Уильям Сирз - Бог любит смех
Г Л А В А 5. ХОРОШАЯ КНИГА И ПЛОХОЙ МАЛЬЧИК
Я послушался дедушкиного совета и начал читать Библию. Я нашел это чересчур трудным и почти уже сдался на милость детектива Ника Картера, когда мне сказали, что читать Библию самостоятельно не поощряется. С того момента все превратилось в "должен". Я перескакивал через главы, ища сияющего белого человека из моих снов. Когда отец услышал, что я читаю оба Завета -и Ветхий, и Новый, он совсем растревожился. "Я не хочу, чтобы мальчик сделался религиозным фанатиком", - сказал он матери. - "Во всяком случае - прежде, чем он вырастет. С меня довольно видений". Когда отец заставал меня читающим Библию, он забирал ее у меня. Он спрятал оба наших экземпляра, поэтому я занял один у Сафида Филлипса. Он с трудом отыскал книгу у себя на чердаке, в нее никто не заглядывал со времени первого причастия его дедушки. Я начал читать по ночам в постели. Отец этого не одобрил. Он сказал, что по ночам молодые люди должны спать. Я ответил "Да, отец". Я произнес это губами. Про себя я сказал: "Если ты не поймешь меня, отец, я закончу Фараона и его колесницы, которые поглотило Красное Море, вечером ...в постели". Так началась великая религиозная война между мной и отцом. Я думаю, что если бы вокруг Бога не разводили такой таинственности, я бы сдался на Книге Бытия, но отец так упорно отваживал меня от чтения, что я почувствовал - там должно быть что-то особенное. Он открывал дверь моей спальни, говоря "Пора спать, сын", протягивал руку и выключал свет, оставляя меня застрявшим на Аароне и золотом тельце. Конечно, мне не нравились такие дела, поэтому на цыпочках я вылезал из кровати, говоря про себя: "Пора читать, отец", и снова включал свет. Потом отец высовывал голову из своей спальни и видел свет в моей замочной скважине. В тишине ночи он взрывался своей сынопугающей сиреной: "Уильям!" Я чуть не лез на стену. Я вылетал из кровати, тушил свет и нырял обратно под одеяло: "Ух! Щелк! Вжик!" "Ты звал меня, отец?" Отец звал. Он оглашал мне уйму интересных вещей. Затем я начал вешать одеяло на дверь, чтобы свет не проникал в замочную скважину и щели. Это дало мне четыре чудесных ночи "безотцовщины". Я продвинулся до Ноя и ковчега. Ковчег обосновался на горе Арарат, скрипя деревянной обшивкой, когда я вдруг осознал, что скрип этот исходит из гостиной. Отец! Он шел по коридору на цыпочках, в одних носках. Я все понял, потому что он наступил на доску в гостиной, которую я расшатал, и она заскрипела. От этого скрипа встали дыбом мои волосы, и меня, чудесным образом, выстрелило, как пулю, из постели - я сорвал с двери одеяло, выключил свет и влетел назад в кровать: Ух! Дерг! Щелк! Вжик! Отец тихо открыл дверь. Он негромко позвал: "Уильям?" Ответа не было. Отец закрыл дверь и ушел в свою комнату, производя "отцовский шум". На следующий день я выдрал из моей математики внутренности и вставил в обложку Библию. После небольшого усилия она вошла прекрасно. Отец был весьма удивлен и обрадован, когда этой ночью зайдя в мою спальню, увидел меня, штудирующим математику. Он разрешил не выключать свет на полчаса дольше. Он решил, что я начал новую жизнь. Я начал главу о Навуходоносоре в земле Вавилонской. Но через несколько дней отец что-то заподозрил. Так усердно я никогда раньше не занимался уроками. "Ты даже не записываешь арифметических задач, сын?" "Нет", - сказал я ему. - "Я решаю их в уме". Я понял, что лучше бы было взять обложку от учебника истории. Отец знал, что в математике я не соображаю. Он подошел прямо к кровати. "Давай я помогу тебе с какой-нибудь задачкой", - предложил он. Я почувствовал, что у меня словно отнялись ноги, а сам я сделался пустым. Я мигом сунул книгу под подушку и выпалил: "Нет, отец, я должен сам выполнить это задание". Взгляд отца гонялся за моим по всей комнате, прежде чем поймал его. Я был уверен - он видит сквозь мою голову, сквозь подушку, сквозь обложку математики - видит "Даниила во львином логове". Отец не сказал ничего, но во взгляде его кое-что было. Это был: "ты-заплатишь-за-это-позже"-взгляд Он смерил меня тем же самым ледяным взглядом еще раз и отправился спать. Когда на следующее утро я вышел из ванной, то обнаружил, что моя математическая Библия исчезла из тайника под подушкой. И я сказал себе: "Не делай вид, будто не знаешь, кто мог ее взять". Когда я сел завтракать, то увидел, что отец читает ее. Он опустил книгу, посмотрел мне в глаза и испортил вкус бекона и яиц. "Математика, - заметил он холодно, - изменилась с тех пор, как я был ребенком". "В самом деле?" - с интересом сказал я, в надежде, что это действительно так, и что я просто глупо ошибался, решив, что крыша может обрушиться на меня в любую минуту. Она обрушилась. "Возьмем эту интересную задачу на деление столбиком, - сказал он, указывая в книгу. - Вот здесь, Иезекииль, глава 38, стих 21 и 22. - Отец громко прочитал: "... меч каждого человека будет против брата его... моровою язвой и кровопролитием, и пролью на него и на полки его... всепотопляющий дождь и каменный град, огонь и серу". Отец поднял глаза. "Не слишком ли это кровожадно?" "Да нет, ничего", - сказал я ему с энтузиазмом. - "Подожди, что будет, когда ты доберешься до следующей главы. Им придется семь месяцев хоронить мертвых - повсюду трупы!" Я посмотрел отцу в лицо и потерял интерес к жизни. Отец сказал, что ремня для бритвы не будет, но какого-то наказания это заслуживает. Он спросил, что предлагаю я. Я предложил все забыть и начать сначала. Он сказал, что согласен, но только если я запомню, что он поручал мне кое-какую работу: наколоть на неделю дров, вычистить подвал и гараж, вымыть все окна и прибрать на чердаке. "Насколько я знаю твои темпы, - сказал он, - это займет тебя на месяц". Тем не менее, на следующий день я играл в бейсбол, так как сделал все за полдня. Отец был поражен. Он сказал матери, что похоже, я наконец чему-то научился. Так и было. Я научился этому, пока чистил чердак. Я догадался, что могу спустить с чердака длинный электрический шнур с патроном прямо к себе в комнату. Это значило, что я теперь мог читать в постели с запасным огнем, когда отец даст мне сигнал к "затемнению". Я считал, что нет никаких шансов обнаружить этот огонь, потому что пустил шнур вдоль труб, по стене, и провел прямо в кровать. Мать решила, что я, наконец, исправился - я слышал, как она говорила отцу: "Случилось что-то удивительное. Уильям каждый день готовит себе постель". Ночью я делал чудесный маленький тент из одеяла, а потом под простынями и покрывалами зажигал электричество. В своем вигваме я мог читать, сколько душе угодно. Отец не мог увидеть, даже если входил прямо в комнату, что он часто проделывал по ночам. Я прочел все, вплоть до Наума и пророчеств насчет "последних дней", когда повозки побегут быстро, как автомобили, и будут с фарами, и движение станет таким затруднительным, что машины будут толкать друг друга на улицах, точь-в-точь как на Майн-стрит, когда там играет оркестр. Это волновало и пугало. Однажды ночью я погрузился в Новый Завет, и первыми словами, попавшимися мне на глаза, были: " ... и его лицо сияло как солнце, и одежды его были белы, как свет". Это был мой сияющий человек! Я издал вопль, подскочил в постели и дернул свой добавочный провод так сильно, что произошло короткое замыкание, и во всем доме погас свет. Я спрятал шнур и вышел в гостиную помочь отцу, пытающемуся понять, что же такое стряслось. Я с трудом дождался следующей ночи, чтобы вернуться к своему чтению. Я сосредоточенно изучал текст. Чем дольше я читал, тем больше уверялся, что видел во сне Мессию. Это был Христос. Он вернулся и ждал меня где-то. Я не сомневался в этом, читая слова: "Я ухожу, но вернусь снова". "Вы увидите Сына Человеческого, грядущего во славе Отца". "Когда ОН, Дух Истины, придет, он поведет вас к Истине". Это было то, что надо! Я понимал, что если соприкоснусь с Духом Истины, он приведет меня к разгадке моего видения. На следующее же утро я спросил отца, где может быть Дух Истины. Отец опустил утреннюю газету. "Ну, - сказал он. - Одно время я думал, что Теодор Рузвельт может быть, обладает им, или даже Тафт, но теперь я убежден, что все политики виляют, как берега Миссиссипи. Если кто-то из них и близок к истине, так это только Вудро Вильсон". "Я имею в виду Дух Истины в Библии", - объяснил я. "Ты звала меня, Этель?" - закричал отец, оставляя на своей тарелке два весьма неплохих яйца, которые я и съел. Я читал под своим тентом в необыкновенном покое и безопасности целую неделю. Я старался найти в Библии побольше о сияющем белом образе. А потом пришла ночь большого взрыва. Это был понедельник. Я это запомнил, потому что моя учительница, мисс Поппенбург, задержала меня после школы и заставила написать на доске двести раз: "Я не должен приходить в школу с живыми лягушатами в кармане". Я только что вернулся к Давиду и Голиафу. Это была великая битва, и я был так заинтересован, кто же окажется побежденным, что не услышал, как в комнату тихо проскользнул отец и подошел к самой кровати. Обычно всякий раз, когда отец наступал на расшатанную доску в коридоре, я выключал свет. Но отец поступил очень нечестно. Он приколотил скрипящую доску, так что я ничего не услышал, когда он проник в мою комнату. Я был так огорчен тем, что Давид не попал в Голиафа из пращи, что не слышал, как отец приблизился к краю кровати. Отец же, заглянув в мою комнату, удивился, что за странное зарево исходит из-под одеяла. А я был беспечен. Потом отец медленно приподнял край одеяла и уставился на меня. Давид как раз готовился напасть на гиганта Голиафа. Разумеется, я не понял, что это лицо отца. Я не рассчитывал увидеть его здесь. Я даже не смотрел на него, когда он сказал: "Ну?" Его глаза глядели так яростно, что я решил, будто это и есть Голиаф. Я швырнул книгу, завизжал и, как Давид, выстрелил из своей пращи. Я махнул проводом и стукнул отца прямо между глаз шестидесятиваттной лампочкой. Получился громкий взрыв. Отец закричал, пытаясь схватить меня, вцепился в постельное белье, и, накрывшись им с головой, упал на пол. Элла появилась на сцене первой. Она услышала взрыв и примчалась. Она начала истерично плясать около дверей. "Он застрелил его! Он застрелил его! Отец застрелил Уильяма насмерть!" Мать бегом спустилась в гостиную. Она зажгла свет в спальне и увидела меня, съежившегося от страха, у стены, на дальнем краю кровати. Отец все еще пытался пробить себе путь из одеял. Следующие минуты были очень мучительны. В особенности, когда мать распутала отца, и он пополз по полу ко мне. Отец обвинил меня в намеренной попытке ослепить его. "Я думал, что ты Голиаф", - сказал я. Глазами он стал похож на циклопа. Мать охладила его пыл, и вместе с Эллой они помогли ему вытащить стеклянные осколки из волос и бровей. "Я только хотел изучить, что написано в Библии", - сказал я матери, пытаясь привлечь ее на свою сторону. "Тогда ступай и спроси отца Хогана", заорал отец. "Я за это плачу церкви. Пусть отрабатывает деньги". "Однажды я отправлюсь бродить по свету и расскажу людям о Боге. Как я смогу это сделать, если не буду учиться?" "Учись днем, дорогой", - посоветовала мать. - "Это сохранит тебе здоровье и уменьшит счет на свет". Отец сказал матери, что готов немедленно оплатить мое кругосветное путешествие, если я отправлюсь уже утром. Потом он взял с меня торжественное обещание под мое слово чести, под страшную клятву, под риск лишиться нового футбольного мяча, что я никогда - если хочу остаться его сыном, есть его хлеб, жить под его крышей - не буду включать электричество, чтобы читать в постели, никогда, никогда; я принял его условия. Элла была разочарована. "Я думала, он его застрелил", - сказала она. Отец взял с меня обещание еще дважды, прежде чем ушел. Потом он продемонстрировал свое доверие ко мне, сняв мой добавочный шнур с чердака; сошел вниз и вынул предохранитель из распределительного щитка. И еще повесил на него замок. Освещение в моей комнате было на одном предохранителе вместе с кухонным, так что, когда вся компания собралась на следующий вечер играть в карты и есть сандвичи, отцу пришлось спуститься вниз, чтобы открыть щиток. Только он потерял ключ. Поэтому он взял ножовку у отца Сафида Филлипса, пошел и распилил замок. Шум был пронзительный и неприятный. Так об этом рассказывали. Я не знаю. Я был занят тем, что держал обещание, данное отцу - ни в коем случае не включать электричества, чтобы читать в постели. Я не слышал пиления, потому что отправился в постель читать о своем "сияющем человеке". Я читал под одеялом при свете отцовского карманного фонарика.
