Вишну Кхандекар - Король Яяти
Сын его Нахуша, мой отец, прославился в сражениях. Еще совсем молодым он разгромил воинство темнокожих дасью. А потом выступил против самих богов и даже правил владениями Индры. Я горел желанием умножить славу предков, но мать твердо решила женить меня.
Мать и королю сказала, что не согласна отослать меня в ашрам, потому что подыскивает мне невесту.
Невесту? Но я не хотел жениться!
— Ты все боишься, что я последую примеру Яти? — спросил я.
— Не в этом дело, сын, — помедлив, ответила мать. — Когда ты родился, великий астролог предсказал твое будущее.
— И что сказал? Скольких демонов я убью за мою славную жизнь?
Мать поджала губы — мой тон ей явно показался неуместным.
— Астролог предсказал удачу во всем. Он сказал: мальчику суждено править великим государством, жить в радости и удовольствиях. Но, Яйю, астролог сказал, что ты не будешь счастлив.
Я рассмеялся — королевство, радости жизни, а счастлив не буду. Что за народ эти астрологи! И я объявил матери:
— Ради тебя я готов хоть сто раз жениться. Но только не сейчас. Сначала я должен испытать себя в походах и сражениях. Не в опочивальне я должен доказать, что я мужчина, а на коне. Асуры снова поднимают голову и угрожают небесному воинству. Все говорят, что скоро начнется война. Отпусти меня на эту войну! Или убеди отца, чтобы он начал готовиться к ашвамедхе — жертвоприношению коня. Я проведу его по всей Арияварте. Когда вернусь с победой, повергнув всех врагов, тогда подумаем и о женитьбе.
Жеребенка для ашвамедхи отбирали за целый год до обряда, совершить который имел право только король — больше никто. Год жеребенок пасся на свободе, и где ни ступали его копыта, земля — силой или сговором — становилась частью королевских владений. Совершивший обряд ашвамедхи делался непобедим, все это знали, и потому нередко соседние правители старались захватить коня победы.
Я и сам не отдавал себе отчета в том, насколько я переменился за годы ученичества. Как водный поток принимает форму, заданную ему берегами и дном, так дух мой составил гармонию с окрепшим, ловким телом. Овладевая искусством стрельбы из лука, я впервые познал редкостное наслаждение, которое дает единение воли и мышц. Ребенком меня волновали краски цветущего сада. Стрельба по цели будила иные чувства — краски исчезали, оставалась только цель. Пурпур холмов, зелень деревьев, синева неба — все внезапно сжималось до черной точки. Черная точка, цель, сама притягивавшая к себе стрелу. Ничто другое не существовало.
Я упивался азартом стрельбы и скоро стал отличным лучником. Когда я обучился без промаха попадать в неподвижную цель, приспело время испробовать глаз и руку в настоящей охоте.
Много лет прошло, но и сейчас я живо помню первую охоту.
Птица замерла на ветке, высоко вознесенной над землей, так красива была она на фоне яркой синевы небес. Замершая на миг, еще полная движения, готовая вот-вот расправить крылья. Солнце скользило к западу, наверное, освещая и ее гнездо, птенцов, пока бескрылых, жадно ждущих. Ни мой гуру, ни я о птенцах не задумывались. Я стремился стать метким стрелком, а мой наставник кормился своим мастерством. Я выпустил стрелу в ничем не повинный комочек жизни — и в тот миг, как пуповина, оборвалась моя связь с природой. Я отделился от других форм жизни. Может быть, где-то в самой глуби моего естества и вправду прежде жил поэт. Теперь он был мертв.
Я доказал свою ловкость и меткость, но не обрадовался этому.
Мать своими руками приготовила дичь, добытую мной на охоте, и подала на блюде отцу и мне. Отец ел с наслаждением, хваля меня за меткий выстрел. А я едва сумел заставить себя проглотить кусок. Ночью я несколько раз просыпался, и однажды мне послышался предсмертный птичий вскрик. Из головы не шли мысли о беспомощных птенцах. Моя собственная мать, столько лет терзаясь потерей сына, вчера так и лучилась радостью из-за того, что погибла птичья мать, гордилась сыном, который обездолил других сыновей. И даже ела плоть убитой птицы.
Все смешалось в жизни, и я не мог вернуть ей былую ясность.
На другой день вечером во дворец заехал первый министр моего отца, человек, умудренный жизненным опытом. Я обратился к нему с моими сомнениями.
Министр рассказал мне множество старинных притч о птицах и зверях. В иносказательной форме в них говорилось об одном: мир живет страстями и соперничеством, борьбой за власть.
— Не может человек существовать одной красотой и любовью, — улыбаясь, говорил министр, — вашему высочеству пора понять, что жизнь жестока и выжить может только сильный. Мы возносим в храмах молитвы о добре, но жизнь не храм. Скорей ристалище.
С того дня я поклонялся силе. И еще увидел я, что смелость и жестокость — близнецы.
Вскоре моей смелости пришлось подвергнуться испытанию.
Во дворец зачастил странник Нарада, вестник богов, неразлучный с лютней, стали появляться и другие мудрецы. Они рассказывали королю о стычках между богами и их вечными противниками асурами, появившимися на свет прежде богов. Дело пока не дошло до войны, но все считали, что она вот-вот начнется. Я рвался в бой, чтобы показать моим будущим подданным, какого короля они получат. Однако отец не желал вмешиваться, а однажды заявил: мои воины не будут проливать кровь за Индру, даже если асуры схватят и заточат его! Я не понимал, почему отец не хочет воевать ни на чьей стороне, и никто не мог мне объяснить.
Я не давал прохода старому министру, но он отвечал на все мои расспросы одной и той же фразой:
— Всему свой час. Ведь не бывает, чтобы на деревьях в одно и то же время набухали почки, раскрывались цветы и созревали плоды.
Я понял, что мне еще не скоро придется доказать свою отвагу на поле битвы.
Близился праздник в честь богов, покровительствовавших нашему городу. Народ отовсюду стекался в столицу, и Хастинапуру захлестывали людские волны. Десять дней длились празднества, и каждый день был так заполнен развлечениями, что время пролетело незаметно.
На последний день было назначено состязание, какое никогда раньше не устраивалось в столице. Придумал его верховный военачальник, которому хотелось распалить в воинах огонь соперничества: на арену выпустят необъезженного и неоседланного скакуна, и нужно будет вскочить на него, проскакать пять кругов и спрыгнуть на ходу.
Каждому участнику состязаний давали свежего коня.
Я загорелся желанием попробовать свои силы, но состязание было предназначено для простых воинов, а я — я принц, за жизнь которого мать так боится. Я сидел с отцом и матерью под королевским балдахином, не отрывая глаз от арены.
Уже четвертый всадник, не проскакав и круга, падал в пыль, сброшенный неукрощенным конем. Появился пятый конь — по три служителя с каждой стороны едва сдерживали его, а огромный белоснежный жеребец громко ржал, закидывая точеную голову, изгибая шею, упрямясь. Конь бил копытами, длинная грива разлеталась, как седые власы разгневанного святого, готового произнести страшное проклятие.
Толпа восторженно и испуганно гудела.
При виде белого коня я загорелся. Ноги напружинились, будто сжимая конские бока, тело напряглось, как тугая струя воды, выброшенная фонтаном.
Я повернулся к матери и увидел ужас в ее глазах.
— Велите увести коня! — шепнула она отцу. — Мне страшно! Я боюсь его! Будет беда… в последний день праздника…
— О королева! — усмехнулся отец. — Мужчина рождается для подвигов…
Вопль заглушил его слова.
Жеребец сбросил всадника, едва успевшего вскочить на него, и помчался по арене. Его пытались перехватить, но конь не давался. Зрители разбегались.
Кровь запела в моих ушах — мужчина рождается для подвига! Вперед, Яяти! Ты — будущий король Хастинапуры. Король не знает страха. Иначе завтра станут говорить, что Хастинапура подчинилась коню, и боги, и асуры, все узнают. Вперед, Яяти, сын отважного короля Нахуши!
Я ринулся вперед, но чьи-то руки цепко ухватились за меня. Я оглянулся. Мать.
Я рывком высвободился и прыгнул на арену. Людское море пенилось вокруг, но лица вдруг стали похожи на каменные лики статуй, а потом я просто перестал их видеть.
Я видел только коня. Он повернулся и глянул на меня, будто бросая вызов всем королям Хастинапуры. Я сделал шаг к нему. Еще. И вдруг мне показалось, что это никакой не жеребец, а просто заяц.
Я сделал еще шаг.
Визгливый голос зазвучал во мне:
— Безумец! Куда ты? В долину смерти?
— Нет! — крикнул я. — К вершине славы! И не боюсь! Вершина близко! Я на вершине!
Не помню, как все было дальше. Только помню, что я уверенно взлетел на коня. Конь понесся ураганом. Мне казалось, я мчусь на грозовой туче и молнии подвластны мне.
Круг. Еще круг. Толпа восторженно вопила.
Конь и всадник, животное и человек, белоснежный жеребец и юноша — они слились, их невозможно было отделить, как дурные и добрые деяния, совершенные в прошлых жизнях.
