Джуд Морган - Тень скорби
И к беспорядкам. Роу-Хед только сдавался внаем, и мисс Вулер перевела школу в меньшее по размеру, более экономное здание в Дьюсбери-Мур, неподалеку от фамильного дома. В новом доме было что-то приглушенное, как будто туманы, клубящиеся у подножия холма, проникли внутрь и жили на чердаках. А внизу, в самом Дьюсбери, отец мисс Вулер был очень болен. Ей часто приходилось ходить к нему, оставляя Шарлотту за старшую. Однажды она вернулась в школу после одного из таких посещений, села пить с Шарлоттой чай и вдруг осторожными, сосредоточенными, аккуратными щелчками пальца принялась двигать блюдце к краю стола, пока оно не упало, разбившись об пол.
— По-моему, — сказала она, устремив стеклянный взгляд на осколки, — мало что может быть хуже, чем заставлять человека чувствовать себя виноватым в том, что он жив. Еще хочу отметить, как странно, что человек, которого мы любим больше всего в жизни, может вселять в нас жесточайшую ненависть. — Она провела руками по своим блестящим волосам, по щекам-персикам, словно хотела убедиться в своем существовании, потом наклонилась, чтобы убрать разбитое блюдце, и пробормотала:
— Пожалуйста, никогда больше не упоминайте об этом, Шарлотта.
Это наконец случилось на пасхальных каникулах или, точнее, на каникулах, которые у нее украли, потому что мистер Вулер умирал и требовалось, чтобы Шарлотта взяла на себя управление школой. Как любезно со стороны мистера Вулера приурочить свою кончину к такому времени: да, вот каким злым человеком она стала. Но проблема в том, что она назначила встречу. С приходом каникул у нее было бы время и свобода снова войти в нижний мир. Теперь ее лишили этой возможности, а вместе с ней она лишилась и разума.
Но они могут войти в нижний мир. Это, конечно, другое; они могут проводить благословенные часы и дни, странствуя по берегам воображения; они — Брэнуэлл, Эмили, Энн… Как же она ненавидела их за это, несмотря на то что до боли стремилась любить их и быть с ними, потому что только они понимали, только они были способны понять ее. Как будто вы кучка островитян, которые разговаривают на языке, неизвестном больше никому на всем земном шаре и непереводимом. И вот теперь метания и дрожь, расстройство (какое точное слово, как подходит к ощущению, будто тебя раскалывают и ты почти разваливаешься на части), беспомощная возня с раздувочными мехами — я не могу развести огонь — и полнейшее богохульство — мне нужен огонь, — ибо она обнаружила, что проклинает Марию и Элизабет за то, что они умерли и оставили ее незащищенной перед всем этим.
— Ах, милая моя, боюсь, с вами и вовсе неладно. Что не так?
Что не так? Шарлотта смотрела на склонившуюся к ней, сочувствующую мисс Вулер и настолько явственно ощущала работу своего зрения, будто ей скоблили глазные яблоки. Все было не так, причем с самого начала, но сейчас неправильно как никогда, неправильно грезить, как она грезила о Заморне, Заморне, который приходит к ней и все изменяет, — нет, это были не грезы, в том-то и беда, это были самые реальные на свете вещи…
— Шарлотта, ваше платье изорвано… А ваши туфли, где ваши туфли? Как?..
Как, как она дошла до такого? Вы видели как. Шарлотта тяжело села у камина — я должна обходиться без огня, — глотнула ртом воздух и прислушалась к себе, говорящей со спокойной твердостью:
— Я должна принять решение, сударыня.
Доктор был непреклонен, даже суров.
— Дом, покой и никаких волнений. Состояние ваших нервов не допускает проволочек. Мисс Вулер, если вам дорого благополучие подчиненной, отпустИте ее немедленно.
— Я питаю надежду, что могу считать себя не просто нанимательницей мисс Бронте, — сказала мисс Вулер. «Добрые, добрые, — думала Шарлотта, — они не были бы добрыми, всматриваясь выскобленными глазами в чашу с морщинистым теплым молоком, если бы знали, какая я на самом деле». — Значит, вы полагаете, риска органического расстройства нет?..
— Оно могло очень скоро возникнуть, учитывая такое перенапряжение нервной системы. Покой, тишина, восстановление сил. Альтернативы нет. Мисс Бронте, вам необходимо на некоторое время отложить все заботы. Быть может, у вас есть любимое развлечение? Рисование, возможно, музыка. Какое-то времяпрепровождение, которое, прежде всего, абсолютно не связано с повседневной жизнью.
«Сейчас я их серьезно беспокою», — думала Шарлотта, но ничего не могла поделать, не могла подавить громкий рваный смех, вырывавшийся из нее и поднимавшийся высоко-высоко в оскорбление Небесам.
3
Любовь и другие сомнительные выражения
— Ты не обязана этого делать, ты ведь знаешь, — сказала Шарлотта. «Мэркури Лидс» лежит раскрытым на столе, раскрыта также коробка для письменных принадлежностей Эмили, а рука Эмили нависла над письмом, готовая струсить белый песок. — Ты это знаешь, не так ли?
Как и папа, Эмили не желает иметь дела с намеками и иносказаниями. Она вопросительно смотрит на сестру.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, что мне уже лучше. — Даже вверх ногами большие печатные буквы ясно выделяются в объявлении: ТРЕБУЕТСЯ… МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Эффект несколько пугающий. — Так что я смогу вернуться к работе.
— О, меня это не тревожит, — говорит Эмили и сыплет песок. — Я думаю о себе.
Не зная Эмили — а узнать ее далеко не каждому под силу, — можно подумать, что она если не черствая, то уж по меньшей мере недобросердечная. В отличие, например, от Энн, глаза которой украдкой наполняются слезами, стоит ей только увидеть или услышать, как кто-нибудь плачет. Даже если в истории, которую читают вслух, упоминается плач, она не может сдержаться.
— Мне интересно посмотреть, смогу ли я это делать, — говорит Эмили, встряхивая посыпанное песком письмо. — Я хочу померяться с этим силами. Так что это просто мой выбор. — Она вынимает из шкатулки сургуч, идет к огню, чтобы разжечь лучину. Вытянутая в спине, узкая в талии, она садится на корточки и замирает там, а потом слегка приглушенно добавляет: — Кроме того, я действительно обязана это сделать, Шарлотта. Хоть мне никто об этом и не говорит.
Позже, думая о том объявлении Эмили, Шарлотта обнаруживает, что врезается в несколько слоев ощущений: тонкая корочка удивления, мягкая плодородная почва сочувствия, восхищения и тревоги о том, как сестра будет справляться, и отвратительная скользкая глина ликующего злорадства оттого, что она наконец-то узнает, каково это. А на самом дне что-то странное, твердое, противное, что-то похожее чуть ли не на ревность. И неожиданная мысль: мученичество — это все, что у меня есть, не забирайте его у меня.
— Лучшего места мне определенно и решительно не найти, — говорит Брэнуэлл, беря Шарлотту под руку и увлекая ее прочь от стоянки экипажей. — Осторожно, здесь высокий бордюр. В конечном счете это ведь чувствуется по запаху, не так ли?
— Угольная копоть, сажа и что-то еще похуже — тут рядом сыромятня?
— Деньги, глупышка, я имею в виду деньги. Вот что валит столбом из этих фабричных труб, если правильно посмотреть на вещи. — Он подталкивает Шарлотту локтем вглубь тротуара, когда мимо с грохотом проезжает огромная подвода, разбрасывая вокруг пласты грязи. Двое оборванных мальчишек, прицепившихся к откидному бортику, кричат с невероятной назойливостью и четкостью, будто отчаянно передают необходимую информацию, что она паршивая шлюха, а он педик. — Оглянись вокруг. Кирпичи и древесина. Они все время что-то строят. Новые люди, новые деньги. Бредфорд — местечко как раз для такого парня, как я, Шарлотта. Господин фабрикант хочет не просто иметь свой дом в предместье с подъездной аллеей и готические перечницы. Он хочет украсить его картинами. Ему нужны физиономии на стенах. Ему нужны портреты себя любимого, жены и всех маленьких фабрикантиков, чтобы не забывать, как он великолепен. Так что лучшего не найти.
Студия Брэнуэлла находится на верхнем этаже узкого, мрачно респектабельного дома, принадлежащего торговцу пивом. Закопченный вид ступенчатых улиц и голые стены товарных складов угнетают Шарлотту, но Брэнуэлл полон энтузиазма.
— Чудесный уголок. Моя собственная гостиная. Спальная комната — одна сплошная кровать, как видишь. А здесь, где освещение лучше всего, я работаю. Домовладелец — парень что надо. Смотри, сколько новых кистей, исключительно соболиный мех. Тетушка помогла, да хранит ее Господь. И новый муштабель[35] — потрогай — с замшевым верхом. Ах, он заставил тебя подскочить? Это мой новый манекен. Я зову его Феликс. — Манекен, кукла на шарнирах, которую используют в качестве модели тела и складок одежды, когда лицо закончено, вразвалку лежал на диване. — Ох, и намучился я с горничной домовладельца, когда он только пришел, весь забитый досками. Я открыл крышку, взглянул на него и тут вдруг вспомнил, что должен отлучиться, чтобы опустить письмо. Так вот, пока меня не было, горничная поднялась сюда с водой и углями. Глядь, а тут из деревянного ящика свисает чья-то рука и нога — она, конечно, в крик. За этим благородным делом я и застал ее, когда вернулся. Поняв, какие выводы она поспешила сделать, и догадавшись, что здравые объяснения выслушивать никто не расположен, я решился прибегнуть, быть может, к неудачной уловке: вытащил Феликса из ящика, потряс им перед глазами горничной, а потом и вовсе перевернул его вверх тормашками и постучал головой об пол. Чтобы продемонстрировать, что он сделан не из плоти и крови… — Он наблюдает за улыбающейся Шарлоттой с жадной благодарностью и радуется, когда ее улыбки переходят в смех. — Уйму нюхательной соли извел, чтобы привести ее в чувства. Однако она по-прежнему смотрит на меня как на монстра какого-нибудь. Садись, садись. Здесь за углом, на Дарли-стрит, есть неплохой кулинарный магазинчик. Попрошу принести нам оттуда обед.
