Франк Геллер - Тысяча вторая ночь
- Что за вздор он мелет? Даю ему пятьдесят франков за облезлый ковер. Скажи ему! Последовала третья литания.
- Сударь, - сказал кофейщик, - он просит тебя хорошенько обдумать то, что он говорит: "серка", а не "шира", "кедба", а не "шира", "хакк", "хиле" и "зур", а не "карха". Ковер нельзя купить. К тому же пятьдесят франков мало.
- На-на! Мы начинаем понимать друг друга. Его нельзя купить, но пятьдесят франков мало. По-моему, слишком много, но мне хочется иметь коврик. Даю сто. Скажи ему!
- Сударь,- сказал кофейщик,- он говорит в третий раз, что ты будешь патриархом глупцов, упорствуя в своем желании: ковер не покупается, даже когда он куплен. Коварством, а не силой, обманом, а не правдой, воровством, а не покупкой - так приобретался ковер, так будет он приобретаться. Так было, так будет. К тому же сто франков слишком мало.
- Ах вот как! - язвительно заметил Грэхэм.- Даю ему полтораста франков, и больше ни сантима. Это крайняя моя цена. Передай ему и спроси его, продаст он ковер или нет?
Марабу долго качал бритой головой. Ответ его прозвучал так: "Полтораста франков - хорошо, я их возьму. Но что ковер станет твоим, о повелитель глупцов, об этом не может быть и речи. Ковер непродажный. Он быстро ко мне вернется! Но полтораста франков - хорошо, я их возьму".
Мистер Грэхэм был смущен.
- Как нужно понимать, что ковер к нему вернется?
- Он к нему вернется.
- Он собирается его выкрасть?
- Нет,- говорит он,- но дух вернет ему коврик.
- А сам он не будет помогать духу?
- Не будет.
- Он хочет, чтобы я этому поверил?
- Он еще раз сказал: "Это так".
- Он хочет, чтоб я поверил, будто джинн извлечет коврик из моего чемодана?
- В третий раз он сказал: "Это так, но повторять одно и то же скучно".
- Так передай ему, что, если это случится, я сам буду одержим всеми духами, сидящими в коврике. Понял? Передай ему это.
- Он говорит: "Полтораста франков - хорошо, я возьму их".
Мистер Грэхэм взглянул на марабу, на темно-коричневую кожу его лица; лоснящееся на солнце, покоробленное, как пергамент, лицо это было неизъяснимо, как стих Корана. Затем он сплюнул на африканскую землю, вынул три пятидесятифранковые бумажки, завладел ковриком и принялся исследовать свое приобретение: коврик был длиною в метр, желто-бело-красный, как пустыня, зигзагообразного тканья, обыкновеннейший "мергум", лишенный особых примет, если не считать возраста и следов многократных коленопреклонений. Мистер Грэхэм скатал коврик и, вызывающе глядя на марабу, сильной рукой сжал покупку:
- Если коврик от меня уйдет, я съем свою собственную голову! Понял? Ill eat my head. Передай ему!
- Куплен коврик вместе с джинном,- сказал Филипп Коллен.
- Кстати, вот и поезд!
Через десять минут глянцевитый белый поезд ушел из Айн-Грасефии в пустыню. Под головокружительно пустыми небесами простиралась порожняя земля, в этой зияющей глуши выделялись вокзал Айн-Грасефия и кафе; они переглядывались, словно спрашивая друг друга: какая нелегкая занесла нас сюда? А в кофейне мальтийский ублюдок с католическим крестом на груди, феской на макушке и розой за ухом терзался тем, что до следующего поезда нельзя рассчитывать даже на арабских клиентов.
4
О том, как поезд, попыхивая и покряхтывая, пробирался в черной бархатной ночи, кишевшей летучими мышами, словно нежитями; о желтых звездах на небе, пылавших, словно очи звериных божеств Египта; о бочонке с пальмовой водкой, удачно приобретенной мистером Грэхэмом в Хадж-эль-Уюне; о молчаливой оргии с упомянутым бочонком у открытого окна; о персиковых деревьях на станции, шелестевших в такт мыслям Грэхэма; о каких-то бурнусах, появившихся в тусклом свете станционного фонаря и нырнувших обратно в ночь; о часах, которые шли и не шли; о тяжелой голове, все ниже и ниже клонившейся на трудно дышащую грудь, - обо всем этом ограничимся вышесказанным. Да будет все это окутано сотканным милосердной рукой покрывалом, таинственно-непроницаемым, как африканская ночь. Скажем лишь, что было три часа ночи, когда мистер Грэхэм ввалился в купе, где Филипп Коллен и Лавертисс спали уже неправедно заслуженным, но праведным сном.
Мистер Грэхэм желал поделиться тем, что видел своими глазами: только что купленный коврик поднялся со скамьи и уплыл в окно. Если бы это не случилось при свете, если б Грэхэм не находился в полном сознании - ведь бочонок пальмовой водки был пуст,- он отказался бы этому поверить, но...
Филипп Коллен и Лавертисс, чертыхаясь, прогнали его обратно в купе и посоветовали ему лечь. Мистер Грэхэм ушел в свое купе, но не лег. Всю ночь он шумно искал коврик. Но когда из песков пустыни выросли пальмы Тозера и поезд остановился через двадцать четыре часа, выяснилось, что коврик исчез так бесследно, словно Грэхэм никогда не покупал его у африканского марабу и не заплатил за него полутораста франков.
II
Гостиница в пустыне
1
Между морем песка и морем солнца лежит зеленый пальмовый остров. Кругом бесконечная песчаная равнина, иссушенная беспощадным солнцем, но из песков вырвался ключ живой воды - и самовластье песка и солнца кончено.
По бережкам журчащих сотнями ручьев растут тысячи и десятки тысяч пальм. Их окружила пустыня со всеми оттенками песка и соли; солнце изливается на нее всеми оттенками огня и пыланья; но у подножия пальм звенит вода, но пальмовые кроны провевает прохладный ветер, и под шатровым навесом пальм пестрят цветы, плоды и птицы. Вода вскормила пальмы, пальмы вспоили оазисы. Финики пальм дают людям пищу, из пальмовых листьев плетут шляпы, веера и попоны для ослов; из волокон пальмовой коры делают корзинки для упаковки фиников; а пальмовое дерево идет на топливо. Дети спят в люльках из пальмовых листьев, под тенью пальм работают мужчины, а четыре сколоченных пальмовых доски дают последний приют усопшим.
Но собственники пальм, те, кто их выращивает, живут не под пальмовой сенью, а в Тозере.
Там, где пустыня подходит к рубежу оазиса, теснятся низкие, безоконные дома из кирпичей цвета пустыни. Долгими пустынными днями дома пропекает солнце. Цвет домов сливается с окраской песков пустыни, а пески почти надвинулись на двери. Изнутри домов слышатся блеяние коз, ослиный крик, визг маленьких детей и болтовня женщин. У домов плоские крыши и пол из утоптанной глины. Вот где живут владельцы оазисов с женами, детьми и домашним скотом; здесь они любят, живут и умирают, в одних и тех же стенах.
На песчаных улицах и просторной базарной площади, кишащей мухами, они торгуют. Здесь, с непременным участием мух, продают они мясо, плоды и овощи. Коз выводят живыми на продажу, и в козьих же мехах доставляют воду из ключей оазиса.
Черные рожки еще сохранились на шкурах, и мешки, раздутые водой, похожи на пьяных сатиров, возвращающихся домой. Изо дня в день здесь важно сидят и беседуют мужчины, здесь читают Коран наизусть странствующие марабу и бродячие прорицатели с пестрыми ковриками открывают будущее. Когда спадает жар, приходят певцы и поют стихотворные былины о подвигах минувших дней; певучий сказ свой они сопровождают игрой на однострунных скрипках и музыкальных кувшинах, внутри которых натянута тонкая кожаная перепонка. Приходят сюда и заклинатели змей; у них мешки, полные змей, танцующих в такт, когда играет флейта, и выпускающих холодные и иссиня-белые жала, когда заклинатели подымают их над толпой.
Таков город пустыни - Тозер.
А кругом бескрайняя пустыня переливается всеми оттенками песка и соли - то коричневая, как бурнус нищего араба, то желтая, как львиная шкура, то белая, как омытые воздухом очень старые кости. И на мутно-голубом песке горит солнце - хищное, могучее, неистощимое и беспощадное, как старинные владыки и божества пустыни - как Ассурбанипал и Сеннахериб, как Ваал и Молох.
2
На границе Тозера и оазиса расположена "Гостиница финиковой пальмы" низкое одноэтажное строение из красного кирпича пустыни, возведенное вокруг открытого зеленого двора. Двор огибает крытая галерея, "патио", откуда прямой ход в комнаты. В патио "Финиковой гостиницы" сидели в этот сверкающий полдень шестеро европейцев и пили кофе. Они сидели за двумя столами, достаточно удаленными друга от друга. Но это не мешало слуге равномерно уделять свое внимание двум столикам, ибо Африка - страна глазных болезней, и, подобно всему персоналу гостиницы, официант страдал отчаянным косоглазием. В остальном это был курчавый полукровка, по всей видимости лишь недавно оторванный от пальмовой первобытности и вставший на путь преуспеяния.
Лавертисс сказал:
- Ваше первое впечатление от этого странного места, профессор?
- Такого количества мух и ослов, искусанных мухами, я не видел нигде в мире. Да еще пальмы. Одного лишь здесь нет и в помине.
- Чего же именно?
- Людей в небесно-голубых мундирах с радугой на груди.
Другими словами: военных. Официально оазис подчинен Франции, и к нему идет железная дорога. Но европейцев здесь не больше дюжины, и между ними ни одного солдата. Покуда поезд, с которым мы имели удовольствие ехать, доставит в Тозер солдат - здесь может случиться все что угодно.
