Рене Фалле - Париж в августе. Убитый Моцарт
Уилфрид бросил вопросительный взгляд на Кароль: может ли он оставить ее один на один с Омером. Она прошептала:
— Идите, Уилфрид.
Он догнал Фрэнка. В полном молчании они дошли до приоткрытых ворот. Фрэнк прошел в них. Уилфрид заметил, что на них висит замок.
— Пойдемте по этой дороге. Здесь мы никого не встретим. Светать только начало, а я в рассветах знаю толк.
Уилфрид шел за ним следом. Ему доставляло удовольствие идти по гравию.
— Вы знаете, куда ведет эта дорога?
— Нет.
— Я тоже не знаю. Вы мне нравитесь, Уилфрид. Именно вам я хочу сказать, что ухожу. Да, я ухожу, вот так, пешком. Такое случается. Настал момент, когда они заставили меня ужаснуться. Это — дети.
— Все мы дети. Все мы примитивны и все обречены на смерть.
— Я знаю. О, до этого я был с ними заодно. Они были нужны мне для того, чтобы жить, так же, как я был нужен им. Все марионетки послушны своим нитям.
— Фрэнк, один писатель сказал, что в каждом человеке живет убитый Моцарт.
— Он так сказал, чтобы их утешить. Не было никогда убитого Моцарта. Это стало бы известно. Не верьте этим людям, Уилфрид. Они опишут вам кого угодно, начиная с цвета волос и заканчивая шнурками его ботинок. А кто угодно — это не только бакенбарды или голубые глаза. Это в конце концов химическая реакция, способная начаться от одного прикосновения, от парфюмерного запаха, от взгляда, от некоего состояния атмосферы.
Они оба закурили. Фрэнк прикрыл глаза и невесело продолжал:
— Я вырос в деревушке, Уилфрид. Запахи поля и хлева, только они одни меня и успокаивают. Я понимаю, что это странно, но лай цепной собаки, сидящей у свой конуры, рассеивает мою тоску. Она растворяется, как сахар в пузатом кофейнике в цветочек, в котором варится кофе в самом уголке печки. И запах этого кофе вьется вдоль изгороди. Я вхожу на ферму. У меня такое впечатление, что я вхожу. Обычно мне всегда кажется, что я откуда-то выхожу. Я им говорю: «Продайте мне молока, яиц, ветчины и налейте тарелку бульона». Сопливый и грязный мальчишка смотрит на меня. Это я. Я был таким. На стене висят часы. Какой-то старик прячет усмешку в усах, желтых от табака. Я им чужой, но они говорят на моем языке. А теперь скажите мне, Уилфрид, правда ли, что я сумасшедший.
— Я пойду с вами до этой фермы. Где она?
— Повсюду.
— Куда вы пойдете потом?
— Буду бродить весь день. Постою у колодца, у коровы. Посмотрю на все, что за пределами двора. А вечером сяду в поезд. Жена и дети ждут меня.
Омер схватил Кароль за руку:
— Хотите вернемся? Уже совсем рассвело, вовсю поют жаворонки. И вы, все, тоже идите. Зашторьте окна. Мы настолько безобразны, что солнечный свет тут же уничтожит нас.
Они оглядели дом. Повсюду хаос, как после побоища. Лелио встал в позу оратора и изрек:
— Dulcia linquimus arva!
— Что еще он несет? — спросила Эдвидж.
Фотография Эдвидж. Матрона, лет шестидесяти восьми, в туфлях без каблуков. Два глаза. Две груди. Она умрет первой, да. Эта женщина, родившаяся под знаком Водолея, сядет в черный самолет. У нее на левом плече родинка и прекрасные зубы. Ее улыбка навсегда запечатлится в чьей-то памяти. В чьей?
Лелио поднял ее и укусил в шею:
— Я сказал: «Мы теряем наших дорогих подружек».
— Подружек?
— Подружек.
— Фрэнк уехал, — сообщил Брюно Омеру.
— Он просто смешон с этими внезапными отъездами. Ему надо мчаться еще быстрее, чтобы убежать от самого себя.
— Уилфрид с ним.
— Уилфрид вернется. Он-то знает, что от себя уйти невозможно.
Они закрыли все окна и ставни. Выпили еще раз в полном молчании. Потом Кароль поднялась в свою комнату. Только она повернула ключ в замочной скважине, как вдруг дверь медленно открылась.
— Уходите, Омер.
— Нет, мадам Эйдер. Я пришел получить остальное. Вы живете на этом свете для того, чтобы обманывать, вы с лихвой доказали это. Обманите также и Уилфрида. Обманите, душа моя. Обманите, любовь моя. Вы — на верном пути, из всех грехов у предательства сохранился пока еще наилучший вкус.
Улыбаясь, он шел прямо на нее. Кароль судорожно сглотнула.
— Посмотрим, Кароль. Будьте благоразумны. Позже вы пожалеете о том, что отвергли то, что мы будем называть глубочайшим почтением. Доказательства такого почтения будут встречаться все реже.
— Мерзавец, — выдавила из себя Кароль.
— Да нет, моя дорогая. Это не то. Вы рассчитываете надолго удержать Уилфрида? Вы никого не сможете больше удержать. Ничего больше вам не принадлежит. Ловите все на лету, неважно кого и неважно что. Завтра — целлюлит, завтра — седина, а послезавтра — смерть.
Кароль занесла руку для пощечины. Он ухватил ее за запястье и с силой впился в ее губы. Она отбивалась. Он так сильно сдавил ее руку, что она закричала от боли.
— Омер.
Брюно, неожиданно серьезный, стоял на пороге комнаты.
— Оставь ее, Омер.
— Не суйся не в свое дело…
— Это мое дело. Если ты не оставишь ее, я набью тебе морду.
— Ты что, свихнулся, а?
— Выходи отсюда.
Омер отступил.
— Ты заплатишь мне за это, Брюно.
— Да нет, нет. Ты просто плохо переносишь алкоголь, вот и все. Доброй ночи, мадам. Или доброго утра.
Она услышала их шаги по коридору и осторожно закрыла дверь. Наконец она смогла разрыдаться, стоя неподвижно, прижавшись лбом к зеркальному шкафу.
Омер в бешенстве поволок Эдвидж и Черную Молли в свою комнату. Лелио сгреб смертельно пьяную Люси и понес в свою.
— Выпьем по последней? — предложил Брюно Нэнси и Валери. Они поджидали возвращения Уилфрида. Розовые щеки Брюно обвисли.
— Твои щеки похожи на уши спаниеля, — прыснула со смеху Валери.
— Пошла к черту.
Ему было грустно. Больше всего на свете он боялся окончаний праздников, угасания огней. Уилфрид даже вздрогнул от удивления, увидев около пустых стаканов это молчаливое, поникшее трио.
— А где остальные?
— В кроватях.
— А Кароль?
— В кровати, — проворчал Брюно, — одна.
— А вы?
— Здесь. Немножко попиваем. Но я ухожу. Ты идешь, Нэнси?
Уилфрид машинально посмотрел на Валери. Она улыбнулась и потупила глаза.
Чуть позже он отодвинулся от ее тела. Валери лежала неподвижно, уперев глаза в потолок, закинув руки за голову.
Фрэнк торопливо шел под палящим солнцем.
Его разбудила Кароль. Уилфрид почувствовал прикосновение ее руки. Валери рядом уже не было.
— Она только что ушла, — сказала Кароль. — Я выжидала этот момент, чтобы поговорить с вами.
— Поговорить со мной? — зевнул он.
— Да. По-моему, они сейчас собираются уезжать. Нам нужно уехать тоже.
— Непременно. Я уже это говорил. Как только они про нас узнают, обязательно найдется кто-нибудь, мужчина или женщина, кто проболтается.
— Скорее всего мужчина. Омер.
— Почему он?
— Потому что.
Уилфрид понял и задумался.
— Если это так, то вы правы. Он способен на это.
— Способен? Он просто чудовище!
— Он очень воспитанный человек. Чрезвычайно застенчивый. Чтобы побороть свою застенчивость, он и стал таким, как есть.
— Брюно тоже разыгрывает из себя кого-то.
— Брюно — это совсем другое дело.
— Они просто больные люди.
— Пока нет. Но они не отказались бы.
— Омер нас выдаст.
— Это более чем вероятно. Хотя бы из-за верности своему имиджу. А может, немного, и из-за личного оскорбления, которое вы нанесли ему. Малейшее сопротивление лишает его рассудка.
— Вы меня обвиняете?
— Вы делаете то, что вам хочется, Кароль.
— Вряд ли можно меня обвинять, если я на четвертый день после смерти Норберта…
— Я никогда не осуждаю других, напоминаю вам об этом. Я не принадлежу к этому разряду людей.
Поддавшись горьким воспоминаниям, она грызла ногти, не замечая этого.
— Ваши ногти, Кароль!
— Ой, спасибо.
Внимание ее переключилось на эту неожиданную неприятность. Через некоторое время она тихо сказала:
— Нам нужно уехать на поезде, Уилфрид. О машине сейчас, наверное, оповестили всех.
Он глубоко задумался. Она не решалась отвлечь его.
— Они все спят? — спросил он наконец.
— Их не слышно.
— Ладно. Я не люблю поезда. Уезжаем, как только я оденусь.
— Куда мы поедем, Уилфрид?
— К морю. У меня по этому поводу есть идея. Она только что пришла мне в голову, хотя додуматься до этого следовало бы раньше. Выйдите, Кароль, я быстро. Не хочу, чтобы они проснулись.
Оставшись один, он оделся. Выйдя в коридор, он услышал шум воды, доносящийся из ванной комнаты. Он подошел к двери.
— Кто там?
— Это я, Валери. Залезай ко мне. Я покажу тебе кое-что.
— Я это уже видел.
— Фу, гадкий.
— Подожди минутку, я сейчас приду.
Омер был в отвратительном настроении, Брюно — мрачнее черной тучи, Лелио жаловался на головную боль.
