Ковелер Ван - Запредельная жизнь
- Ты даешь! - похвалил Люсьена стриженный под ежик коротышка.
- Не твое дело, - буркнул Люсьен.
- Ловко ты ее отбрил, - хохотнул Самба, сын тренера по водному спорту.
- Фигня! - вмешался белобрысый подросток с прядью на лбу. - У него, видите ли, папочка умер, вот он и кочевряжится. Давай-давай, Лормо, пользуйся...
Люсьен оборачивается к белобрысому и тычет ему паль цем в физиономию:
- А ну отдавай мою куртку, Марко! Живо!
- Ой, испугал! - кривляется Марко.
- Отдавай, говорю, куртку, она моя, ясно?
- Чего-чего?! Давно не получал? Ишь ты, сиротка, какой крутой стал! - Люсьен, яростно сжав зубы, толкает Марко к вешалке.
- Брось, Лормо, не то он взбеленится! - вопит сынишка Жана-Гю в очках с толстыми стеклами.
- Ставлю три наклейки за Лормо! - объявляет Самба.
- Заткнись, черномазый! Придержи свои наклейки!
Марко со зловещей улыбочкой поднимает воротник куртки и делает три шага вперед. Люсьен, сдерживая слезы и глядя ему в лицо, медленно отходит. Остальные расступаются в круг. Марко размахивается, но тут Люсьен наскакивает на него, валит на пол и принимается лупить своими маленькими кулачками с небывалой силой - возможно, мне все же удалось передать ему часть моей. Давай-давай, молодец, так его, так! Марко на полу извивается под его ударами.
- Ой, не могу, Лормо, ты меня защекотал!
Он вдруг взбрыкнул ногами, и мы полетели к стенке. Боль и ненависть, которые я разделяю с сыном, увы, не прибавили мне могущества. Эх, как бы стать для него настоящим добрым духом, ангеломхранителем, джинном из лампы Аладди-на... Люсьен остался лежать. У него из носа пошла кровь и запачкала рубашку. Марко холодно смотрит на него сверху вниз и равномерно причмокивает - наслаждается муками обреченной жертвы. Неожиданно он разжимает кулак и протягивает Люсьену руку:
- А ты не слабак. Будешь теперь со мной.
Люсьен, оглушенный, недоверчиво берется за протянутую руку. Марко поднимает его на ноги. Самба хлопает по плечу и поздравляет.
- Он теперь правда с нами? - переспрашивает осторожный Самба, прежде чем принять меня в круг вассалов.
- Дюмонсель, дай Самбе три наклейки, - распоряжается Марко в подтверждение своих слов. И стаскивает с себя куртку.
Люсьен расплывается в улыбке, весь так и сияет, но, дабы не уронить мужскую честь, старается не выказывать свою радость. Он благородно отстраняет руку Марко с курткой:
- Можешь оставить себе, она тебе больше идет.
- Спасибо, - говорит главарь шайки. - А насчет твоего отца паршиво, конечно. Мне легче - у меня его вообще никогда не было.
- Повезло, - соглашается Люсьен.
Не знаю, как отнестись к этой реплике. Звенит звонок в столовой.
- Иду-иду! - кривляется Марко.
Шайка льстиво смеется остроумию вождя. И Люсьен с ними. Они шагают по коридору сплоченной группкой, в ногу, барабаня в каждую дверь. Люсьен на седьмом небе. Отныне потеря отца свяжется у него в памяти с тем, что его как по волшебству приняли в компанию, с сентября отравлявшую ему в школе жизнь.
- Огонь! - хором вопит вся ватага, пробегая мимо бюста несчастной Марии Кюри, чье имя носит школа. Бюст превращен в мишень и весь покрыт комочками жевательной резинки и плевками.
- Почему бы тебе тоже не обедать в столовке? - приглашает сын ЖанаГю.
Все гогочут.
- В самом деле, - спокойно говорит Люсьен. - Надо будет записаться.
На пороге школы он останавливается. За решеткой внутреннего двора стоит "мерседес" с торжественно распахнутой задней дверцей. Альфонс, держа в руке свой берет, не спускает глаз с дверей, откуда выбегают школьники. Минуту Люсьен колеблется, не зная, что предпочесть: роскошную машину, к которой его никогда не подпускали, или только что завоеванное положение среди сверстников. В конце концов он властно кладет руку на плечо Жана-Мари Дюмонселя, которому в шайке отведена роль "шестерки":
- Скажи моему шоферу, что я пойду пешком.
Сын Жана-Гю поворачивает свою очкастую физиономию к главарю, молчаливо спрашивая его санкции, а затем подбегает к "мерседесу" и с важным видом выполняет поручение. Альфонс опечаленно захлопывает дверцу, надевает берет, и роскошная колымага за ненадобностью уезжает прочь.
- Тортоцца хочет тебя спросить, - говорит Марко, указывая пальцем на толстяка со стрижкой-ежиком.
- А ты можешь говорить со своим отцом вот сейчас, когда он на том свете? - спрашивает тот.
Люсьен, не ожидавший такого, быстро находится и небрежно отвечает:
- Ясно, могу.
- Врешь небось, - поддевает его Тортоцца.
- А вот и нет! - заводится Люсьен. Он победил самого Марко, а тут какой-то жирдяй будет к нему цепляться - еще чего! - И он, если хочешь знать, меня слышит.
- Да-а? Может, еще и отвечает?
Ребята остановились посреди двора, ветер треплет им волосы. Все выжидательно уставились на Люсьена, он же, засунув руки в карманы, с самым скромным видом отвечает:
- Бывает и так...
- Стакан, что ли, двигает? - Тортоцца насмешливо подмигивает приятелям. Но Люсьен ухватывается за эту подсказку:
- Конечно, а ты как думал?! Тортоцца почтительно присвистывает:
- Здорово! А давай попробуем сегодня в шесть часов у меня дома. Тащи все что надо. И вы все приходите, парни, ладно?
Парни кивают.
- Учти, у меня флюиды что надо! - продолжает Тортоцца. - Сестра говорит, еще лучше, чем у нее.
- Твоя сестрица уродина, - замечает Марко.
- Зато у нее флюиды что надо. У нас это семейное. Моя сицилийская тетка умеет гадать по куриной печенке. Пусть только Лормо не удивляется, если стол вдруг сорвется с места и взлетит.
Люсьен пожимает плечами с бывалым видом.
- Пошли жрать! - командует Марко и направляется в столовую. Компания идет за ним, приотстав на три шага.
- До скорого, парни! - кричит Люсьен. - Приятного аппетита!
Он вышел из ворот и шагает, счастливый, держа ранец за ремни. Но радость омрачается тревогой: он вляпался сгоряча в дело, о котором не имеет понятия. Толстенные подошвы его ботинок месят ледяную грязь на тротуаре, и в ритме шагов ему представляются диковинные картинки - с говорящими блюдечками, летающими столами и куриными печенками, которые могут иметь отношение к загадочным словам "флюиды" и "медиум". Он напевает для храбрости "Побоище" - песенку Брассанса, которой я научил его, когда ему исполнилось семь лет, там некая мегера истребляет полицейских - лупит их своим огромным выменем. Встречные прохожие глядят на него с неодобрением, они не знают, что эти куплеты объединяют нас с сыном больше, чем "Отче наш".
От Окружного бульвара до Курортной улицы такое запутанное движение, что Люсьен пешком по прямой добрался до дому скорее, чем Альфонс на "мерседесе". Из-за угла трейлера он глядит, как старик ставит машину в гараж и заходит на склад металлических товаров, чтобы прибраться там, пока все на перерыве.
Переждав из деликатности пару минут, мальчуган входит туда же. Альфонс разматывает моток проволоки для изгородей и вместо обеда жует карандаш. Люсьен подходит к нему с виноватым видом:
- Привет, Альфонс, как дела?
- А, ты уже пришел, - не оборачиваясь, говорит старик. - Ну да, молодому пройтись по улице - одно удовольствие. Надеюсь, ты не простудился? Иди к себе - я там развесил картины.
- Спасибо, что приехал за мной на "мерседесе", - шепчет Люсьен, усаживаясь на ящик.
- Ему было полезно проветриться.
Они помолчали. Было слышно только, как бренчит проволока - Альфонс разматывает виток за витком, чтобы потом смотать как следует.
- Этот малый из Гренобля, который поступил в ученики, - ворчит он, - вроде бы и старается, но в нашем деле из него ничего не выйдет - нет хватки. Вот посмотри на эту проволоку - кто так отрезает!
- Как ты думаешь, у меня получится вызвать папу стаканом?
Альфонс кладет моток на верстак и опускается на корточки рядом с ящиком заклепок, по которому Люсьен стучит пятками.
- Очень может быть. Я не знал, что ты в этом разбираешься.
- А как это делается, Альфонс? - Люсьен хватает спасителя за руку.
Старик смотрит на эту ручонку, вцепившуюся в его рукав. Может быть, первый раз Люсьен вот так потянулся к нему. От волнения у него перехватывает горло, так что он не может сразу ответить и оттягивает время, перекладывая жеваный карандаш изо рта за ухо.
- Этот метод описывает Ламартин в письме племяннице Валентине весной пятьдесят третьего года. Берешь лист картона, пишешь на нем алфавит, переворачиваешь стакан или рюмку, потом несколько человек прикладывают к нему пальцы, и пробегает такой легкий ветерок...
- Флюид?
- Вот-вот. Ты становишься чем-то вроде антенны и улавливаешь то, что передает покойник, а потом, по законам физики, это переходит на стакан и он начинает двигаться от одной буквы к другой. Ты задаешь вопросы - он отвечает. Ламартин рассказывает, что Виктор Гюго таким манером записывал стихи, которые ему диктовал один англичанин Шекспир. Я и сам пробовал, но в одиночку плохо получается. И потом, у меня дома и так все всегда дрожит и двигается - из-за поездов.
