Вишну Кхандекар - Король Яяти
Я думал о жизни, смерти, любви, боге. Запутавшись в мыслях, я лежал без сна.
Каждая клетка моего тела требовала одного — жить! Жить!
А разум вопрошал: «Зачем? И чего ради следовать за жертвенным конем? Ты ведь понимаешь, что можешь погибнуть в любой стычке с неприятелем. Ты жаждешь жизни, почему же тебя тянет туда, где привольно резвится смерть?»
Я не находил ответа и метался без сна.
В походе перед нами распахивались и величественные храмовые врата, и призывно приотворялись двери в домики танцовщиц.
Я входил в пещерные храмы, где из одного камня были вытесаны исполинские изваяния воителей былых времен и грациозно изогнутые женские фигуры.
Одна из них заворожила меня своей прелестью, и я приблизился, чтобы вглядеться в него. Пещера была пуста, мои воины остались ждать меня у входа. То была Рати, богиня страсти, оплакивающая бога любви Мадана, которого в ярости испепелил Шива. Я, не отрываясь, смотрел на ее небрежные одежды, на бессильно повисшие пряди распущенных волос, и жалость сжимала мне сердце. Забыв, что передо мной безжизненный камень, я шагнул к Рати и поцеловал ее в губы. Холод пещерной стены отрезвил меня…
Край изобиловал дикими слонами, и я решил поохотиться. Местные жители указали лесное озеро, куда сходились по ночам слоны на водопой. Я объявил, что на охоту пойду один.
В полночь я отправился к озеру, забрался на высокое дерево, облюбованное еще днем, и приготовился ждать.
Ночь была непроглядна — я ничего не видел на расстоянии вытянутой руки, напрягал слух, чтобы, уловив бульканье, издаваемое пьющим слоном, выпустить стрелу по звуку. Напряженно вслушиваясь, я ждал, не замечая других лесных шумов.
Плеснула вода. Я изготовился: слон заревет, когда в него вопьется стрела, и я по реву определю, куда послать вторую.
Всплеск. Слон!
Я спустил тетиву. Свист стрелы и человеческий голос одновременно донеслись до моих ушей:
— Кто там стреляет? Покажись, посягнувший на жизнь, не то…
Белка не могла бы скользнуть вниз по стволу проворнее меня.
Я помчался в направлении голоса. Лес редел у кромки озера, в рассеянном звездном свете я различил человека, похожего на призрак. Я пал ему в ноги, но человек отпрянул со словами:
— Убийца не смеет осквернять меня!
— Я не виноват, я охотился, мне послышалось, будто слон пьет воду. Я кшатрий, людям моей касты должно уметь владеть оружием.
— Ты смеешь говорить о долге мне, принявшему обет? Я — брахмачари, отрекшийся от мирской суеты. Говори правду — осквернены ли твои уста поцелуем женщины? Ибо лишь тот, кто чист, может коснуться моих ног!
Я не решился утаить истину. Воспоминание о ночи, когда я пылко целовал Алаку, жило во мне. Йогин, возможно, наделен даром всеведения и, разгневавшись на ложь, способен испепелить меня проклятием.
Я молча опустил голову.
— Распутник, — сказал йогин. — У меня нет времени на разговоры с человеком, погрязшим в пороках. Полночь давно миновала, скоро мне на утреннее омовение и на молитву.
Я стал на колени перед ним.
— Благослови меня, святой человек!
— Не хочу уподобляться Шиве, который готов благословить любого. Как я могу тебя благословить, не зная, кто ты?
— Я принц.
— Тем хуже. Ты не достоин благословения.
— Почему? — спросил я в страхе.
— Ты раб плоти. Чем выше вознесен человек над другими, тем меньше он заботится о душе. Подобные тебе всегда готовы поддаться соблазну низких наслаждений. Вы все пресыщены. Вы мните, будто правите, а на самом деле страсти правят вами. Женщина есть средоточие зла, поэтому вы не в силах устоять перед ней, а брахмачари избегают даже смотреть на нее. Иди своей дорогой, принц. Если желаешь благословения — отрекись от мира и приходи ко мне…
— Святой человек, я дал клятву, что никогда не отрекусь от мира!
— Почему? — спросил йогин с неожиданным любопытством.
— Мой старший брат все бросил, чтоб стать отшельником, Мать так и не оправилась от горя…
— Ты принц Яяти, наследник хастинапурского трона?
— Как вы могли узнать меня?
— Следуй за мной.
Йогин двинулся в лес, но, сделав несколько шагов, он оглянулся. Я стоял на месте.
— Яяти, — сказал он мягче, — Твой старший брат велит тебе следовать за ним.
У страха много общего с надеждой — оба распаляют воображение.
Я в детстве собирался во что бы то ни стало отыскать Яти, я изо всех сил пытался представить себе, как он выглядит — мой старший брат… И вдруг — эта невероятная встреча в ночном лесу!
Но я ей не был рад.
Остуженный холодным высокомерием речей брата, я тщетно искал, о чем говорить с Яти, сидя в его пещере.
Ибо мы уже находились в пещере. Она была так скрыта перепутанной колючей лианой, что я не заметил входа, пока Яти не раздвинул колючки рукой.
И тут же послышался тигриный рык. Моя рука непроизвольно вскинула лук, но Яти с улыбкой оглянулся.
— Оружие ни к чему, — сказал он. — Тигр зарычал, учуяв незнакомый запах. Он кроток, словно кролик. Я вожу дружбу с ним, с другими обитателями леса. Дикий зверь чище человека.
Яти приласкал тигра, и тот замурлыкал, как котенок.
Я огляделся. Пещера освещалась неровным странным светом. Не сразу понял я, что он исходил от уймы светлячков под потолком. В углах пещеры извивались кобры — мне показалось, что посередине их раздутых клобуков мерцало по драгоценному камню, о которых рассказывается в древних сказаниях.
Яти указал мне направо — на свое ложе.
Мне пришлось склониться пониже, чтобы убедиться, не обманывает ли меня зрение.
Как мог Яти спать на ложе, где изголовьем служил плоский камень, а подстилкой — такие же колючки, что у входа… Яти, мой старший брат, спит на этом ложе? Ради этой жизни он причинил столько страданий матери, отказался от престола, бросил все? Но ведь чего-то Яти ждал от своего отшельничества? Чего? Что ищет человек, который отрекается от мира?
Яги перехватил мой взгляд и, видно, догадался, о чем я думаю. Он раскатал по неровному полу свернутую шкуру антилопы и жестом пригласил меня садиться. Сам сел на ложе из терниев.
Я пребывал в смятении: обстоятельства, которые свели нас в лесу, суровость речей Яти и эта пещера — как будто ожили истории сказителей: покорный тигр, кобры, ложе из колючек…
Передо мной вновь обретенный старший брат — я должен был обнять Яти, заплакать на его плече, помчаться вместе с ним в Хастинапуру, к матери. Но это было явно невозможно, и я растерянно молчал.
И Яти сидел не размыкая губ. Чтобы прервать тягостное молчание, я проговорил:
— Мать будет так счастлива!
— Высшее счастье жизни — отречение от жизни. Все плотские радости — залог будущих горестей. Сам вид красоты лжив, приближение к красоте обнаруживает тленность ее. Нет у человека врага коварней и страшней, чем его собственная плоть. Нет у человека долга священней, чем борьба с ней. Видишь эти плоды? Попробуй. Ничего другого я не ем.
Яти протянул мне горсть плодов, похожих на сморщенные дикие яблочки.
Я взял один и, разломив, положил половинку в рот, как кладут жертвенную пищу, освященную в храме.
Плод оказался страшно горьким. Я, должно быть, поморщился, как Яти и ожидал, потому он тут же изрек:
— Человеку приятно сладкое. Плоды, приятные на вкус, понуждают человека желать их снова и снова, пока не делается он рабом своих желаний. Потворствуя желаниям, лелея плоть, человек скудеет духом. Воздержанием же укрепляется душа. Я питаюсь горькими лесными плодами, дабы очистить и освободить мой дух.
Яти спокойно разжевал и проглотил плод. Я был не в силах последовать его примеру — мне хотелось выйти из пещеры и выплюнуть отвратительный кусочек, который так и остался у меня во рту.
Мы с Яти — единокровные братья, но между нами бездна.
— А плоть бунтует, — продолжал Яти, — и чтобы смирять ее, нужна отвага не меньшая, чем для ратных подвигов. И человеку трудно быть уверенным в себе…
— Как ты решил пойти путем отречения? — осмелился спросить я. — Ведь ты тогда был моложе, чем я сейчас!
— С помощью отшельника, благословением которого я был рожден. Мать часто меня возила к нему в ашрам. Однажды, когда мы там заночевали, я проснулся среди ночи. На цыпочках, чтоб не проснулась мать, я вышел из хижины. Обитатели ашрама беседовали у костра, и когда я приблизился, никем не замеченный, то услышал, о чем шла речь: наш отец, король Нахуша, проклят, и никогда его потомки не познают счастья…
Я вздрогнул — и мне мать говорила о предсказании астролога. Я только посмеялся, а Яти… Мы оба сыновья Нахуши, так что же, счастье не суждено ни одному из нас?
— Кто проклял нашего отца и нас? — спросил я.
— Не знаю. Тебе пора в дорогу, Яяти, мне — на молитву… В ту ночь я решил, что лучше быть счастливым отшельником, чем несчастным принцем. Пойдем, я покажу дорогу.
