Онелио Кардосо - Онелио Хорхе Кардосо - Избранные рассказы
В «Рассказчике» Онелио воспевает человека, отмеченного талантом, «избранника», но одновременно подчеркивает, что ему предначертано судьбой будить души людей и быть их заступником, опорой. В схеме рассказа можно было бы усмотреть призыв к утешительному побегу от действительности в мир фантазии. Жизнь — одно страдание, мечта — единственный путь к спасению. Но не случайно Онелио в самом финале рассказа утверждает тотальную необходимость волшебного слова Хуана Канделы — «и в богатом доме с паркетными полами», и в бараке — с земляными, «в любом уголке земли».
Испанское слово «куэнтеро» переводится как «рассказчик», но кубинцы толкуют это слово шире: мастер рассказывать, устный рассказчик, речистый выдумщик, импровизатор, способный увлечь и заворожить своим чудодейственным словом. При жизни Онелио любовно называли «Куэнтеро». В официальном сообщении о смерти Онелио Хорхе Кардосо, опубликованном в газете «Гранма», было сказано: «…ушел из жизни Главный Куэнтеро…»
У Онелио Хорхе Кардосо много рассказов, в которых сюжет как бы перепоручен другому рассказчику, другому куэнтеро, выполняющему сразу три задачи — сюжетную, конструктивную и ту, что призвана выразить основную авторскую мысль. Кубинская критика почти единодушно противопоставляет знаменитому Хуану Канделе Пепе Лесмеса, героя рассказа «Синсонте». Они — антиподы. Известный кубинский литературовед и лингвист Десидерио Наварро во вступительном слове на вышеупомянутом коллоквиуме сказал, что «литературные критики и литературоведы — это те читатели, которые помогают другим читателям отличить каждого Хуаиа Канделу от каждого Пеле Лесмеса». Но если вдуматься и вчитаться в тексты этих двух рассказов, то возникает сомнение в том, что Пеле Лесмес — персонаж со знаком минус, а Хуан Кандела только со знаком плюс. Оба смотрят на мир иными глазами, чем те, кто их окружает, оба по-своему одиноки, и если талант Хуана Канделы поначалу был признан, если он успел понять власть своего таланта, то Пепе Лесмес сразу был отвергнут, осмеян. Тот, кто повествует о «плохом» Лесмесе в «Синсонте», не случайно поверяет читателю, что Лесмес «плел», «хвалился», «языком молол», к тому же этот безымянный человек, от лица которого идет рассказ, вообще возмущается тем, что Лесмес зачем-то любовался «деревом, отраженным в болотной воде», а из «отражения в воде костра не сложишь и угля… не выжжешь». Словом, он, такой-сякой, похож на птицу синсонте, которая поет, чтобы ее люди слушали. Онелио, столь ярко одаренный поэтическим видением мира, должно быть, умышленно поручил роль рассказчика в «Синсонте» человеку, глухому к поэзии, к искусству. И не случайно Пепе Лесмеса слушали только дети. Безымянный рассказчик и сам в сомнении: «Почему? Знаете, есть вопросы, на которые ответить труднее, чем ухватить дым руками».
Лесмес — образ отвергнутого одинокого художника. Он истинный поэт и рассказывает историю мангрового дерева «такими словами, которые ярче любого пламени и красивее всех костров на свете». Ему мучительно молчать, быть непонятым, и, не выдержав испытания, он идет на сделку с собственной совестью, угождает сиюминутным интересам слушателей, читателей, за что потом жестоко расплачивается. Онелио, бесспорно, осуждает позицию Лесмеса, но одновременно говорит о муках отвергнутого, непонятого творца, поэта куда более глубокого, чем Хуан Кандела.
В поэтической сказке «Песня цикады» Онелио с тонким юмором обыгрывает знаменитую басню Лафонтена, которая в русском переложении великого Крылова названа «Стрекоза и муравей», а у Лафонтена — цикада. Главная сентенция басни — «ты все пела» — перечеркивается в сказке Онелио, где цикада говорит: «…я родилась, чтобы петь, и если это вина, то не моя… Пение и есть мое дело, и мне всегда казалось, будто труд мой может пойти на пользу другим…» Несмотря на все козни бездарного, завистливого жука-алькальда, никто не осмеивает поющую цикаду, она одерживает победу и своим пением спасает жителей горного селения от гибели. Мысли Онелио в этой притче предельно ясны: они о силе искусства, о его общественной роли, о его гуманизме, о стремлении людей к красоте. «Песня цикады», пожалуй, тоже «работает» против привычного в кубинской и латиноамериканской критике толкования образа Пепе Лесмеса. Чтобы свести все воедино, надо, очевидно, исходить из того, что Онелио в каждом из рассказов, в каждой притче рассматривает проблему «реальность — воображение», «творец и его предназначение» в новом повороте, смещая акценты. Но отправные положения неизменны: человек не может и не должен жить без мечты, без облагораживающего душу искусства, которое извечно раздвигает пределы реального. И второе: рассказчик, куэнтеро, творец, писатель — это «избранник», но за свой талант он держит ответ перед людьми.
В одном из самых блестящих рассказов Онелио Хорхе Кардосо «Коралловый конь» есть ключевая финальная фраза: «…людей всегда одолевают два совершенно разноликих голода». Речь идет о голоде в прямом и переносном смысле слова. В переносном — это голод человека, лишенного духовной пищи, лишенного искусства и воображения. А о голоде в прямом смысле у Онелио написано множество рассказов, один из них так и называется— «Голод». В «Коралловом коне» главный герой, символически обозначенный Пятым (в контексте это прочитывается как пятый лишний), в отличие от четверых ловцов лангустов, зарабатывающих на жизнь в поте лица, живет на сытых хлебах и попросился на шхуну, чтобы увидеть под толщами воды красно-кораллового коня. Вся четверка воспринимает его как безумца, строит по его поводу всякие подозрения. Воистину голодные сытого не разумеют. С чего это он под палящим солнцем целыми днями вглядывается в морское дно, да без дела, — ведь они-то следят за дном в поисках лангустов? «Имеющий глаза, да видит», — говорит этот странный чужак Пятый. И за его словами слышна и авторская мысль — «умеющий видеть, да видит, умеющий мечтать, да мечтает». И вот финал — из всей четверки только один, от лица которого и ведется рассказ, увидел кораллового коня, но не под водой, а в зрачках мечтателя. При таком сюжетном повороте не суть важно, был или не был коралловый конь и видел ли его Пятый. Тот ему привиделся, ибо он истово мечтал и верил в этого коня как в правду. Образ красивый и по смыслу и по цвету — красно-коралловое в зеленоватой воде. Весь рассказ, с такими будничными подробностями, с разговорной интонацией — а она присуща большинству рассказов Онелио, — прочитывается как стихотворение, и, несомненно, этот шедевр достоин украсить любую антологию.
Рассказчики у Онелио Хорхе Кардосо создают ощущение тесного круга, где и действующие лица, и автор, и мы, читатели, — «на равных началах». Их целая вереница, таких рассказчиков, — это еще и Хасинто-плотник, и просто безымянный «старик», «мулат». Рассказы сцеплены между собой, но при всех степенях и видах проблемного родства — прямого, косвенного, бокового — в них всегда есть существенное «еще и еще», всегда — новое слагаемое во всестороннем осмыслении проблемы художественного творчества. Рассказ «Хасинто-плотник» великолепно обыгрывает в новой художественной ситуации «Кораллового коня», но это не повтор, не эхо: Хасинто, увидевший восход солнца на западе и обуянный желанием навсегда прекратить дождь в «день влюбленных», в отличие от Пятого, не мечтатель-одиночка и не страдалец Пепе Лесмес. Главное для него служить людям, и к своему таланту он относится со всей строгостью. История Хасинто-плотника, приправленная тонким юмором автора, — это утверждение неустанного творческого поиска, приравненного к подвигу, подвижничеству. А в рассказе «Два лавра», построенном на чисто реальном материале, изобилующем приметами обыденной жизни, автор ставит целый ряд новых проблем, также связанных с нравственной стороной художественного творчества. Онелио откровенно смеется над гордыней писателя, видящего себя над толпой, над реальностью, но рассказ можно истолковать и иначе, выдвинуть на первый план мысль, что воображение и реальность находятся в очень сложной взаимозависимости, взаимосвязи. Ведь все, что выдумал профессиональный литератор, пока разглядывал пассажиров в поезде, не менее ярко, остроумно и убедительно, чем правда, которая открылась ему в жизни.
Одна из поразительных сторон таланта Онелио Хорхе Кардосо в том, что его рассказы, и прежде всего рассказы-аллегории, многомерны, многоплановы. В этом, пожалуй, главная тайна кубинского писателя, который пишет, по сути дела, очень просто, почти не пользуясь теми изощренными и хитроумными приемами, что уже давно в ходу у литературы XX века. Он говорит «обыкновенно о необыкновенном» даже в таком сложном рассказе, как «Открыть глаза или закрыть?..». Человек, просидевший пять месяцев в тюрьме, живет во власти воображения, творит самого себя в особом пространстве и своем времени, переносясь в разные века и на разные земли. Он вершит судьбами подлинно исторических лиц и вымышленных героев, отменяет казни, сталкивает приметы и вехи многих веков. Рассказ четко символичен: реальность — тюрьма, фантазия — свобода. Но неожиданная концовка, развязка переигрывает все сначала. Герой рассказа совершает воображаемое путешествие в Ленинград, и тут разразившаяся буря, которая «никак не входила в его планы», затопила судно «Фермопилы». На другое утро арестанту довелось увидеть заголовок газеты — ее принес тюремный стражник — с сообщением о том, что «греческое судно „Фермопилы“ потерпело крушение при входе в Финский залив». Над таким финалом стоит поломать голову. Но, быть может, лучше не искать прямого, лобового ответа на то, что же сильнее — реальность или воображение? В диалектической связи реальности и творческой фантазии все рассматривается не впрямую, а опосредованно, да и фантазия — это, в конце концов, реальность творческого человека, идущего всегда впереди, вперед смотрящего. Сама иронически-грустная интонация открытого вопроса «Открыть глаза или закрыть?..» по-разному истолкована кубинской критикой, и не только интонация, а само существо вопроса. Не случайно один из ведущих специалистов по творчеству Онелио Хорхе Кардосо Дения Гарсиа Ронда ссылается в своем предисловии к его «Избранным рассказам» на слова Владимира Ильича Ленина о действенной силе мечты. В рассказе «Свидетельство», с которого начато предисловие, деревья расцвели «крупными желтыми и красными подсолнечниками», потому что родной город писателя украсили, «чтобы встретить праздник… Революции».
