Бертрам Глас - История розги (Том 2-3)
На сделанный приставом вопрос свидетелю, не может ли он подробно описать самую демонстрацию, этот господин показал, что лекторша высекла мальчика розгами. Мальчик был приведен на эстраду после того, как она рассказала аудитории о его поведении.
"Вот мальчик, - сказала она, - от которого ничего нельзя добиться без помощи розог.
Джек стоял молча, опустив голову вниз.
- Будешь ли готовить уроки и не грубить? Мальчик не произносит ни звука.
- Ну, тогда я тебе развяжу язык! - молодая женщина взяла со стола шнурок и связала им руки мальчугана, который теперь тихонько плакал. Затем она стала расстегивать ему панталоны; расстегнув, она спустила их вниз до колен и, зажав его голову между коленками, как щипцами, стала его сечь по голому телу.
Джек вел себя все время, как настоящий чертенок: вырывался, громко кричал, и жалобно просил не бить его.
Но он был в крепких тисках, и розги теперь ложились методично, уверенно.
Когда, наконец, лекторша выпустила мальчика, то он стоял на эстраде, как одурелый. Она снова подошла к нему и громко спросила:
- Ну, отвечай сейчас же, будешь ли грубить в другой раз и не готовить уроков?
Мальчик, видимо, обозленный унижением и побоями на глазах этих разодетых бар, не произносил ни звука.
Тогда женщина снова схватила его и, несмотря на сопротивление, мгновенно заставила принять прежнее положение. Теперь она стала хлестать розгами с несравненно большей силой, обломки розог летели с эстрады в зало.
Я со своего места отлично видел, как его тело стало темнеть и покрываться каплями крови. Теперь мальчуган почти не сопротивлялся. Он, очевидно, пришел к заключению, что упрямством ничего не добьешься, и все время в промежутках между ударами орал:
- Простите, мисс! Ей-Богу, не буду никогда! Не буду! Не буду! Буду готовить уроки! Не буду! - и еще что-то в таком же роде.
Но мисс, несмотря на его крики и просьбы, продолжала безжалостно пороть.
Присутствующие хранили полное молчание. Только и были слышны крики мальчика да свист розог...
Я наблюдал за лекторшей: она была в страшном возбуждении, с горящими глазами и пылающими щечками; ее быстрые и уверенные движения придавали ей чрезвычайную очаровательность. Я многое дал бы, чтобы быть на месте мальчугана. С нетерпением я ждал конца экзекуции, когда она будет в распоряжении любителей флагелляции в отдельных комнатах, чтобы на себе испытать невероятную жестокость ее ударов.
Наконец она нашла, что укротила мальчика, и, вняв его мольбам простить, отпустила его. Надо было видеть, как поспешно, подхватив штанишки, удрал он с эстрады.
Все присутствующие вздохнули с наслаждением, смешанным с восхищением к лекторше.
Мисс Ж. С. сошла в зало с эстрады. Желая первым подвергнуться флагелляции в отдельной комнате, я подошел к ней и передал свою просьбу.
- С удовольствием, - отвечала она. - Это стоит пять долларов, вы будете первым нумером, - и пошла дальше по залу, где ее тотчас же окружили.
Через несколько секунд она сама подошла ко мне и сказала:
- Не будете ли вы так любезны, чтобы уступить свою очередь одной даме, которая страшно торопится? Вы пройдете сейчас же за нею, согласны? К тому же это не будет долго: в какие-нибудь десять минут я ее отделаю.
Я согласился. Лакей провел меня в отдельную комнату, снабженную всем необходимым для упражнения. Я решил, что пять долларов поставлю на счет издателя газеты.
Вскоре появилась лекторша. Как и обещала, она отделалась от дамы в десять минут.
- Я очень тороплюсь, - сказала она мне, - вам следовало заранее раздеться. Вы не забывайте, что еще четверо мужчин ждут моих услуг. Вы понимаете, что моя лекция изрядно их возбудила, и они с нетерпением ждут своей очереди.
Разговаривая, она поставила скамейку посреди комнаты и достала шнурки. Я уже разделся и сидел в ночной рубашке. Знаком руки, с едва заметной насмешливой улыбкой, она пригласила меня лечь на скамейку. Я, слегка конфузясь, лег. Она все время продолжала насмешливо улыбаться, что придавало ей особенную прелесть. Замечательно быстро привязала меня к скамейке, подняла рубашку и, взяв розги, начала пороть. По силе и поспешности, с которой она наносила удары, я понял, что она действительно спешит, и даже очень спешит. Откровенно говоря, я не ожидал таких сильных ударов, а потому начал вскрикивать от боли. Через некоторое время она переменила розги и, перейдя на другую сторону скамейки, стала еще с большей силой меня пороть. Теперь уже я не мог от боли не кричать. Наконец мне стало совсем невтерпеж, и я начал просить ее прекратить экзекуцию.
- Вы, кажется, совсем одурели, - сказала на это она - не торопись я, еще бы не так вас выпорола: вы не мальчуган. Раз вы мужчина - должны терпеливо выносить розги...
Видимо, она сама воодушевилась и увлеклась: я заметил, что она опять сменила розги и перешла на другую сторону. Мое мучение становилось совсем нестерпимым, бывали такие удары, что я от боли просто задыхался и не в силах был произнести не только слова, но даже испустить крик, до того у меня захватывало дух.
- Подождите, это еще не все, -сказала она, бросая розги на пол, - на закуску я угощу вас прелестным хлыстом. Взяв длинный, гибкий хлыст из настоящего китового уса, она стала полосовать меня им, да так, что я мог только мычать и страдать от боли. Она дала мне хлыстом всего только десять ударов, но я был совсем разбит...
- Это на пять долларов, - сказала она, как только я с трудом встал со скамейки. От боли я забыл о гонораре. Но мисс Ж. С., как чистая американка, к счастью, ничего не забыла.
Вручив ей деньги, я мило с ней простился и по уходе ее лег отдохнуть, но пришлось лежать на животе, так как на спине и боках невозможно было от невыносимой боли. Рубашка была вся в крови, но я забыл сказать, что это была клубная рубашка, в которую облачается каждый, подвергающийся флагелляции. На столе лежало еще две рубашки из такого же дорогого полотна.
Лежа в такой непривычной позе, я размышлял, что затея издателя газеты, хотя и удовлетворила мою страсть к флагелляции, все-таки стоит гораздо больше ста долларов, и я решил, помимо вознаграждения за все расходы, просить за статью не менее двухсот долларов.
Я продолжал лежать, чувствуя, как боль начинала понемногу утихать. Переменил опять рубашку, так как первая, которую я сменил после наказания, опять выпачкалась в выступавшей все еще крови и прилипла к телу. Вдруг слышу, что кто-то стучится. Я спрашиваю: "Кто там"? - "Это я, сестра милосердия, можно войти?". Говорю, что можно. Вошла пожилая женщина в одежде сестры милосердия. В руках у нее была вата, клеенка, марля и два-три пузырька с чем-то. Из расспросов оказалось, что она постоянно живет в клубе на жалованьи, чтобы оказывать первую помощь после флагелляции.
С моего разрешения она осмотрела меня, нагрела воду, обмыла ею и какой-то жидкостью, которая очень щипала, иссеченные места и затем вышла, сказав, что она сейчас принесет мне чашку черного кофе с рюмкой ликера или коньяку, или рому - по желанию. Я попросил - с рюмкой коньяку. Когда она принесла и я стал с наслаждением пить кофе, она заметила, что меня мисс Ж. С. слабо высекла: "Обыкновенно она значительно сильнее наказывает. Нередко наказанный или наказанная, особенно последняя, ночуют в клубе. Две недели тому назад она так наказала одну барыню, что та два дня провела в клубе, не могла встать... Вот вы посмотрели бы, как она ее отделала, а у вас пустяки!.."
Страсть к флагелляции для лиц, коими она овладела, становится столь же тираничной, как и всякая другая страсть, например, к спиртным напиткам, опиуму, морфию и т. д. Я в этом убедился на собственной своей персоне.
Совершенно разбитый от последнего наказания, я, тем не менее, через три дня уже мечтал не столько о гонораре за статью, сколько строил в своем воображении разные сцены, где розги и хлыст играли главную роль, а мое тело опять просило их благодетельных уколов"...
Я нарочно привел подробно выписки из дознания и отчасти из статьи этого господина, напечатанной в "Бостонском Таймсе", обратившей внимание полиции на клуб, который вскоре был ею закрыт.
В Берлине существует тоже очень много последователей флагелляции.
Мой приятель, профессор Ролледер, зная, что я интересуюсь этим вопросом, сообщил мне об одном обществе флагеллянтов, существование которого было открыто берлинской полицией.
Вот что сообщает мой уважаемый коллега, который почерпнул все подробности из полицейского дознания.
Общество, подобно бостонскому, стремилось к удовлетворению страсти к флагелляции. Берлинское общество пошло намного дальше своего американского собрата. Так, оно устроило пикантное развлечение из самого приема каждой новой особы, пожелавшей вступить в члены общества. (Да, я забыл сказать, что это общество состояло из одних женщин). Невольный стыд кандидатки, ее смущение, оскорбленное целомудрие и т. д., - все это доставляло большое наслаждение членам. По уставу, кандидатка в члены общества не могла получить ни малейших разъяснений относительно рода и характера ожидающих ее испытаний в минуты посвящения в тайны общества.
