Вольдемар Бранк - Маленький человек на большом пути
Спускаться с бастиона оказалось гораздо труднее, чем подниматься. Сам я, наверное, вообще не смог бы слезть. Но внизу стоял друг и командовал:
— Правее, правее! Опусти ногу на тот выступ… Вот… А теперь левую ногу в расщелину… Не ту, не ту, вот бестолковый! Которая у тебя левая?.. Так, молодец…
РАССОЛ
Вернувшись с рынка, дядя Андрис подошел к своей повозке, которую оставил у нас во дворе, недовольно швырнул в нее пустую жестяную банку и выбранился:
— Опять эта голытьба растащила весь селедочный рассол! Второй четверг остаюсь с носом. А на следующей неделе вообще не смогу приехать: время приспело хозяйскую картошку окучивать. — Дядя говорил так громко и зло, что даже кроткая лошадка, мерно пережевывавшая сено, повернула голову и глянула на него с укоризной.
Я стоял тут же, рядом. Дядя Андрис снял шапку, вытер вспотевший лоб. Посмотрел на меня задумчиво, сказал:
— Слушай, парень, тебе же на барина не работать, ты свободен как ветер. Купил бы для меня рассолу на следующей неделе. Селедочник Вейстер за пять копеек нальет тебе эту штуковину до самых краев.
Я посмотрел в добродушные светло-синие глаза дяди Андриса, прочитал на его лице чуть ли не мольбу и согласился сразу:
— Ладно, куплю.
— Знаю, парень ты проворный и дельный, не только купишь, но и принесешь, верно? Что для тебя отмахать четырнадцать верст? А в баночке всего-навсего каких-нибудь пять литров.
Жестянка была величиной с небольшое ведро. Но дядя Андрис так нахвалил меня, что отказаться просто невозможно.
— Принесу, чего уж там!
— И вот что я тебе еще скажу. Иди-ка ты на базар с утра пораньше, иначе тоже, как и я, останешься с носом. И смотри: как только продадут крупную сельдь, ты должен быть тут как тут. От нее рассол густой, жир поверху плавает. Да что тебя учить, сам ведь для матери не раз покупал!
Да, в этом деле у меня и вправду был хороший нюх. Стоило только заглянуть в бочку, чтобы сразу распознать настоящий товар. Представив себе соленую жирную рыбу, я сглотнул слюну. А дядя Андрис тем временем выудил из кармана серых суконных брюк кошелек с мелочью, повернул металлическую застежку и заскорузлыми, потрескавшимися пальцами поискал медный пятак.
Чтобы деньги не потерялись, я завязал их в уголок носового платка. Дядя снова похвалил:
— Вот правильно! А то пропадут — на полгода останемся без рассола. Сам знаешь: деньги — штука дорогая. Сегодня, верно, продал сметану, выручил целых двадцать копеек. Но ведь нужно купить спички, соль, еще кое-что по хозяйству.
Я помог дяде уложить в мешок недоеденное лошадью сено, взял жестянку, взбежал по лестнице и спрятал в кладовке. Затем поспешил вниз, чтобы успеть еще прокатиться по местечку. Забрался на повозку, уселся рядом с дядей на мешок сена, и мы поехали. Дядя Андрис молчал недолго.
— Ты уж смотри побереги банку-то, такая не у каждого есть. Мне она досталась от баронского конюха. А барону ее привезли бог знает из каких заграниц со всякими сладостями. Для рассола лучше нет: туесок под рассол не годится, жидкость в стенки всасывает. А у этой банки особая жесть, нисколько не ржавеет. Словом, добрая вещь!
Вот какая ценность мне доверена! Одно только удивляло: что за сладости могли быть в такой большой банке? Если леденцы, то неужели их слопал один барон? Ведь такого количества леденцов хватило бы на целое поместье, со всеми слугами, работниками и батраками.
Базарная площадь у церкви была еще полна народу. Я соскочил на ходу с повозки, дядя покрутил кнутом над костлявой спиной лошаденки и укатил, громыхая колесами по неровной мостовой.
Заняться мне было нечем. Я обходил торговые ряды. Остановился возле продавца горячих колбасок. От большой посудины, в которой варились красноватые пузатые дужки, шел дразнящий аромат. Эх, съесть бы одну! Вместе с горчицей и калачиком это обошлось бы ровно во столько, сколько у меня завязано в уголке носового платка. Но колбаску я съел бы в один присест, а дядина семья сидела бы полгода без рассола.
Хватит стоять да глотать слюнки! Пойду-ка лучше посмотрю, что делается там, у селедочного ларька.
Снаружи, у дверей, стояли большие пустые бочки. Заглянул в одну из них. На дне немножко рассола с селедочными чешуйками поверху — натек со стенок. Вкусный, должно быть! Если встать на цыпочки и перегнуться через верх, вполне можно достать рукой.
Я покрутился-покрутился возле бочек и наконец убежал домой — подальше от всех этих соблазнов.
Базар в нашем местечке бывал раз в неделю, по четвергам. Каждый день я по нескольку раз осматривал дядину жестянку. Крышку с внутренней стороны обложил толстым слоем бумаги, чтобы жидкость не расплескалась. Перевязал конопляной веревкой — так ловчее нести. А однажды даже вынес во двор и, набрав в нее воды из колодца, попробовал — не тяжело ли будет?
Нет, ничего, даже руку не оттягивает.
В четверг утром я тихо, чтобы не разбудить домашних, вытащил из кладовки своего жестяного «иностранца» и побежал на базар. Лавки — так тогда назывались небольшие магазины — открывались рано. Я покрутился возле селедочной лавки, зорко наблюдая за базарной площадью — не идет ли еще кто за рассолом? Едва открылись двери, за которыми виднелись ряды бочек, я ринулся внутрь. Торговец Вейстер посмотрел поверх своих очков в золотой оправе. Заметив у меня в руках пустую посудину, недовольно сморщился:
— Рано, рано еще! В бочке полно сельдей. И имей в виду — банка твоя очень большая, будет стоить шесть копеек.
Вот это да! Где взять еще копейку? Отец далеко. Попросить у матери? Да нет же — она вчера вечером одолжила на хлеб у соседки. У моих друзей? Они пасут скот кто где, да и вряд ли у них найдется. Если только Август раздобудет: его иногда нанимают на разгрузку подвод со льном.
Чертов селедочник Вейстер! Вздумалось ему ни с того ни с сего поднять цену на рассол!
Громыхая пустой банкой, я носился по базару в поисках Августа. И вот вижу: у одной из повозок местечковый жестянщик покупает курицу. Щупает ее, прикидывает вес на руке. Курица квохчет, бьет крыльями и вдруг, порвав путы, вырывается и летит к соседней повозке. Жестянщик, отчаянно взмахивая руками, пытается поймать птицу.
Я кинулся за беглянкой. Ухватил уже за крыло, но та отчаянно рванулась — и в моей руке осталось лишь несколько перьев. Ничего, все равно поймаю! Она под повозку, и я туда же. Она к забору — и вот уже курица бьется у меня в руке.
И тут я замечаю… Моя банка! Вся погнулась! Видно, увлекшись погоней, я стукнул ее о булыжник.
Вокруг меня собираются люди, смеются, хвалят, а я стою с несчастным видом — в одной руке помятая банка, в другой курица — и чуть не плачу.
Усатый дяденька с соседней повозки потрепал меня по плечу:
— Чего опечалился? Жестянщик упустил курицу, ты ее поймал. Это что значит? А то: что он потерял, ты нашел. А это что значит? А то, что по закону можешь требовать третью часть стоимости курицы. И еще посудину пусть тебе выправит.
Вот, оказывается, как! Я покраснел от радости, благодарно посмотрел на дяденьку.
Расталкивая народ, ко мне подбежал сам бородатый жестянщик:
— Ой, ой, какой хороший мальчик! Спасибо тебе!.. Ну что же ты? Отдай скорей мою курицу!
— Не отдавай! — кричат из толпы.
— Сначала заплати и почини его банку! — требует усач. С хозяином курицы мы быстро поладили. Он повел меня в свою мастерскую, выправил, грохоча деревянным молотком, помятую жесть и, обрадованный, тут же вручил мне одну-единственную копейку, которую я с него затребовал.
Я кинулся со всех ног за рассолом. Мне повезло. Вейстер только что продал последнюю селедку из большой бочки и налил банку доверху. Я упрямился, торговался — не хотелось отдавать только что заработанную копейку. Но ничего не помогло. Селедочник забрал и дядин пятак и эту сияющую медную монетку.
Выйдя из лавки, я открыл крышку. Рассол густой, коричневый — высший сорт! Зашагал, довольный, домой. И тут с неприятным удивлением почувствовал, что банка стала куда тяжелее, чем тогда, у колодца, когда наливал ее водой…
Мать оставила на столе картофельный суп с крупой, заботливо укутала миску, чтобы не остыло. Я быстро выхлебал все до дна; съел, чтобы не так быстро проголодаться, увесистый ломоть хлеба. Взял банку с рассолом — и в путь.
Солнце припекало — самый разгар лета. В коротких штанах, босиком я шел по берегу озера. Тропинка была утоптанной и гладкой, как глиняный пол. Понемногу стала ощущаться ноша. Я сменил руку и, чтобы не думать о тяжести, начал насвистывать, подражая пению птиц.
Не помогло. А банка все тяжелее. Тогда решил: буду петь! Солдаты, когда устают, всегда заводят песню.
Вот и бугор, густо поросший орешником. Сквозь листву поблескивает озеро. Камыш качается на ветру, издавая непрерывный шелестящий шум, словно в нем бьется множество крыльев. Тропинка вьется у самого берега озера. В воде сквозь рябь просвечивает разноцветная галька. То здесь, то там сверкнет серебром юркая рыбешка. У больших камней, обросших тиной, медленно шевелятся длинные зеленые бороды. В их тени, едва двигая хвостами, отдыхают маленькие налимы, пескари…
