, с обеих сторон, оглушая, обдавая его воздушным вихрем, проходят электрички. Он делает шаг к одной платформе, потом к другой — и садится в поезд.
Он сидит. Ощущение долгой-долгой езды. Потом вдруг ощущение это проходит.
КАРАВАН
По утреннему городу, шумному, людному, двигался караван. Сигналили машины, звенели колокольцы. Верблюды, навьюченные и связанные друг с другом, степенно следовали по проспекту.
На верблюде Инэр во главе каравана гордо восседал Хал-ага. Старик был неподвижен, как бронзовый идол. Лишь изредка, снимая мохнатую шапку, вытирал пот с наголо обритой головы яйцевидной формы.
За ним, через два верблюда, ехал его помощник, внук Клыч, поджарый юноша с узкой талией, решительным лицом, которому впору сидеть на резвом скакуне, а не на допотопном жвачном животном.
Аспирант Алик в кожаном пиджаке, фирменных штанах сидел будто не на горбу верблюда, а на высоком крутящемся табурете у стойки бара.
Следом за ним ехал литератор Дмитрий Логинов, серьезный бородач.
Замыкал караван странный молодой человек лет двадцати семи, одетый в белые штаны и длинную белую рубаху навыпуск. Темные длинные волосы обрамляли смуглый лоб. Определить его национальность, род занятий было бы трудно.
Люди с любопытством глазели на это необычное зрелище. Водители, высунув головы из кабин, шутили:
— Кому хорошо, так это верблюдам!
— Запчастей не требуется!
— Бензобак на горбу! Верблюд Амана гордо отвернулся.
— Здорово, а! — воскликнул Алик, обернувшись к Аману. — Вот это качка! Прекрасно себя чувствую. Слушай, может это и полезно, а? Вот тема для исследования, да?
— Езда на ишаке тоже полезна, встряхиваются потроха, массируются. Напиши и об этом! — съязвил Аман.
— А что, принимаю! Хорошая идея!
Был апрель, цветущая пора в пустыне. Холмы покрыты зеленью и усеяны красными маками. Солнце вошло в темные тучи, тучи надвинулись на караван. Кончился оазис. Началось великое безмолвие пустыни.
Стал накрапывать дождь. При спуске с очередного бархана показался ярко раскрашенный автобус «Интуриста». Двое мужчин в белых халатах и колпаках жарили шашлыки. Были расставлены складные столы и стулья. Стоял «уазик» с фургоном.
Скоро караванщикам встретилось несколько верблюдов с иностранцами. Верблюды были покрыты коврами. Туристы сверх меры галдели, смеялись, махали хлыстами. Небольшая их толпа стояла недалеко, громко говорила, щелкала фотоаппаратами, бегала вокруг седоков. Звучала рок-музыка.
