О. Генри - Короли и капуста (сборник)
– Ты только послушай! – горько воскликнул Уайт. – Уж до такой-то степени я понимаю по-испански. Они кричат: «Долой предателя!» Я уже слышал эти крики на улице. Это они обо мне. Я предал Искусство. И я не мог не уничтожить эту картину.
– Если бы они кричали: «Долой полного кретина», это намного лучше подошло бы к твоему случаю, – вспылил Кио. – Ты изорвал десять тысяч долларов как старую тряпку, только потому, что твою совесть, видите ли, беспокоит тот факт, каким именно образом ты размазал по холсту полфунта красок ценою в пять долларов. В следующий раз, когда я буду подбирать компаньона для участия в каком-нибудь деле, я заставлю его пойти со мной к нотариусу и поклясться, что он никогда в жизни даже не слышал слова «идеал».
Кио вышел из комнаты весь белый от злости. Уайт, хотя и видел, что его друг очень на него сердит, не слишком от этого расстроился. Презрение к нему со стороны Билли Кио казалось мелочью по сравнению с тем во сто крат большим презрением к самому себе, которого ему едва удалось избежать.
Волнения в Коралио все усиливались. Вспышка была неизбежна. Причиной народного недовольства стало присутствие в городе розовощекого здоровяка-англичанина, который, по слухам, представлял здесь правительство своей страны и якобы прибыл в Анчурию, чтобы заключить с президентом какую-то сделку, в результате которой весь народ попадет в лапы иностранной державы. Президента обвиняли в том, что он не только отдает иностранцам бесценные концессии, но еще и собирается взять у англичан деньги на покрытие государственного долга и передать им в качестве залога все таможни. Долготерпение народа кончилось, и люди решили показать, что они кое с чем не согласны.
Именно в эту ночь и в Коралио, и в других городах страны народная ярость вырвалась наружу. Шумные и опасные толпы людей бродили по улицам, то рассеиваясь, то собираясь вновь. Огромную бронзовую статую президента, которая стояла на центральной площади, сбросили с пьедестала и разбили на бесформенные куски. С общественных зданий посрывали все памятные доски, прославлявшие «Блистательного освободителя». Все его портреты, висевшие в государственных учреждениях, были изорваны в клочья. Толпы людей даже пыталась штурмовать Casa Morena, но их разогнали войска, которые остались верны президенту. Всю ночь в городе царил страх.
Величие Лосады доказал тот факт, что к полудню следующего дня порядок был полностью восстановлен и вся власть по-прежнему находилась у него в руках. Он выпустил обращение к народу, в котором решительно отрицал факт проведения каких-либо переговоров с Англией о чем бы то ни было. Были выпущены специальные плакаты с заявлением сэра Стаффорда Воуна – того самого розовощекого англичанина, – и это же его заявление напечатали также во всех правительственных газетах. В своем заявлении сэр Воун сообщал, что его визит носит исключительно частный характер и не имеет никакого международного значения. Он просто путешествует, без всякого злого умысла. На самом деле (по его словам) с момента своего приезда он даже ни разу не говорил и не встречался с президентом.
Во время всех этих беспорядков Уайт готовился к отъезду домой. Пароход должен был прибыть через пару дней. Около полудня неугомонный Кио взял свой фотоаппарат и отправился немного прогуляться, надеясь таким образом скоротать медленно тянувшиеся часы. В городе было сейчас так спокойно, как будто мир никогда и не покидал своего излюбленного места на красных черепичных крышах.
Около шести часов вечера Кио вбежал в гостиницу с каким-то решительно-особенным видом. Он немедленно уединился в маленькой темной комнатке, где обычно проявлял фотографические снимки.
Через полчаса сияющий Кио вышел к Уайту на балкон, при этом он улыбался хитро и зловеще.
– Как ты думаешь, что это такое? – спросил он, помахивая в воздухе фотокарточкой размером 4x5 дюйма[192].
– Снимок сеньориты, сидящей в саду, – аллитерация неумышленная, – лениво предположил Уайт.
– Неправильно, – сказал Кио, сверкая глазами. – Это удар гирькой по черепушке. Это бочка с динамитом. Это золотая жила. Это чек на предъявителя от твоего presidente на двадцать тысяч долларов – да, сэр, – на этот раз двадцать тысяч, и уж теперь никто не станет портить картину. Уж теперь так называемая этика искусства мне не помешает. Искусство! Ты просто смешон со своими вонючими тюбиками краски! Я сделал тебя как ребенка моим «кодаком». Ты только взгляни на это фото.
Уайт взял снимок в руки и присвистнул.
– Зевс-громовержец! – воскликнул он. – Как бы в городе опять не начались беспорядки, если ты кому-нибудь покажешь этот снимок. Как же ты добыл его, Билли?
– Ты видел ту высоченную стену вокруг сада за домом presidente? Я хотел забраться на нее, чтобы сделать снимок города с высоты птичьего полета. И тут я случайно заметил небольшую дыру в стене – там вывалился один камень, и штукатурка обсыпалась. Дай, думаю, взгляну одним глазком, как растет капуста в огороде у мистера президента. И самое первое, что я увидел, был сам сеньор президент, который сидел вместе с этим сэром англичанином за маленьким столиком в каких-нибудь двадцати футах[193] от меня. Весь стол у них был завален какими-то документами, а они сидят за ним как два пирата, которые делят добычу. Хорошо устроились – ничего не скажешь. Столик стоит в уютном и тихом уголке сада, в тени пальм и апельсиновых деревьев, а рядом со столиком прямо в траве – ведерко со льдом, а в нем несколько бутылок шампанского. Я понял, что настал мой час создать великий шедевр Искусства. Так что я установил мою машинку прямо напротив дыры в стене и нажал кнопку. Как раз в этот момент друзья-пираты скрепили свою сделку рукопожатием – и все это отлично видно на фото.
Кио надел пиджак и шляпу.
– Что же ты собираешься делать с этим снимком? – спросил Уайт.
– Что я собираюсь с ним делать? – сказал Кио обиженным тоном. – Ну, я, разумеется, собираюсь повязать его розовой ленточкой и повесить у себя на этажерке. Я тебе удивляюсь. Пока меня не будет, ты попытайся догадаться, нет ли такого владыки имбирного пирога, который мог бы пожелать приобрести это произведение искусства для своей частной коллекции – просто для того, чтобы никто больше не увидел этот шедевр.
Лучи заката уже начали окрашивать верхушки кокосовых пальм в красноватый цвет, когда Билли Кио вернулся из Casa Morena. Он ответил кивком на вопросительный взгляд художника и улегся на кровати, подложив руки под голову.
– Я видел его. Он заплатил как миленький. Сначала меня не хотели пускать к нему, но я сказал, что дело очень важное. Если бы этот presidente сейчас учился в школе, то его, безусловно, занесли бы в список самых способных учеников. Хорошо соображает и красиво работает. Мне всего-то и нужно было подержать фотографию в воздухе так, чтобы он мог хорошо ее рассмотреть, и назвать свою цену. Он лишь улыбнулся, подошел к сейфу и достал наличные. Лосада выложил на стол двадцать новехоньких банкнот казначейства Соединенных Штатов по тысяче долларов каждая с такой же легкостью, с какой я заплатил бы кому-нибудь доллар с четвертью. Прекрасные новые банкноты – они потрескивали с таким звуком, как будто ты жжешь траву и кусты на только что купленном земельном участке.
– Дай одну пощупать, – сказал Уайт с любопытством. – Я никогда не видел тысячедолларовую купюру.
Кио ответил не сразу.
– Кэрри, – сказал он несколько рассеянно, – ты ведь думаешь невесть что о своем искусстве?
– Даже больше, – честно признал Уайт, – чем было бы полезно и для моего собственного блага, и для финансовой пользы моих друзей.
– На днях я сказал тебе, что ты кретин, – спокойно продолжал Кио, – и даже сейчас я почти уверен, что ты вел себя как кретин. Но если уж ты кретин, то и я тоже. Мне доводилось участвовать кое в каких веселых делишках, Кэрри, но я всегда старался играть более-менее честно, как говорится, мои мозги против ваших. Но когда дело доходит до того, что… Ну, когда ты загнал его в угол, да он еще и в наручниках, и не может ничего сделать… То это меня не впечатляет, не могу я назвать это игрой достойной мужчины. Для этой игры даже придумали название: «загнать в бутылку»… Ну как бы тебе объяснить… Что-то такое чувствуешь… Ну, вроде как у тебя с твоим проклятым искусством… Как бы… Ну, в общем, я разорвал эту фотографию, положил кусочки на его пачку денег и подвинул все это ему назад через стол. «Извините, мистер Лосада, – говорю ему, – но, кажется, я ошибся в цене. Возьмите вашу фотографию даром». А теперь, Кэрри, доставай-ка карандаш, и мы произведем некоторые подсчеты. Хотелось бы все же выкроить что-нибудь из остатков нашего капитала, чтобы тебе хватило на жареные сардельки, когда ты вернешься в свою берлогу в Нью-Йорке.
Глава XV
Дикки
На берегах испанского материка развитие сюжета редко бывает динамичным. События происходят в тех краях лишь периодически. А во время сиесты там, кажется, даже Время вешает свой серп на ветвь апельсинового дерева, дабы спокойно отдохнуть и выкурить сигарету.
